Boris Lebron – это я.
Два слова о моей джазовой карьере: она не состоялась.
Хм... получилось три слова.
Ладно, раз не уложился, так уж что уж тут...
Ситуация моей музыкальной жизни формулируется примерно так: «Догадал же Бог с голосом... да с чувством свинга родиться в этой – язви душу!» Да-да, конечно, конечно... уже слышу: а как же Алексей Козлов и Лариса Долина?
Они же тоже...
Да. Они тоже.
Поэтому жизнь Алексея Козлова прошла в хронических неприятностях и под прессом вытеснения, а Лариса Долина подёргалась-подёргалась... да и стала петь гнусную постсоветскую попсу + один раз в год в очень круглом концертном зале имени бедного Петра Ильича закатывать дикий крик под плохой бэнд. В этой... ну в которой догадал Бог родиться – язви душу... они этот базар называют джазом.
Нет был, конечно, Герман Лукьянов, был Левиновский – было то, что называлось «советским джазом», но «советский джаз» это как... вот не приходит в голову, с чем бы сравнить – это как министерство морского транспорта в Чехии или порноиндустрия в стране, где нет секса. Казалось бы, гораздо проще объявить в стране секс, чем вырыть море, но по конечному результату – «советский джаз» это что-то, чего не было, потому что джаз, это не игра на определенных инструментах, даже не виртуозное владение ими – джаз это способ жизни, это атмосфера вольности, то есть нечто, совку и совковичам совершенно непонятное.
Мне, правда, в моём Киеве полегче досталось. Меня пригласил джазовый состав киевского ДУ (дома учёных). Ой, как удобно было обманывать любимую советскую власть, прикинувшись «художественной самодеятельностью». Мы давали концерты в Белой гостиной этого симпатичного барского особняка, так и не пригодившегося советским учёным.
Я пытался выжать из маленького полупрофессионального составчика баллады Эллы Фитцджеральд, которые мечтал спеть. Элла была моей первой любовью и первым потрясением. Эта великая женщина убедила меня, – юношу-сноба, студента факультета истории и теории изобразительных искусств, выходца из семьи классической пианистки, – в том, что джаз – не только вульгарное веселье распоясавшихся цветных (как раз то, что безвкусно пытается имитировать Долина), но и проникновенная лирика, и глубина, и драматизм... И хотя карьера не состоялась, я вспоминаю с улыбкой годы репетиций в нашем замечательно оборудованном по тем временам громадном тёплом подвале Дома учёных, который мы превратили в студию. Были концерты. Была какая-то аудитория, поскольку слух разносился.
Но я уехал из страны незаходящего солнца, невосходящего секса и ненастоящего джаза.
Уехал на Запад, где не стало и того, что было. Запад ведь не знает самодеятельности... никакой, в том числе и художественной. А профессионально джаз давно уже не моден и коммерчески не перспективен. Было одно приглашение на запись с биг-бэндом Хессенского радио, 3 песни с оркестром, отличный гонорар в дойчемарках, и дальше... – никаких последствий... ходи голодный.
Стал я с досады писателем (ой, кем я только не стал с досады! – шучу), чтобы «вскрыть все эти язвы капитализма», но лет пять тому назад волшебный и напрочь запертый Сезам пения волшебно вскрылся. Я нашёл себя в студийной работе. То, в чём мне отказала живая жизнь – в преданных музыкантах-сайдмэнах – мне подарила электроника. Теперь я записываюсь с лучшими составами Америки, о чём не мог мечтать и в самые счастливые времена. Учитывая, что все мы – досрочносовковоосвободившиеся – есть в той или иной мере поколения упущенных возможностей (ну какие возможности в стране, где нет секса и джаза?) – это не так уж и плохо.
Недавно закончил третий альбом.
Стал призёром джазового интернетконкурса в Америке.
На великое моё везенье отыскал я в Вероне прекрасную студию звукозаписи и отличного звукооператора, с которым и работаю, чего и всем от души желаю... ибо это и есть осуществлённость.
А писательство... об этом в другой раз.
Boris Lebron