Когда нас по свету носило,
Была страшна и велика
Центростемительная сила
И центробежная тоска.
Вскипали на шоссе гудроны,
Ломались мачты каравелл,
По швам трещали все законы
Перемещенья твёрдых тел.
Обескуражен и запутан,
В пространстве инобытия
Чесал потылицу сэр Ньютон,
Гнилое яблоко жуя.
* * *
Любовь виртуальна, секреты супружеских спален банальны.
В начале - не слово, а цифра. И значит, “Ура!” Пифагору.
А где-нибудь Золушка с принцем купаются в музыке бальной,
А где-то стихи, как грибы, вырастают из грязи и сора.
Но “юзер” навечно приколот к столу, словно жук на булавку.
Волной набухают моря, заросли небеса ковылями.
Но как же приятно и сладко понять, что ты- биоприставка
И Ангелы плачут навзрыд о тебе проливными дождями.
* * *
“Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры.”
В. Шекспир, “Как вам это понравится”
Подвёл итог. Он справедлив и горек,
Но невозможно выдумать другой.
Мне не промолвит Гамлет: “Бедный Борик“,
Щербатый череп отпихнув ногой.
И нечего гадать: “Возможно…”,”Если…”,
Изображая из себя глупца.
Всё потому что Гамлеты исчезли.
Так сходит угревая сыпь с лица.
“Прошла любовь, завяли помидоры”.
Но впрочем, это всё немудрено:
Был “мир - театр, а люди в нём - актёры”,
А стало голливудское кино.
* * *
Она придёт, моя весна, по оспинам проталин,
Чтоб тёплый ветер рвался в грудь и бронхами свистел,
Чтоб сон и явь переплелись в тугих объятьях спален,
Чтоб облака - как паруса на спинах каравелл.
Она придёт, моя весна, безумством яблонь пенных,
Девичьим смехом, пеньем птиц и шёпотом травы.
А свежих пашен феромон – адреналином в вены,
Чтобы повышался урожай у ярых яровых.
Она придёт, моя весна, как тать безлунной ночью,
Когда спокойно дышит дом, забывшись в сладком сне.
И я начну иную жизнь в пространстве междустрочья.
Но это всё уже не мне.
Да и не обо мне.
полнолуние
Гулко ухает ночная птица.
Зыбки тени на речной воде.
И луна полна, как ягодицы -
На, звезде, как будто на гвозде.
Чтобы вплоть до блеклого рассвета,
Пользуясь, что петухи тихи,
До оргазма доводить поэтов,
Зачиная грустные стихи.
Полночь бьёт и звёзды стали жарки,
И течёт прохладный лунный мёд
На луга, где юные русалки
В росных травах водят хоровод.
* * *
В небе равнодушном и жестоком
Ангел мой оскалился хитро:
Дескать, есть “Недреманное око”,
Как аналог ненавистной ПРО.
Вот и время жить да волком выти.
И грозит крылатый санитар,
Что судьбу мою, как истребитель,
Засечёт неведомый радар.
Только вряд ли он меня заметит.
Буду петь, уста раскровеня,
Чтоб хоть кто-нибудь на этом свете
Обратил вниманье на меня.
* * *
Штиль. Волны аквамарин.
Кислый запах хлеба.
Ангелов нестройный клин
Потянулся в небо.
Для чего они летят,
Распахнувши руци,
В окровавленный закат,
В отсвет революций?
Волны гладят плоть песка:
Им нельзя иначе.
Перьевые облака.
Вечных чаек плачи.
За полвека до…
Мелкий дождь моросит и осклизли суставы моста,
Как окурки в жестянке от шпрот. Начинается осень.
На пластинке виниловой цифрами - возраст Христа:
Тридцать три оборота. Всё ж лучше, чем семьдесят восемь.
Тридцать три фуэтэ – в них пуанты пылают огнём!
Оборот - и шуруп проникает в дощатое девство.
- Ставь пластинку, – ворчит радиола, - Налей и бухнём,
Чтоб потребность в игре породила игру в непотребство.
Жизнь плоска, но зато многогранен обычный стакан.
Сколько блеска в его содержании и позитива!
Фуга Баха становится фигой и лезет в карман,
Чтоб оттуда бесстрашно показывать нам перспективу.
Тридцать три оборота судьбы - на потом, на потом, на потом…
Пусть игла из корунда скользит по виниловой плоти,
Чтоб от звуков органа вибрировал сталинский дом
И толпа электронов рождала любовь в электроде.
* * *
Дождь скончался и солнышко светит.
Спит артрит, задремал геморой.
Не меня, позабыв о запрете,
Встретит дева вечерней порой.
Её сласти вселенную застят,
Её губы - хмельное вино.
Упаси меня, Боже, от страсти:
Сладострастие – это смешно.
Только жаль, что уже невозможно
Свой покой обменять на грехи
И швырнуть к обольстительным ножкам
Жизнь, нескладную, словно стихи.