Вместо предисловия.
Выбранные места из переписки автора и редактора
Дорогая Женя, посылаю Вам свои переводы нескольких сонетов Шекспира (с 60-го по 75-й). Во-первых, для прочтения, во-вторых, если захотите, для публикации. Кроме того, если это не окажет Вам никаких неудобств, хотелось бы узнать Ваше о них (переводах) мнение.
Всего доброго,
Наум.
Наум, дорогой, Вы даже не представляете, какое чудо сотворили. Когда я прочла, то подумала, что мой щенячий восторг - ну, хотя бы, отчасти - результат моего всегдашнего восхищения Вашим творчеством. И я отправила сонеты Инне Иохвидович, писательнице, чье мнение о литературе очень уважаю. И вот только что получила ее ответ:
"Женя, гениально, самобытно, очень андрогенно, а от этого ещё более сильно!!! Можно подумать, что переводил какой-то молодой, одержимый страстью к своему возлюбленному, юноша! Колоссально!!! Поздравляю переводчика, было ощущение, что я читаю переводы сонетов Шекспира ВПЕРВЫЕ!!! СПАСИБО!"
Могу добавить от себя – для меня это совершенно новое Ваше амплуа. Я не могла представить Вас вне иудаики, вне подтрунивания, а здесь только высшая мудрость и чистейшая лирика.
Я хочу поставить Сонеты в ближайший номер - 20 октября. В связи с этим есть вопрос. Были ли уже публикации, на бумаге, в сети? Или Задворки окажутся первыми?
Всех Вам благ. Ваша Женя
Дорогая Женя!
Спасибо Вам и Инне за положительную реакцию на сонеты, я, откровенно говоря, такого не ожидал. Лирика - это для меня вовсе не новое амплуа, я писал её всю жизнь. Парадокс в том, что мои юмористические и "еврейские" вещи больше на виду, да и лирика ведь доступна не очень широкому кругу читателей.
К Шекспиру я пришёл случайно. Мне захотелось перевести знаменитый 66-й сонет, всяких переводов на него - штук 40. Перевёл и увидел, что он не из самых плохих, и оставил его в покое. А недавно, просто из интереса, стал переводить сонеты вокруг 66-го. Как я писал, переведены уже сонеты от 60-го до 75-го, думаю дойти до 80-го и вернуться к первому. Я понял, что все сонеты - это единое целое, они связаны между собой, и надо переводить их по порядку. Кроме того, я получаю от этого большое удовольствие, это некая игра, когда надо своими словами передать чужой текст. И тут помогает (не очень, правда, совершенное) знание английского.
Хотелось бы перевести полностью весь цикл (154), не знаю, хватит ли у меня времени и здоровья. К тому же Шекспира надо переводить без долгих перерывов, иначе теряется приобретённая в процессе писания экспрессия. Но эта "кухня" малоинтересна.
Сонеты есть на моей странице в Сети, которую читают, я думаю, человек 100, а уж сонетами на ней интересуются человек 15.
Ещё раз благодарю Вас.
Всего доброго,
Наум.
Дорогая Женя, посылаю ещё 5 сонетов: 76-80. Они уже, вероятно, в публикацию не войдут, но годятся для чтения.
Наум.
Дорогой Наум, ВОЙДУТ!!!
Женя
LX
Как волны бурно мчатся меж камней,
так строй минут прошагивает мимо,
одна уйдёт, другая вслед за ней,
и вечность их влечёт неудержимо.
Жизнь, как дитя, увидевшее свет,
ползёт туда, где зрелости корона,
но Время ей сулит немало бед,
затмениями сбрасывая с трона.
Оно пронзает юность на лету,
и на чело накладывает складки,
и жадно пожирает красоту,
и всё живое косит без оглядки.
Тебе поёт хвалу моя строка,
её не тронет Времени рука.
LXI
Не ты ли посылаешь ночью мне
свой образ, будто тяжкому больному?
Твои ли тени бродят по стене
и гонят прочь полуночную дрёму?
Не твой ли дух пришёл на мой порог,
чтобы тайком, приняв твою личину,
искать во мне бесстыдство и порок,
и тем найти для ревности причину?
Не так уж велика любовь твоя,
о нет, об этом ты не знаешь даже:
моя любовь не дремлет, это я,
не зная сна, всегда стою на страже.
Я страж тебе, кто нынче, видит бог,
кому-то близок, только мне далёк.
LXII
Я грешен в том, что сам в себя влюблён,
грех овладел душой моей и телом,
и в сердце у меня гнездится он,
и нету мне спасенья в мире целом.
Мне кажется, что я красивей всех,
моё лицо - сплошная добродетель,
себе ни в чём не вижу я помех,
я строен, юн, и сам тому свидетель.
Но в зеркале я вижу лик иной -
седой старик, снующий бестолково,
так Время насмеялось надо мной,
и незачем любить себя такого.
Мой друг, признаться мне невмоготу,
что я твою присвоил красоту.
LXIII
Придёт пора, и Время, как бандит,
расправится с моим любимым другом,
морщинами чело избороздит,
остудит кровь, и солнце круг за кругом
покатится в ночные холода,
а друга моего краса живая
померкнет и растает навсегда,
сокровище весны его скрывая.
Для той поры я стену возвожу,
чтоб Время пронеслось над нею дымом,
чтоб старости жестокому ножу
не уничтожить память о любимом.
Его краса видна в строках моих,
пускай живут, и он пребудет в них.
LXIV
Я вижу: Время злобною рукой
сметает всё, что создано веками,
и рушит башни в гуще городской,
и бронзу рассыпает медяками;
я вижу: ненасытный океан
заглатывает сушу год за годом,
а суша океан берёт в капкан,
и так расход сменяется приходом;
когда я вижу - всё идёт вразброд
и гибнет мир в жестокой круговерти,
мне кажется, что Время в свой черёд
любовь мою предаст нелёгкой смерти.
О смерть! Мне остаётся лишь рыдать
над тем, что есть, но страшно потерять.
LXV
Вода и камень, бронза и гранит -
подвластно всё печальному исходу,
и красота пред ним не устоит,
она - цветок, что гибнет в непогоду.
О, как дыханья утреннего мёд
в осаде долгих дней пребудет сладок,
когда и твердь скалы, и сталь ворот -
и те придут со Временем в упадок?
Как страшно мне! Куда, в какой ковчег
упрятать Время с меткой золотою?
Кто может удержать его разбег
и гибельную власть над красотою?
Никто, но пусть любовь, что я хранил,
как чудо, вдруг проступит из чернил.
LXVI
Я до смерти от этого устал:
кто честен - нищ, увы, ещё в утробе,
ничтожество спешит на пьедестал,
и веры нет - отвергнута по злобе,
почёт и слава - личности пустой,
девичество спроважено в бордели,
достоинство оплёвано толпой,
и те, кто правят, силу одолели,
искусству власть заклеила уста,
наукам - неуч ревностный радетель,
и лгут, что правда - это пустота,
и служит злу немая добродетель.
Чтоб этого не знать, скончался б я,
но будет без меня любовь моя.
LXVII
Ах, для чего он должен зреть порок
и прикрывать собою лицемерье,
чтоб грех при нём усердствовать бы мог,
втираясь во всеобщее доверье?
Зачем румяный цвет его ланит
в себя впитала краска неживая,
и красоту природную теснит
поддельная, ничуть не уставая?
Зачем он жив, зачем до этих пор
хранит его бессильная Природа?
Он сам - её последний кредитор,
нет у неё ни власти, ни дохода.
Она его хранит как знак потерь
всего того, чего уж нет теперь.
LXVIII
Его лицо, как дар минувших дней,
наполнено отрадной красотою,
не нынешней, когда всего важней
украситься безделицей пустою;
не нынешней, когда у мертвецов
срезаются волос густые пряди,
чтоб их потом на головах глупцов
пристроить, красоты фальшивой ради.
Иных времён стоит на нём печать,
тогда б не смел никто пойти на это -
себя заёмным локоном венчать
и зеленью чужою красить лето.
Его хранит Природа неспроста:
такой была когда-то красота.
LXIX
Открыты взору все твои черты,
они уже воспеты целым светом,
и даже враг признается, что ты
прекрасен, потому что правда в этом.
Но ловит взор лишь то, что на виду,
хотелось бы немолкнущему хору
тебя предать всеобщему суду
за всё, что не дано увидеть взору.
Понятна всем души твоей краса,
дела же мерят злыми языками,
и вот невеж несутся голоса
о том, что сад твой пахнет сорняками.
Не потому ли запах твой таков,
что ты и сам живёшь меж сорняков?
LXX
Тебя бранят, в том не виновен ты,
всё светлое становится мишенью
для бесконечной лжи и клеветы,
так ворон застит небо чёрной тенью.
Будь сам собой, и выспренняя ложь
лишь подчеркнёт твой ум и благородство,
ты в чистоте и гордости живёшь,
за этим и охотится уродство.
Ты одолел соблазны юных лет,
отбил атаки, выдержал расправы,
как ни приятны радости побед,
на зависть и злорадство нет управы.
Когда бы не намёки на порок,
ты над сердцами властвовать бы мог.
LXXI
Рыдай по мне, мой милый человек,
пока не смолкнет колокол двужильный,
он сообщит, что я сменил навек
ничтожный этот мир на мир могильный;
не поминай руки, что при свечах
с любовью выводила эти строки,
забудь меня! В душе гнездится страх,
что мысли обо мне к тебе жестоки.
Тогда, когда прочтёшь ты этот стих,
мой прах сольётся с твердью земляною,
не называй меня в мольбах cвоих,
пускай твоя любовь умрёт со мною,
чтоб мир, твои рыдания кляня,
не осмеял тебя из-за меня.
LXXII
Каким я был с тобой наедине,
расспросит мир тебя как очевидца,
когда умру, забудь меня, во мне
нет ничего, чем стоило б гордиться,
но если ты меня превознесёшь,
придашь черты высокие, тем паче
достоинства, то это будет ложь,
и правда обо мне звучит иначе.
Чтоб ложь не сделать горькою виной,
не оскорбить любви твоей укором,
пусть память обо мне умрёт со мной
и не покроет нас двоих позором.
Я без стыда не проживу и дня,
и ты стыдись, что полюбил меня.
LXXIII
Во мне ты видишь осени исход,
когда уже не слышен листьев шорох,
и холод ветви голые трясёт,
где раньше птицы пели, как на хорах.
Во мне ты видишь угасанье дня,
когда он вдруг становится изгоем,
и ночь приходит, сумерки гоня,
как смерть сама, венчая всё покоем.
Во мне ты видишь пепел от костра,
в котором тлеет искра голубая,
как на одре, где ей уже пора
погаснуть, нашу юность погребая.
Вот почему в преддверии утрат
твоя любовь сильнее во стократ.
LXXIV
Не плачь, когда небесный судия
объявит мне арест без проволочек,
останется на память жизнь моя,
упрятанная в буквы этих строчек.
И ты узнаешь, строки вороша,
о чём той жизни главная страница:
тебе принадлежит моя душа,
а прах - земле, и в прахе растворится.
Твоей потере будет грош цена,
когда отправлюсь в горестную сень я -
добыча смерти, видимость одна,
ничтожество, достойное забвенья.
Душе ни суд не страшен, ни разбой,
она навек останется с тобой.
LXXV
Ты нужен мне, как нищему еда,
как дождик саду, взрощенному мною,
с тобой я поступаю иногда,
как скряга со своей тугой мошною:
то он её лелеет в тишине,
то прячет от воров - убрал, и нету,
так я - порой с тобой наедине,
порой хочу тебя представить свету,
порой пресыщен обликом твоим,
порой, изголодавшись, жажду взгляда,
ничем иным на свете не томим,
лишь ты моя надежда и отрада.
Живу, как будто рок на мне висит:
то голоден, а то по горло сыт.
LXXVI
Зачем мой стих лишён, как на беду,
каких-то новомодных воспарений?
Зачем я в ногу с веком не иду
и не живёт во мне грядущий гений?
Зачем всегда пишу я об одном,
всё так уже постыло и не ново,
что без конца об имени моём
кричит любое выбранное слово?
Любовь к тебе в моих строках жива,
я лишь могу настойчиво, как дятел,
блеск наводить на старые слова
и тратить то, что я уже потратил.
Любовь - как солнце: светит столько лет,
но с каждым днём нам новый дарит свет.
LXXVII
Гладь зеркала покажет блёклый взгляд,
часы вздохнут, что миги счастья редки,
страницы этой книги сохранят
ума и сердца горькие заметки:
морщины, что увидишь ты с тоской,
напомнят про отверстый зев могилы,
и к вечности с ухваткой воровской
часы промчатся быстро, что есть силы;
а мысли, что приходят, без затей
доверь пустым страницам, и однажды
ты встретишь их, как собственных детей,
и в добрый час душа их примет дважды.
Заполни книгу, милый эрудит,
она потом тебя обогатит.
LXXVIII
Как часто слыл ты Музою моей,
я счастлив был заботою любою,
теперь же каждый пишущий пигмей
слагает оды, пользуясь тобою.
Твой взор немому голос подарил,
дар воспарить - невеже и дебилу,
ты грамотею перья дал для крыл,
изяществу - величие и силу.
Гордись лишь тем, что я измыслить смог,
создание души твоей и чувства,
другим поэтам правь их стиль и слог,
красою возвеличивай искусства.
Ты вытащил меня из темноты,
и потому моё искусство - ты.
LXXIX
Мой стих сиял изяществом твоим,
когда ты мне дарил благодеянья,
теперь он потускнел и стал иным,
от Музы не имея подаянья.
Моя любовь, не хватит мастерства
тебя воспеть мне, робкому невеже,
но знай - любой поэт твои слова
крадёт, чтобы потом отдать тебе же:
он воспоёт красу твоих ланит,
заимствуя всё то, что есть в ланитах,
воздав тебе хвалу, он повторит
лишь то, что сам ты ходишь в знаменитых.
Взяв у тебя, вернёт он в тот же миг,
но всё равно он вечный твой должник.
LXXX
Покинул разум бедного меня:
другой певец поёт тебе осанну,
в нём столько мощи, веры и огня,
что я с ним и соперничать не стану.
Твой целый мир - безбрежный океан,
и тот певец блистающим корветом
плывёт в лазури, солнцем осиян,
а в шлюпке я присутствую при этом.
Без помощи твоей не выплыть мне,
его ветра к тебе выносят сами,
я утону в бездонной глубине,
а он пройдёт, сверкая парусами.
Пусть он плывёт, я знаю лишь одно:
моя любовь свела меня на дно.
