Песок плюс сода, плюс огонь - вот формула стекла.
Слова в агонии - в огонь! Вот формула стиха.
Трепещет нужная строка на кончике стила.
Она давно бы вниз стекла, прозрачна и легка.
Она б давно легла в строфу, о вечности звеня,
Но, к счастью, вечность коротка и весь исписан лист,
И открывается камин в язычество огня.
Он пышет жаром от любви, нахален и речист.
Он верит: формула любви - случайные слова,
В которых звуки сплетены без смысла, наугад.
Без смысла падают дожди и ветер в деревах
Без смысла шелестит листвой, одушевляя сад.
Огонь совсем не формалист. А то, что пылко врёт,
То это к делу не подшить и не вменить в вину.
Он позабытые слова в объятиях сожмёт,
И форму даст им, как бокал игристому вину.
Я не солдат и не швейцар. Мне форма не нужна.
Возьму - по древу растекусь, мифический Боян.
Но вот строка в строфу легла. Ночь. В доме тишина.
Огонь к камине догорел и опустел стакан.
* * *
Ночью высыпал иней и стала седою сосна.
Значит - поздняя осень, морозец, и кофе спросонья.
Я щекой прикоснулся к простуженной раме окна.
Так ребёнок доверчиво льнёт к материнской ладони.
У соседского дома заходится пёс-пустобрех,
На полях жаждет снега щетинообразная озимь,
Начинается день, истончается медленно век,
И подошвы солдатских сапог истираются о земь.
Где- то зыбкость портов, кислый запах чужих городов.
А у нас подмерзает, и звёзды ночами текучи.
На дороге - раздавленный ёж, словно “Роза ветров”,
Чтобы знали ветра куда гнать надоевшие тучи.
* * *
Вот и лето под горку катится,
И деревья многоузорны.
Если лиственные, то в платьицах,
Если хвойные – в униформе.
На припёке уже не согреться.
Слякоть. Ветра ночные аккорды.
Неизбежность лежит под сердцем,
Как у школьницы перед абортом.
* * *
Окунусь в туманы и взгрустну:
Тяжки росы. Пахнет самосадом.
Хорошо б из осени - в весну,
Миновав мороз и снегопады.
Чтоб скрипел зубами ледоход,
Чтобы травы поднимались пышно.
На черта мне нужен Новый год,
Если в старом ничего не вышло?
Пусть бормочет о любви глухарь,
Правят свадьбы жирные налимы.
На черта мне нужен календарь,
Если ночь и день неразделимы?
В зеркалах знакомое лицо
Лжёт и притворяется безгрешным.
День встаёт прохладен и свинцов,
И весна, как старость, неизбежна.
* * *
Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль,
Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу,
Если выпадет случай из рук чашкой чая и - на пол,
То, конечно, мы встретимся возле часов на углу.
Если выпадет дама бубён, непременно приедем,
Но сперва не узнаем друг- друга в толпе у метро,
В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей,
В неуютности липкой гостиничных номеров.
Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно,
Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс.
И давать объявления странные в местных газетах:
“Одинокий брюнет...хочет встретить...” Кого? - вот вопрос.
Станет вечер и выйдет из комнат червоная дама,
Нарисует сердечко помадой губной на стекле.
Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы,
Чтобы ноги в тепле, а колода на нашем столе.
Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет.
Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт
Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови.
Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт.
* * *
Мясная лавка. Крепко. Просто. Грубо.
Подвешенные на стальных крюках
Ждут в холодильнике свиные трупы
Пришествия хмельного мясника.
Какие города и горизонты
Открылись им? Ведь явно неспроста
В улыбку недопонятой Джоконды
Растянуты их бледные уста.
Шаги за дверью. Ключ - два оборота.
У Бога верная рука и глаз.
И соль на искалеченных колодах
Пока ещё напоминает наст.
* * *
Город, в котором ты бродишь, чрезмерно многоуголен.
Город, которым ты бредишь, с воза упал и пропал.
Тычутся в небо углами навершия колоколен,
И угловатость коленок перетекает в овал.
И остроту измены любовный таит треугольник.
Ну, переставишь мебель - что толку от перемен?
Стукнешься локтем об угол - это чертовски больно.
Даже если невольно подальше держаться от стен.
Даже если напрячься и вывернуть дом, как перчатку,
Только углов прибавишь да потеряешь покой.
Угол - это всего лишь пространство между лучами:
Сходятся, или расходятся - разницы никакой.
Лучше альбом для фото прошлым чужим наполни.
Всё заживёт до свадьбы, если приложишь лёд.
Угол - это застывший гром между веток молний,
Это когда нет выхода и опечатан вход.
Угол падения станет
равным углу отраженья,
И поражения радость будет легка и сладка.
Чтоб не исчез из памяти собственный День рождения,
Два узелка завяжутся на уголках платка.
Все города похожи. Подумаешь - ростом не вышел!
Здесь потолки пониже, но спальни зато теплы.
Нравится по Парижу? С картинками выбери книжку,
К лампе садись поближе, и перелистай углы.
* * *
Уже который век подряд стоит погода скверная.
Срывают хмурые ветра одежду с тополей,
И город горло обмотал аллеями и скверами.
Это, конечно, не кашне, но всё же потеплей.
А город горло обмотал и мы с тобой замотаны
По улицам, по лестницам, по проходным дворам.
И некогда поговорить за нашими заботами,
Но позвонить и встретиться давным- давно пора.
А день - стеклянным шариком. Ах, ёлочки- иголочки!
От ожиданья праздника захватывает дух!
Хотел припомнить всю тебя до кнопочек на кофточке,
Но вечер, вспыхнув окнами, смутился и потух.
А как теперь мне выбиться из путаницы пуговиц?
Чтобы - в глаза и в запахи! Да и не в этом суть.
Возьму - скажу: "распутица" и улицы распустятся,
Как старый свитер, ежели за ниточку тянуть.
А может, лучше обождать? Что толку в адюльтере?
А там, глядишь, и Новый год, и запах пирога,
Шампанское, постылый тост, салат, филе форели.
И вынет пьяный Дед Мороз подарок из мешка.
* * *
Случится так - снег скрипнет под ногой,
А если будет отттепель, то всхлипнет.
И город потеряет строгость линий
И встанет беззащитный и нагой.
Он, как в военкомате призывник
Дрожит слегка от взглядов посторонних.
А эшелон заждался на перроне,
Устал стоять да и зашёл в тупик.
И всё-таки настанет день и час :
Сквозняк от нетерпенья хлопнет дверью,
И сизари на снег обронят перья,
Чтоб улицы оделись в свежий наст,
И ты накинешь лёгкое пальто,
Спеша на волю, прямо на сорочку.
И будет ночь, мороз и заморочье.
А что потом не ведает никто.
Всё потому, что не пристало знать
К кому ведут следы твоих сапожек
По коже города, по бездорожью.
И всё, что было, сбудется опять.
Грач
А суд, как водится, был скорый и, как обещано, был страшный.
Как Ангел смерти, над землёю простёр крыла суровый грач.
Там лемехи плугов блестящих зубами разрывали пашню,
И трактор, вспомнив что он лошадь, ржал и летел по полю вскачь.
Шуршали в почве семена о том как сладко колоситься.
Шёл нерест. Грех почуяв рыбий рыбак шёл с удочкой к реке.
И было видно как над лесом туда, где плещутся зарницы,
Летел суровый чёрный Ангел и червяка держал в руке.
К Р Ы М
Эос с перстами пурпурными вышла из мрака.
Тени неверны, как жёны, и склонны к измене.
Ночь была потно- глухой. Только выла собака
На бутафорски- картонный абрис Аюдага
Да Афродита мерещилась в кремовой пене.
Эос с перстами в крови под кликухой “Аврора”.
Колосники тяжелы и на дно тянут гардемаринов.
Слышишь – стихи прорастают из грязи и сора,
Чтобы в Чека неповинный Поэт шёл с повинной.
Чтобы “Серебряный век” позабытою ложкой в стакане
Звякнул тихонько. Чтоб пахло полынью и мятой.
Скалится “Век – волкодав” и толпа на горячем майдане.
Обыск, погромы, расстрелы, в заложники – каждый десятый.
Крым - за кормой кораблей уходящих, играющих в прятки.
Список Гомера уже Мандельштам дочитать не успеет.
Всё позабудется, кроме стихов в пожелтевшей тетрадке.
“Скрым!” – вскрикнет галька на пляже под твёрдою пяткой.
Крым... Аромат поцелуя и платьице из бумазеи.
ГЕНИИ
Местечковые гении с прокуренными зубами...
В тесных кухнях они не говорили – вещали.
И вращали планеты над головами.
Так Давид вращал пращу,
Чтоб без промаха – в Голиафовский лоб,
В паутинку мишени,
Чтобы заверещали дверные замки в стенах камер,
И конвойные рявкнули : « На выход с вещами!»
Городские пророки пили жидкое пиво из кружек.
Это искусство – сдуть пену так, чтоб не попала на брюки.
Это искусство вдвойне – разящая фраза,
Чтобы, рот разиня,
Стояли разини на грани экстаза,
В поллюциях революций.
Ведь, когда говорят поэты,
Молчат пушки.
Но тут же
Пушки чихнули, натужась.
Вспомнили пушки
Персиковый пушок у Пушкина на верхней губе.
Державин благославляет, во гроб сходя... Какая душка!
И кто- то в песенке играет на трубе.
А кто – неизвестно.
Снова на выход?
Но я уже выходил.
Пиджак, выходные ботинки, и радио бодро орало,
Только не помню что это было,
Но, ведь, был же какой- то повод для?
Помню только овации зала.
Помню только- наручники жали.
Городские пророки справляют поминки
По старым пластинкам.
Вздохи Бога, портреты от Босха...
Тирли, тирли, пропели, проели, пропили, проржа`вели...
Жалко.
* * *
Падает на лоб седая прядь,
Жмёт ошейник. Крепок поводок.
Память норовит меня подмять,
Как траву асфальтовый каток.
Что ж ты вытворяешь, мать твою?
За коварным левым поворотом
Я давно уже свободу пью
До живых соплей и до блевоты.
Я – не я, и хата не моя:
Помнится - моя стояла с краю.
В корнях дуба роется свинья,
И Крыловских басен не читает.
Не читает, сволочь, не чита...
Не чета очкатым книгочеям.
Поводок натянут, как черта,
И ошейник натирает шею.
И садится Маша на пенёк,
Чтоб нажраться до галлюцинаций.
Заходи, Альцгеймер, куманёк -
Будет повод с поводка сорваться.
Чтобы расцветала трын- трава
Во саду ли нашем, в огороде,
Чтобы я, не помнящий родства,
Стал, как безымянный пёс, свободен.
* * *
Я слово жду. Чтобы случайно
И изначально беспечально...
Так алкоголик возле чайной
Стоит и безнадёжно ждёт.
А вдруг да некто окрылённый
Спорхнёт с плеча и, умилённо
Купюрой пошуршав зелёной,
Стакан спасительный нальёт.
Так ждёт клиента проститутка,
Но не снимают третьи сутки.
Ночь, улица, фонарь и жутко
Молчит аптека, умер Блок,
Серп отражается на лужах,
И сын наверняка простужен,
Ментам опять “субботник” нужен,
И сутенёр жесток, как Бог.
Так сучки в течку жаждут случку,
Так ждут рабочие получку,
Так бабушка ждёт в гости внучку
И вздрагивает от звонка.
Вот так и я. А ведь могли бы
Дождей простуженные всхлипы,
Закатов золото на липах
И песни, что пропели рыбы,
Сложиться в слово. Но пока...
