Конец января. Вторую неделю идут дожди. Когда привыкаешь к солнечному теплу, это вдруг затянувшееся ненастье гнетет. В комнате сыро, ломит поясницу. Свернул ковровую дорожку, бросил на порог, чтобы не дуло в щель из-под двери, сел к столу, где под мягким светом абажура, как в спасительном ковчеге, можно куда-то плыть, спасаясь от хандры.
И вот в шуме дождя за окном будто уже угадываются голоса. Это в темном углу, за напольной лампой, прячется целый гарем Сычева. Женские силуэты только чуть набросаны пером, словно для памяти. Сам он в черной рамке, в темном плаще, с кем-то в обнимку, на залитой холодным лунным светом пустынной улице. Зловещая длинная тень прижалась к их ногам.
Помню, как в воскресный день он стоял в переходе на площади Толстого. Неказистый, в помятом пиджачке. К брошенному у стены рюкзаку был пришпилен серый лист бумаги. На нем детская головка, украшенная, вместо кудряшек, желтой листвой. Странным образом это притягивало. Застенчиво улыбаясь, художник предложил посмотреть другие. Потом еще торопливо с болезненным надрывом читал свои стихи. Слова давно забылись. Осталось в памяти ощущение неловкости и даже стыда, будто, как под гипнозом, отдавался ему прямо у всех на виду.
Взять бы его в спутники, подумал, но, ведь, потянет за собой весь свой гарем.
Над моим столом унылое безмолвие. Яблонская Татьяна. Мокрый от дождя сад с опадающей листвой. Безликие куклы-обереги. Безлюдный песчаный берег Днепра, блеклый от жаркого летнего солнца. Зимний пейзаж - кучи подтаявшего снега, вдали застыла санная упряжка, две хаты с торцов, без окон и дверей, как стога сена, пьяный мужик бесцельно бредет куда-то, в правом нижнем углу дворняга, забежала туда случайно.
Помню, у нее в мастерской все стены были увешаны забракованными выставочным комитетом шедеврами разных художников (не соответствовали принципам соцреализма!). Залюбуешься!
Вот, слева от меня, оставил по себе память Резник. Березы на пригорке. Девочка в красной косынке у пруда. У дороги, с мешками картошки, кутающиеся в теплые платки сельские бабы. Дремлющий на завалинке старик в тулупе, с посохом в руках. Корова у обогретой солнцем глиняной стены.
За несколько дней до отъезда он пригласил к себе. Полкомнаты было завалено картинами, увязанными в огромные пакеты. Еще много грудилось по углам, все больше этюды маслом на листах картона. Незамысловатые, наспех схваченные, но в цвете как живые. Слишком торопился запечатлеть в красках все, что дарила ему быстро ускользающая жизнь.
Сергей Фадеевич - полная ему противоположность. Все, что считал достойным отражения, тщательно отбирал, как врач подвергал стерилизации. Его пастельные и акварельные миниатюры так совершенны, так далеки от жизни. В последние годы его ученицей и спутницей была Галина. Послушница, добрейшая душа. Но иногда что-то неудержимо тянуло ее к цыганам. Там принимали ее как свою. Жила у них по нескольку недель. Возвращаясь, показывала ему карандашные наброски, говорила с детским восторгом:
- Посмотри! Какое лицо! Вот получу твое благословение и буду писать ее портрет.
На стене напротив – сын «врага народа», чудом уцелевший под партийным прессом, чувственный Рафа Багаутдинов, после стольких лет испытаний с философским спокойствием принимающий всеобщее признание. Рядом с ним обласканный столичными литературными дивами диковатый Семерня с красочным миром своих фантазий. Мой вечный мучитель Аркаша с букетом будто только что срезанных хризантем…
Побыть бы еще с ними, но стрелки часов на столе вдруг замедляют свое движение. Это сигнал к отплытию в мой параллельный мир...
По каштановой аллее спускаюсь к реке. Есть на ней любимое местечко между двух ракит, где с высокого берега хорошо видно, как в чистой воде на золотистых отмелях водят хороводы причудливые стаи рыб. Вечерами там бывает хороший утиный лет. Идут большими стаями, не высоко - не промахнуться.
Только присел, смотрю - откуда-то Аркаша. Когда-то был у нас частым гостем – любил писать наши портреты, цветущие под окнами каштаны. Уже с порога всегда начинал давать руководящие советы, куда что передвинуть, в какие места расставить напольные вазы, как лучше расположить по стенам картины.
- Откуда? – удивляюсь.
- С самого верха. - Оглядывается, нет ли кого поблизости. - Здесь нелегалом. Боюсь, настучат, как в 53-ем. Тогда хлопот не оберешься… Люблю иногда спускаться в этот мир. Места здесь живописные. А какие закаты! Хоть и не совсем земное, а душою отдыхаю. Хотелось бы кое-что тут закомпановать, набросать на полотно, забрать с собой. Ведь там нет у меня ни настоящих красок, ни палитры.
- Как ты там? - спрашиваю. – Не виделись лет двадцать?
- До сих пор не понимаю, как оказался в самых приближенных. Видно, не досмотрели, что я еврей. Был бы еще здесь. Представить себе не можешь, какая там скучища. Плавают, выпучив глаза, как рыбы. Не помнят ни слов живых, ни звуков, ни запахов земных. Узнав, что я художник, верховный определил ответственным за быт. Надергал из бороды седых волос для грубой кисти, приказал подновлять райские кущи, кубики-дома. Кажется, уже впадает в детство. Играет ними, переворачивает, переставляет - любит слушать, какой там внутри сразу начинается переполох, мышиная возня.
Смотрит с прищуром.
- Вижу, ты уже собрался?.. Могу устроить прямо к нам. Есть свой человек... Ну, не человек, конечно, а что-то вроде... Как бы швейцар. Тоже из наших, - смеется.
Слышу, вроде звуки шагов и знакомый голос. Моего Аркашу как ветром сдуло. Ба, да это Павлуша, наш знаменитый «байкограф». В шляпе, в кирзовых сапогах, под мышкой шахматная доска, перевязанная шнурком из-под ботинок. Кто-то предупредительный, видно из поклонников его веселых виршей, спешит поставить садовую скамейку, прямо на берегу. Сел со мной рядом. Выдернул из дыры в телогрейке кусок ваты, запихнул в папиросу вместо фильтра, закурил.
- Тебя тоже к нам по этапу? - дружески похлопал по плечу. - Я здесь с Эзопом шестое лето коротаю. За столько лет, - ткнул прокуренным пальцем куда-то вверх, - не могут решить, куда его пристроить. Время шутов при дворах прошло. Таким как мы туда уже не светит.
Погасил папиросу, спрятал окурок в карман.
- Стал плохо видеть. Кажется, тут крутится Аркашка? Хвастался, он еще может с бабами чуть ли не каждый божий день… Болтает: у них наверху все пышные, сладкие как зефир. А сам бродит тут, к нашим пристает. Не хотите ли портретик? Два-три сеанса… Одного ему мало. Старый развратник.
Только хотел взять Аркашу под защиту, он как воробышек, тут как тут. Зачем-то сменил кипу на ореольчик.
- Палка, палка, огуречик. Вышел новый человечек.
Павлуша смеется:
- Что я говорил! Сейчас пойдет брехать... Ты его не слушай. Если что - давай сразу к нам. Тут художники, всякие музыканты, стихоплеты, вроде меня. Как-никак что-то живое.
Аркаша укоризненно качает головой.
- Ребята, давайте уважать друг друга, не то все, что я только что узнал, останется при мне.
Но тут же и вывалил:
- Хотите, верьте, хотите, нет. У нас, в самых верхах тоже началась перестройка. Всех проверяют, ищут виновных, кто допустил разброд в умах, посеял сомнения, раздоры на земле. Кому-то подрезают крылья, массово отправляют на исправление в преисподню. Только хотел дать им совет, предложить свой рецепт для укрепления пошатнувшейся веры, не плохо, мол, в духе времени, организовать прямо с земли турвосхождение в высокие сферы, продемонстрировать последние достижения в бытоустройстве, весь ассортимент предлагаемых соблазнов, как мою мысль тут же перехватили. Кому-то уже поручили спуститься, подобрать для такого мероприятия несколько групп из тех, кто чудом уцелел в терактах, кого обошла модная болезнь или пристрастие к дурману. Кого-то из них, после строгого отбора и проверки, вернут обратно в мир миссионерами.
Павлуша улыбается, подмигивает мне.
- Не боишься, что за такую болтовню снова упекут куда подальше?
- Все - чистая правда... чтоб я так жил. Я еще подумал: хорошая для вас возможность там побывать. Увидите все сами. Убедитесь, что не вру.
- Ну-ну. Допустим, мы тебе поверили. Что дальше?
Аркаша даже засветился весь.
- Под шумок, попробуем проскочить зеленым коридором. Для прикрытия я прихвачу с земли еще нескольких из нашей братии. Не подведут. Одежду - ватник, сапоги и все остальное – поменяем прямо на месте, перед царскими воротами. Я уже для вас и нимбы прихватил.
Смотрю, Павлуша вроде поддается.
- А как там с куревом?
- Только ладан. Еще хочу предостеречь: яблоки на деревьях не настоящие, вроде как из парафина. Цветы все тоже искусственные, сделаны неизвестно из чего, без запаха. Боятся, разведутся мухи. А еще я слышал, совсем недавно привезли на колеснице из Индии священную корову. Верховному, для поддержания вечной жизни, прописали пить парное молоко. Чтоб не мычала, его не беспокоила, забивают ей рот этими яблоками.
- А из-под хвоста у нее вываливаются свечи, - Павлуша хохочет. - Ну, художник! Ну, фантазер! Совсем заврался. Я уже, было, тебе поверил!
Аркаша пожал плечами.
- Решайте сами. Конечно, тут не без риска. Могут разоблачить, но кто не рискует… Я-то уже сидел, а вы… Момент удобный. Несколько групп поведут уже сегодня ночью. Завяжут всем глаза, чтоб кто-то по дороге не слинял. Надо их опередить. Если там спросят, откуда мы, скажем: группа поддержки или сопровождения. Попробовать не грех.
И он исчез так же внезапно, как и появился.
- Где этого Эзопа черти носят? Вторую неделю ловлю его закончить партию. Придумал ход конем – боюсь, забуду. Память уже не та, - жалуется Павлуша.
Наконец старик появился. Весь высохший, почти прозрачный, только глаза блестят. Меня не замечая, протягивает Павлуше дряблые руки.
- Милый друг, я вижу, ты заждался. Нет мне прощения. Но ведь что приключилось! Поведаю. Не далее как после последней нашей встречи ко мне снизошло прозрение. Оседлав Пегаса, но не решаясь ехать верхом, я мысленно кружил, ведя его на поводу, по воображаемой арене, собирая цветы и возгласы одобрения поклонниц. Плод этого приключения принес тебе на суд:
Вороне где-то бог послал кусочек сыра.
На ель ворона взгромоздясь...
Павлуша толкнул меня в бок, мол, проживи с его, тогда посмотрим. Дослушав байку, расставил на доске фигурки. Сделал ход конем. Эзоп стоял в раздумье.
- Чувствую, хочешь сказать: не ново. Сейчас, кажется, я тоже начинаю вспоминать, что-то уже слышал на такой манер. Не от тебя ли?.. В нашем мире и в мире земном все повторяется, рождает себе подобное. Только там, наверху - бесплодие, вечный покой... Мне жаль, однако. Хотел тебя порадовать.
Посмотрел на доску, покачал головой.
- Вижу, сегодня твой конь против моего Пегаса сильнее и резвей. Не будем продолжать. Отложим партию. У тебя гость... Мне бы только сейчас... - свет в его глазах угас. - Кусочек сыра... Вороний бог... С ним была плутовка...
Повернулся и медленно поплыл. Совсем прозрачный в мягких лучах заката.
Павлуша собрал фигурки, перевязал доску шнурком, вздохнул.
- Пойду и я. Ночи тут холодные. Кашель замучил.
Хотел его удержать. Спросил:
- Как же с восхождением? Аркаша должен скоро вернуться.
Махнул рукой.
- Я в эти игры не играю. Да и меня там, думаю, знают. Могу вам все испортить... Расскажешь, когда вернетесь.
Ушел, сутулясь, вслед за Эзопом, не оставляя на песке следов.
Сидя на берегу, я ждал, когда начнется утиный лет, но, видно в связи с перестройкой, отменили. Расплавленным янтарем застывала вода в реке. Где-то далеко внизу, готовясь к вечернему концерту, распевался соловей.
Аркаша появился только за полночь. За ним, тяжело дыша, поднимались, как в альпинистской связке, несколько измученных туристов. Переведя дух, он спросил:
- Павлуша не дождался? А я для него старался. Ему было бы интересно.
Спутники Аркаши совсем выбились из сил. Не стал их торопить.
- Пусть отдохнут, - повернулся ко мне, хитро улыбаясь. - Ты хоть заметил, кого я сюда привел? Тут все твои герои.
Вижу, и правда. Инесса в первом сшитом ею платье с роскошной бабочкой на спине, мой друг и верный спутник юношеских приключений Романов, почти уже слепой Художник, мечтатель Дирижер, Балерина. Ну и дылда! Ее-то зачем? Уже разделась. На упругих танцующих бедрах только пачка из редких страусиных перьев.
Аркаша наклонился, шепчет на ухо:
- Извини, не мог устоять. Сама напросилась. Говорит, во имя веры и всем на зависть готова жертвовать собой. Понимаю, с ней могут быть проблемы. В остальных почти уверен. Если что-то случится, прикроют. Романова вытянул прямо из мастерской, из подвала. Покрывал лаком новую виолу. У него к восхождению особый интерес. Надеется, кто-то из кремонцев там еще гуляет. Хочет выведать у них какие-то секреты, особые рецепты. Дряхлеющая Инесса просто истосковалась в одиночестве, хочет развлечься. А у Художника, говорит, старый друг служит где-то при дворе. Дирижер по дороге расписывал мне свой новый проект - будет прощупывать почву на предмет организации певческих вечеров. Сейчас нам важно туда не опоздать. Внизу уже пронюхали об открытии нового маршрута. Видел бы, какой там начался ажиотаж. Посланники отбирать достойных для восхождения совсем растерялись. Куда не ткнись – все праведники, бьют поклоны, кресты на шее. А самые резвые, не теряя времени, рванули наверх в одиночку, чтобы всех опередить. Прямо как золотая лихорадка. У нас, кроме Балерины, все больше пенсионеры. Кому-то может не хватить сил для восхождения. Тогда уж позаботься. Все, ведь, твои, почти родные.
К счастью, к главным вратам высокой сферы добрались благополучно. А там уже толчея. Всех раздевают, чтобы ничего не пронесли. Дают прикрыться только фиговыми листками. Моя Балерина, оставив нас, влезла в самую гущу, почти уже у входа. Ее зажали, тискают, выщипывают перья. Она – кому в пах ногой, кому пальцем в глаз. Вижу, прорвалась. Я засмотрелся, чуть не потерял своих. Прикрываясь лопухами, медленно всасываемся в зеленый коридор. Аркаша приветствует стража, стоящего у входа:
- Хай! Эти со мной. Группа поддержки.
Тот смотрит на него в упор.
- Почему не по форме?
- Пока работали внизу, их обокрали.
- Скидывай плащ для проверки, - приказал, - сегодня тут много вас ходит!
Аркаша возмутился:
- Ты что, своих не узнаешь? Я из руководства.
- Кончай пылить. Давно за тобой слежу. Скидывай одежу!
Дернул за полу. Посыпались тюбики с краской, кисти. Смотрю и глазам не верю. На голове у Аркаши вместо ореольчика - кипа. Забыл, видно впопыхах, поменять. Тут уж начался настоящий меж-, так сказать, сферовый скандал. Мои несчастные герои хватают, какую ни придется, валяющуюся повсюду одежду, разбегаются кто куда. Кого-то поймали. Кто-то упал – почти уже не дышит.
Аркаша увернулся, кричит:
- Сматываемся, пока не замели!
Гляжу, а у ворот, пользуясь моментом, кто-то уже затеял драку. Задние давят на передних, смели охрану, сверкая голыми задами, лезут прямо через ограду.
Чувствую, пора возвращаться в реальность, не то с моим Аркашей угодишь невесть куда. Но он не отпускает, оправдывается:
- Так уж вышло. Вроде все продумал, рассчитал.
И вдруг рассмеялся:
- Что, испугался? Оглянись! Там же нет ничего. И не было никогда! Я все это организовал, чтобы ты нас не забывал. Жаль, Павлуша сейчас не с нами. Готовый сюжет для байки! А мораль – он бы сам придумал. Чего их всех туда понесло?! А как же! Не прозевать бы. Мол, как все , так и я. Куда все – туда и я. Я теперь православный христианин, молюсь и крестом осеняюсь, как и правители наши… А может там и вправду лучше, чем на нашей грешной земле?
Ну, в общем, свято место пусто не бывает!
В холодный дождливый день иногда кажется: откроешь дверь, а за порогом – пропасть в никуда. И дай-то бог поверить, что где-то в параллельном мире ждут с тобой встречи твои земные друзья. Милый Павлуша. Веселый выдумщик Аркаша.
