Ко мне не подойдут любые меры,
я старше и бушменов, и мальгашей.
Мадам, я был рожден до нашей эры,
но очевидно, всё же после Вашей.
В стихах самодостаточный вполне,
оттачивая пламенную речь,
поэт их вслух читал своей жене,
и храп ее не мог его отвлечь.
Засунув папироску в рот,
сверкая стиранной рубахой,
намедни вышел я в народ,
но был народом послан на.
В различных бизнесах умелая,
пахала Сарра, деньги делая.
Притом жила с поэтом Монею,
похерив алгеброй гармонию.
Поэт одним сплошным хореем
писал стихи свои подряд.
Все думали, он был евреем,
а оказалось - он бурят.
Зря про этих людей сочиняются басни;
их удел - в беззаветном служенье Добру...
Ничего нет достойней и госбезопасней,
чем курировать сайт Одноклассники.ру!
Мы, рабы своих эмоций, запираем к правде двери;
так истории усмешки превращаются в оскал...
Ведь планировал же Моцарт отравление Сальери,
но в волнении и спешке осушил не тот бокал!
Однажды в Японии
Япония загадочна немного...
И как-то раз на острове Хонсю
ложась в постель, решительно и строго
жена сказала мужу: "Не хосю!"
О этот мир под восходящим солнцем,
ну как его неместному понять?!
Муж женщины был правильным японцем
и, молча помянув япону мать,
oн встал. Оделся. Вышел. Стыли тучи.
Он сел в "Тойоту". Снова. Как всегда.
Ведь где-то в префектуре Оябучи
его заждались гейши хоть куда.
Они полны порывов и горений,
добры и жизнерадостны они;
им не присущи никогда мигрени.
Минуют их критические дни.
Они глядят задорно и влюбленно,
готовы исключительно на всё,
они включают диски с Йоко Оно,
цитируют Мисиму и Басё.
Япония живет легко и мудро,
как и не снилось ни тебе, ни мне...
Мужчина возвращается под утро
к заботливой проснувшейся жене.
Он - радостный, хотя не отдохнувший.
В его душе, свободной от невзгод,
то расцветают яблони и груши,
то ароматно сакура цветёт.
Потом, при полном деловом фасоне
в рассветную уходит полутьму.
Его работодатель - фирма "Сони"
зарплату платит славную ему.
И так вот от рассвета до заката,
уже не первый месяц или год
живёт себе семейство Херовато.
Не так уж плохо, в принципе, живёт.
Двухфазная любовь
В начале двадцать первого столетия
на вечеринке, в дискотечном дыме
они друг друга неслучайно встретили -
и воздух заискрился между ними.
Друзья их улыбались: "Перебесятся!"
На них дивились многие в округе...
А им плевать. Четыре долгих месяца
они души не чаяли друг в друге.
Они в кино, в гостях, в театрах, прачечных
общались, как герои "желтых" хроник.
От их страстей, безумных и горячечных
трещал то стул, то стол, то подоконник.
Но ведь любовь - трудней добычи радия.
Она растёт - пойми, с какого сора...
В какой-то миг физическая стадия
перетекает в фазу разговора.
Вот в тот момент как раз-то всё и кончилось,
не стало ни Ромео, ни Джульетты.
Любовь пожухла, съёжилась и скорчилась,
истёрлась в пыль, упала в воды Леты.
Над ними призрак быта одинокого
маячит вновь. И гладь небес свинцова...
Она читает раннего Набокова.
Ему милее поздняя Донцова.
Хомяк
Намедни от меня сбежал хомяк;
покинул дом, кормушку и гамак,
привычный быт, воскресную газету,
поилку, беговое колесо -
покинул равнодушно вся и всё.
Ушел, не попрощавшись. Канул в Лету.
Кормил его зерном я - первый сорт,
создав ему немыслимый комфорт,
себя стесняя грызуну в угоду.
Но, будучи ухожен, словно франт,
он всё равно решил, как эмигрант,
покинуть клетку, предпочтя свободу.
Он внутренним поверил голосам
и бросил самку - жирную, как сам,
для мужа щеголявшую в бикини.
Он не стерпел нетрудный груз оков.
Он был из Настоящих Хомяков.
А их - не проведешь на хомякине.
Обломы
Твой сквозь пустыню марш-бросок
послужит доблести гарантом.
Но ступишь не туда в песок -
а там тарантул.
Бредешь леском. Везде покой.
Уходят прочь печаль и мука...
Но куст раздвинешь ты рукой -
а там гадюка.
Хорош собою, статен, крут,
одним июльским утром ранним
нырнешь ты с головою в пруд -
а там пираньи.
Суровой русскою зимой,
когда вовсю бушует вьюга,
ты даму приведешь домой -
а там супруга.
Турист
Моя сегодняшняя ода -
правдивее, чем рачий свист:
раз после долгого похода
устал неопытный турист.
Из рюкзака достав лопатку,
исполненный последних сил,
он взял да и разбил палатку.
Буквально вдребезги разбил.
Он, суетясь, махал руками, -
не то чтоб мал, но не удал -
потом консерву бил о камень
и, не разбив, оголодал.
Побрёл обратной он дорожкой,
прокляв туристский геморрой.
В пути питался он морошкой,
листвой, древесною корой.
Он пил из луж. Оброс, как Крузо.
Поди узнай-ка молодца!
К спине его прилипло пузо.
Овальней стал овал лица.
Овладевала им истома,
сужал над ним круги орёл,
но всё же до родного дома
он с горем пополам добрёл.
Его отпаивали квасом,
в грехах туристских не виня.
Он скушал пуд картошки с мясом,
а после спал четыре дня.
Всласть отдохнув в пределах дома,
он у себя спросил всерьёз:
"Нам это надо было, Сёма?!" -
и в воздухе повис вопрос.
Ударения
У нас с тобой не то, что было встарь.
Любовь ушла, настало время прений.
Ты говоришь: "УглУбить". "КиновАрь".
Как больно. Ты не знаешь ударений.
Меж нами истончилась счастья нить;
былого не вернуть, как ни пытайся...
Я "дОговор" ещё могу простить,
но в горле ком от слова "ходатАйство".
Не говори, что это лишь слова.
Ведь люди мы. И не пришли со свалок.
От слова "квАртал" я дышу едва,
и убивает начисто "катАлог".
Я мог бы, видно, стать и глух, и нем,
и притворяться долго и умело...
Я в целом терпеливый, но зачем,
скажи, зачем ты забеременЕла?!
Универсал
Как славно - содержать в порядке дом,
не увлекаться водкой с колбасою,
немалым быть отмеченным умом,
при этом отличаясь и красою,
испытывать живейший интерес
к проблемам африканского ликбеза...
Как хорошо богатым быть, как Крез,
и милосердным, словно мать Тереза,
нести всегда с собой благую весть,
леча людские скорби и печали...
Как важно, черт возьми, и рыбку съесть,
и сесть туда, где по тебе скучали.
