Июль. У крыши солнечный удар.
В тени деревьев - царство сладкой лени.
Из-за забора свесились сирени.
Провинция. Любительский театр.
Наш режиссёр в экстазе от ролей.
Он элегантен, сух и гениален.
Перины бьют и пух семейных спален
Парит, как пух от старых тополей.
Актёры дремлют - некуда уйти.
Что им Гекуба, что они Гекубе?
Джульетта незаметно красит губы
И видно, что ей больше тридцати.
Ромео - толст, небрит. Он одурел
От лени, от жары и от похмелья.
Гудят слова, и лёгкий дух безделья
Смешался с ароматом потных тел.
Воспоминанья канут в никуда.
Их на ночь, видно, ворошить не стоит.
Но почему же сердце сладко стонет?
Провинция… Блаженные года.
* * *
Рассвет раскрасил серым лица,
Слегка опухшие от сна.
Вагон. Плацкарта. Проводница
С утра серьёзна и пьяна.
Куда мы едем - нам не важно.
Соседка мелет страшный вздор.
Холодный чай и сахар влажный,
Цыплёнка трупик, помидор.
Летит состав ” Москва - Край света”
И с каждым днём милее мне
Вонь от носков и туалета,
Берёзы чахлые в окне.
В конце вагона про землянку
Поёт угрюмый ветеран.
Давай с тобой сорвём стоп - кран
И выскочим на полустанке.
Мы убегаем от судьбы,
А убежали ли? Кто знает?
Вагон привстанет на дыбы,
Заржёт и в облаке растает.
Река в туманном молоке,
Русалки Водяного тешат,
И о любви бормочет Леший
На древнерусском языке.
* * *
Прошелестят за плечами,
Врезываясь в облака,
Сладкие наши печали,
Горькая наша тоска.
Руки в распятье раскину,
Чтобы покрепче обнять
Сладкую эту чужбину,
Горькую эту печать.
Осень проклюнется болью.
Ветром - листок на восток
В сладкое наше застолье,
В горькой свободы глоток.
Я никому не мешаю.
Да никого и нет.
Чёрное с белым смешаю,
Чтоб получился рассвет.
Выпью воды из-под крана.
Старые письма - в стол,
Соль на открытую рану
Да под язык валидол.
* * *
А мы приходили в больницы колоться о шприцы,
А нас пробивали навылет колючие взгляды.
Когда мы меняли столицы, как маски на лицах,
Тогда по брусчаткам столичным гремели парады.
Вот я надеваю Нью-Йорка кричащую маску,
Вот крашу Парижские парки в осеннюю краску,
Вот я принимаю заблудшую сказку в ладони,
Как прежде, готовый к труду - не всегда к обороне.
А мы на скамейках сидели с бутылкой “Столичной”
И губы нам жгли поцелуи Таганок и Пресен.
Когда нас в подъездах мамаши ловили с поличным,
Гитарные струны рвались от невыпетых песен.
Вот я ухожу, не прощаясь, по глупой привычке,
Вот я пришиваю к погонам сержантские лычки,
Вот я поднимаюсь и пью "посошок на дорожку",
Вот я, торопясь, вызываю себе неотложку.
Вот я, и не я, и не мы, и не вы. Ну а кто же?
Кто книгу листает, страницы задумчиво гладит,
По роже похожий на нас, но с истёртою кожей?
А ветер рукой теребит поседевшие пряди...
* * *
А где-то там, на дальних берегах,
Но если самолётом, то недолго,
Забыв о чести, совести и долге
Мой Ангел до утра сидит впотьмах.
Ему не спится что-то при луне.
Он ворошит утраченные встречи,
Что были так давно и так далече
В забытой Богом и людьми стране.
Ему забыться сном не суждено -
Он помнит недописанную повесть.
Его за эту повесть мучит совесть,
А мне… ну, право слово, всё- равно.
Он морщась вырвет из крыла перо,
И, поражаясь собственной отваге,
Напишет алой кровью на бумаге:
“Любовь”. И этим нанесёт урон
Забытым на постели второпях
Напрасно ждущим Вере и Надежде.
Они давно продрогли без одежды...
Но это там. На дальних берегах.
А здесь вблизи - ни Ангелов, ни Вер,
Но есть луна, бессонница, бумага,
Придумана дуэль, сверкает шпага...
И день встаёт. Бессмысленен и сер.
* * *
Я лётчик. Я в небо заброшен, как камушек в воду.
Круги по воде разошлись, и растаял на облаке след.
Я - разум мотора. Меня обучили полёту,
Сказали: "Лети. В приземлении сложностей нет".
И вот я - бумажный журавлик. Залётная птица.
Небесный Агасфер. Дышу тяжело на бегу.
Я сел бы за стол, но не знаю, как нужно садиться.
Напиться и в брызги разбиться - вот всё, что могу.
Не мне предназначены первые брачные ночи:
В быту я нелеп, как на палубе альбатрос.
Я просто - соринка попавшая Господу в очи.
И неприручаем, хоть в сущности робок и прост.
Я лётчик. Но баки пустеют, и падает скорость.
Диспетчер кричит: "На посадку!" И, видимо, мне
Придётся познать беспощадную приземлённость,
Щекою дождя прикоснувшись к колючей стерне.
* * *
Скитальцы - по скитам, а я по поездам,
По самолётам да по пароходам,
Я - телефонный гам по чёрным проводам,
Я - след от журавлиного полёта.
Бредут бродяги вброд, а я наоборот.
Есть мост - на мост! А нет - так в скрип уключин!
Ведь я же не Христос, чтобы по лону вод.
Тем более, что плавать не обучен.
Скитальцы по скитам весь год блюдут посты,
Бродяги у Байкала ищут бочку,
А я сижу, смотрю на чистые листы:
Они, словно невеста, непорочны.
И слово написать - как в полночь снять фату,
На карте отыскать чужих дорог мороки.
Качает на ветру Полярную звезду,
И сердце замирает от тревоги.
* * *
А за дверью никого и не было:
Трель звонка просыпалась случайно,
Словно сигаретный столбик пепла
Мимо пепельницы - в чашку чая.
А за дверью никого не будет:
Ни соседа, ни мента, ни вора.
Только тени бродят - с эхом блудят
В сумрачном пенале коридора.
Никого. Так отчего я вздрогнул?
Город пуст. Я окна открываю.
Открывай, не открывай - нескромны
Стоны одичавшего трамвая.
И деревья тупо в сквере кружат
На своих стволах, как на протезах.
Хорошо, когда никто не нужен...
Надо телефонный шнур обрезать.
* * *
Черта моей оседлости – седло.
Седею, старюсь, но зовёт из дома
Какая- то шальная хромосома
Резонам всем и доводам на зло.
Я рад бы жить, не поднимая взгляд,
Я рад бы... Только кровь упрямо помнит
Не запах пыли в лабиринте комнат,
А вопль сарматов в волнах ковыля .
И вот в мороке слякотного марта
Встаю в немую очередь у касс
И покупаю суету плацкарты,
Дисплей окна, батон и ржавый квас.
Мила мне рысь вагонов вдоль откосов:
Ах, как они копытами стучат!
И падают белёсые берёзы
Косым дождём назад, назад, назад.
Я мифы позабыл. Ну, что там в мифах,
Когда летит из- под копыт земля,
Горят костры, ржут кони, пляшут скифы,
И тонет солнце в море ковыля?
* * *
Вот и август, и росы, и облик зависшего облака,
Вот и тени густеют, и пахнет трава увяданием.
Две осы не спеша поедают упавшее яблоко,
Словно Ева с Адамом вгрызаются в сладость познания.
Как они элегантны- вот эти Пегасы из Африки!
Шестиного- крылатые зеброчки с чёрным по золоту.
Вдохновенья бы нам, как воздушному красному шарику,
В облаках бы витали, и честь, разумеется, смолоду.
Были б мы... Если б были... Как жалко, что были - несбыточны.
По усам не текло да и в сани чужие нет повода...
Вот и шарик воздушный случайно порвал свою ниточку,
Зацепившись рукой за строку телеграфного провода.
Вот и повод, и случай, и прочие разные разности
Для того, чтоб под осень в окно постучала бессонница,
Чтобы всё - через край! А когда ты почувствуешь разницу,
Занеможется даже тогда, когда выпил и хочется.
Вот и строится дом на песке и стоит без фундамента.
Он бы вечно стоял, если надо, но гложут сомнения.
Две осы, два Пегаса - назойливы и темпераментны,
Как поэт, что читает на публике стихотворение.
* * *
Билеты в кассе, очередь ОВИРа...
Цыганка преуспела в ворожбе.
И жизнь была прочерчена пунктиром
Из пункта “А” в загадочный пункт “Б”.
Пылали сосны на закате свечкой,
Отечество сгорало в горький дым.
Но почему- то кислый дух местечка
Был, словно царь Кощей, неистребим.
И возникало саднящее что- то,
И мир был к восприятью не готов,
И подменяли красочные фото
Сердцебиенье стран и городов.
Капкан дивана. Яд самообмана.
Гвоздь – в стену. В рамке на руке гвоздя -
Кольцо троллейбуса на пальце безымянном
И невезений сладкая стезя.
* * *
Хорошо бы в облака, да не хватает воздуху:
Как руками не маши, но не сделать шаг.
Хорошо бы прошагать по` морю, как по` суху.
Чтоб буруны за кормой и на мачте флаг.
Хорошо бы пушкой быть – бить прямой наводкой.
Нет. Не стоит. Пушки, гром – это непокой.
Хорошо бы рыбой стать. Только не селёдкой,
А какой- нибудь такой, чтобы ой- ёй- ёй.
Хорошо звездою быть, видной отовсюду.
Или тигром... или львом... мало ли зверей?!
Дед Морозом в Новый год тоже быть нехудо.
Или щёлкать соловьём в мае на заре.
Или рыцарским мечом хорониться в ножнах,
Быть дверным замком, чтоб в дом не прокрался тать.
Только человеком стать так чертовски сложно...
Как представишь – неохота даже начинать.
АКТРИСА
Из дома, словно из кулисы,
Обычно около восьми
Выходит бывшая актриса
И громко хлопает дверьми.
Идёт, забытая игрушечка!
И в ней который год подряд -
Аплодисментов треск хлопушечный
И комплиментов сладкий яд.
А магазины скалят морды,
И в лужах стылая вода...
Пальто немного давит в бёдрах,
Но это, право, ерунда.
Ну вот и всё. Пельменей пачка,
Полбулки хлеба и салат,
Коньяк, котлета для собачки,
И розы тонкий аромат.
Чтоб ночью бесконечно длинной
Будил подружек телефон :
Мол, флирт, цветы, вино, мужчина,
И он без памяти влюблён.
ИГРАЮТ БЛЮЗ
Когда раскаяния блюз
Заплещет в горле саксофона,
Он изогнётся восхищённо
И зал испробует на вкус.
И нас связующая нить
Струною станет контрабасной.
Она раскалена и страстна,
Её вибрация опасна –
Не стоит близко подходить.
И вот под лампы, на паркет
Летят разменною монетой
Рулады хриплого корнета,
И барабанов : «Нет, нет, нет».
А чёрной вокалистки грудь
Рвёт в клочья яркие одежды
И наши слабые надежды,
Что обойдётся как- нибудь.
Бесстыдной музыки волна
Смывает вздор и отстранённость.
Так зарождается влюблённость
И начинается Весна.
Всё.
Тишина - пушистый зверь
Легла у ног. Погладь, потрогай…
Повизгивает у порога
Звук, зацепившийся за дверь.
