От изогнутых пальцев, от чудесных усмешек
Меня отделяют штора,
Немного воздуха и трусливое сердце мое.
Милый боярышник, язвительный друг морескьера,
Ты корнями привязан к песку. А ко мне - пустотою, ничем.
Ты не слишком бездомен. Ведь наше жилище - пещера
Пустых размышлений, брюзгливых и толстых систем.
Сальвадор, его мозг, его зависть - густая похлёбка
Для любителей крепких напитков и слабых стихов.
Эти волосы мягче любви, мягче детских болезней и хлопка.
Ты, боярышник, кличка, созвучие. Для дураков.
* * *
Что-то распалось, исчезло, ушло, изменилось
Между тобою и мною, моя дорогая.
Детской игры легкомыслия мелкая милость
Нас предала и теперь, удивленно моргая,
Смотрит на нас, вспоминает – а были ль мы бли'зки,
Были ль единою плотью, корою, листвою?
Вот, занесла нас Судьба в непохожие списки –
Значит, ее унижений я больше не стою;
Значит, ночами не ждет нас Михайловский замок;
Значит, собака твоя не ликует при встрече;
Значит, своими огромными псевдослезами
Я не хочу холодить твои быстрые плечи.
Я не хочу твоих губ в деловитой усмешке –
Или хочу, но они ускользают в забвенье.
Ты же, по-прежнему, как золотые орешки,
Щелкаешь наши слова и смакуешь мгновенья.
Ты же, по-прежнему, та же, и всё в тебе то же –
Все, что бесценно, опять продаешь за бесценок.
Так же пускаешь прохожих на шаткое ложе
Ради придирчивых и равнодушных оценок.
Да и во мне, милый друг, изменилось немного.
Рыхлое, слабое сердце, смешная походка,
Так же меня монотонно изводит тревога,
А утешает по праздникам теплая водка.
Дело не в нас, но во времени, жаждущем жертвы.
Как престарелый любовник, оно суетливо
Нами владеет – поэтому мы не бессмертны,
Тусклые ракушки в тусклой полоске прилива.
* * *
Наклонись надо мною, как синий комар
Наклоняется ночью над жертвой своей.
Жертве снится запутанный, скучный кошмар:
Шум погони, труп девы в воде средь ветвей.
А комар напрягает стальной хоботок
И впивается в мокрый от страха висок.
И когда выпивает он первый глоток,
Там во сне эту деву кладут на песок,
И - она открывает с усильем глаза.
Сон, не помня себя, превращается в крик.
Если верить часам, то прошло полчаса
В этой комнате, полной нечитанных книг,
Фотографий, с которых глядят мертвецы,
Как туристы, на жизнь, неподвластную им.
А комар, извлекая из алой пыльцы
Свои нежные члены, досадой томим,
Растворяется в воздухе. Песнь комара
Горожанам милее, чем песнь пастуха
Анемичным пейзанам. Пресны вечера
Без неё, ночь слепа, ночь нема, ночь глуха.
МОЛИТВА II
Господи, снизойди до меня своею печалью
В этот блестящий полдень, этой прозрачной ночью,
А то я уже забыла, как это бывает.
Как мы с моею любимой девочкой, уходя в молчанье,
Скребли по банке сгущёнки фамильной ложкой,
А на Литейном ширился гром трамвая.
Как мы потеплей одевались и направлялись к Саду,
Покрикивая на сумасшедшую улыбчивую собаку,
Подстерегавшую утку и караван утят.
Как, выходя к каналу, огибали ограду.
Как наощупь двигались по осеннему мраку.
Как жизнь моя мне казалась
Списанной с тебя, написанной для тебя.
Как мы беспощадно шутили о наших любовниках,
Лица их еле помнили, путали имена.
И точно так же шутили о наших покойниках,
Легкомысленно нас покинувших, оставивших нас на...
Долго ставили чайник, резали сыр и булку,
Открывали Поплавского на самом длинном стихе.
Собака блаженно жмурилась, вспоминая прогулку,
Волны на воспалённой наводненьем реке.
* * *
Что это? Серый цеппелин средь красных облаков.
Кто это? Бледный господин без шляпы и очков.
Стоит на набережной он и смотрит на закат.
Идёт по набережной он и теребит рукав.
Потом спускается. Песок. Останки рыб и птиц.
Уже не шлёт ему восток пронзительных зарниц.
Так лишь: на западе чуть-чуть, то красно, то синё,
Неуловимое, как ртуть, ещё наклонено
Сияние ночных небес, ночных глубин-долин,
И сквозь него, как жирный бес, несётся цеппелин.
Пронзая днища лёгких туч,
Он изредка бросает луч
На гребни хищных волн,
Чуть оцарапав заодно
Лицо фланёра, моря дно;
Как на закланье вол,
Бредёт во мрак и через мрак,
Бесцельно освещая, как
Внизу один такой
Снимает тапочки свои
И в упоеньи / в забытьи,
Объят / разъят тоской,
Вступает в воду и бредёт.
Покуда луч его ведёт,
Сквозь холод и молчанье вод,
Сквозь проходящий страх.
Идёт, как будто есть куда.
Пред ним вода, под ним вода,
И робко выдыхает да,
И кружится в волнах.
***
Субботнее утро. Шуберт. Фрося терзает тапок.
Голубые гортензии. (Помнишь, у Сапунова.)
Я лежу на полу между куколок, шляпок, тряпок
И смотрю на тебя, и потом засыпаю снова.
Музыка для исполнения: над водой? Над водами? Над водою?
Немецкий опять застывает членом национал-социалистической партии в перепуганном рту.
Ты сидишь за компьютером, подёрнут, как инеем, своей фарфоровой красотою,
И звуки Шуберта, как мышата, снуют у тебя во рту.
Уже три года я смотрю на тебя, как маньяк – на снятую с трупа камею,
В ожиданьи: придут полицейские – станут кричать,
Будут бить меня башмаком, а я буду лежать на полу, буду молчать.
Мол, ничего не знаю. Ничего не умею.
Голубые гортензии кучками фейерверка
По небу рассыпаны, словно здесь поработал космический крот.
– Мишенька, это не слишком ярко? – Это не слишком ярко.
Булькает Шуберт. Слёзы ко мне затекают в рот.
ROADKILL *
На С начинается, на Е кончается,
Скорее кончается, чем начинается,
Периодически обещается, но не является,
Не является ничем, кроме обещания и ощущения,
Никак не определяется, кроме как апофатически,
То есть известно, что это не отвращение,
Не удовлетворение,
Не претворение
Опыта в понимание.
Говоря приблизительно, можно отметить,
Что оно вероятно в момент обострения внимания
(но чем и как вызывается подобное обострение?),
Скорее на-строение, чем по-строение.
Более всего напоминает открытку:
Попытку за девяносто центов
Наслаждаться взглядом Роберта Капы,
Видом Венеции осенью,
Бесконечной ногой Ингрид Бергман,
Отдалять конец впечатленья, конец романа, конец сезона.
Предотвратить превращение —
На открытке этот момент бесконечно этот момент, а не какой-то другой:
Бесконечно сидит она на Via Quattro Fontane,
Разглядывая мутнеющие чёрно-белые фотографии,
Монотонно покачивает мутнеющей вдоль чулка чёрно-белой ногой.
Для данного состояния необходимы у-странение и от-странение,
Устраненье себя, способность переливаться в иное,
Как, например,
В октябрьский искажённый сепией мутнеющий сквер,
Предчувствующий превращения, обязательные для перегноя,
С кривляющейся белочкой посередине (праправнучкой Тимофея Пнина),
С собеседницей, обмеривающей тебя взглядом гордой ехидной птицы.
Вот отсюда исходит одическая тишина:
Белочка-крыса на коленях Фелицы
Разгрызает смарагды, лалы — фундук пещер,
И слюна её, перемешанная с драгоценной крошкой, —
Это клей возвышенного,
Это пустынный сквер
C равнодушною, жирною белочкой-хромоножкой.
_______________________________________________
* Roadkill (англ.) — животное, погибшее на автодороге
МИМЕСИС
В понедельник
Вхожу в свой офис
Обнаруживаю:
Ко мне
Пыталась добиться птица.
Оставила на окне
Силуэт, отпечаток,
Щепоть дерма.
Биографии не слишком сухой осадок.
Кутерьма
Оброненных в спешке гибели перышек.
Но если и этого притязательному исследователю мало,
Прижмёмся лицом к стеклу,
Посмотрим вниз.
Вот здесь она пала,
Вот так её кто-то сосал и грыз.
Вот тогда она стала под воздейсвием ночных рос
Светлее песка, определённей металла.
(ты всерьёз это? Ты всё это всерьёз?
Ноль эмпатии, щепоть любопытства)
В офис стрельнуть сигарету
Входит коллега
Профессор истории искусств.
Вот это да—говорит—Между прочим, Пуссен именно так понимает Лету.
Прозрачная плоскость.
С обратной-для нас-её стороны всё то, чему слов нету, а значет сострадания нету.
Есть собственное страдание по поводу неадекватности средств описания,
Есть искус
Обращения к мело-
Декларации –«вот лежишь ты, блеклый кусочек мела,
Ещё недавно пела смеялась пела,
Была любезна органам наших чувств.»
А теперь: ни то, ни сё, не тело, но оттиск тела
На пластине зрения прочерчен сухой иглой.
Чужую боль (Монтескьё шепнул) переносит каждый.
В то время, как за стеклом некто сжигаем мглой,
Как допустим завистью или жаждой.
