№7/3, 2010 - Проза

Александр Зархин
Этюд "Два Ка"

п о в е с т ь

1

С Костей мы познакомились лет шесть назад, в одной конторе. Я устроился в тот институт и попал на тему, которой он уже занимался. Надо было придумать, как в железной болванке просверлить каналы, чтобы все по ним текло куда надо и потом куда надо впадало. Вот мы и придумывали. Насколько я помню, мы рисовали формулы довольно увлеченно. Тему, с которой возились два Кости, сотрудники скоро прозвали "Два Ка".

Кстати, именно от сотрудников я впервые услышал, что мы с ним похожи. У нас, мол, одинаковые рост, голос, комплекция, овал лица и даже манера поведения. Мне казалось, что дело только в совпадении имен. На зов "Костя!" в рабочее время вечно откликались мы оба и больше никто. В отделе пробовали по-своему выйти из этого положения: придумать прозвище, причем почему-то ему, а не мне. Волосы на костиной голове образовывали нечто наподобие гребешка. Поэтому его попытались называть Панком. Костя не возражал. Он даже рассказал, как летом в Феодосии его назвала так одна молодая особа.

Перед отъездом в Крым Костя сообразил, что у него нет подходящих "южных" штанов. Недолго думая, он достал из чемодана со старьем огромные парусиновые штаны своего покойного деда и поехал в них. Однажды вечером он медленно шел по набережной. Впереди, еще медленнее, шла парочка. Девушка что-то громко щебетала, однако, когда Костя обогнал их, вдруг замолчала, а потом удивленно спросила:

— А это что такое?

- А, это панк! - отмахнулся ее спутник.

Но эта кличка к Косте не приклеилась. Как-то я обратил внимание, что его лицо в анфас похоже на геометрическую фигуру. Вверху голову заостряли волосы, а внизу - бородка клинышком. И я стал называть Костю Ромбом. Это прозвище имело больший успех. Постепенно оно было подхвачено сотрудниками и укоренилось. Казалось, быть Ромбом нравится и самому Косте. Во всяком случае, устраивает.

Развивая теорию болванок, мы перешли и на более общие темы. Однажды я употребил слово "Бог". Кажется, даже спросил - верит ли он. Это произвело на Костю неожиданное впечатление.

- Почему люди считают возможным задавать друг другу такие вопросы? — даже не воскликнул, а прошипел он.

Реплика удивила меня своей резкостью. Особенно, этот оборот — "люди считают возможным". Я промямлил что-то о любопытстве.

- Ты говоришь о любопытстве милиционера, шманающего по карманам на законных основаниях! — ответил Костя.

Это было уже теплее.

- Я без всяких оснований лезу тебе в душу? - спросил я.

- Во-во. Только... Короче, тебе я это сказал, а другому - еще подумал бы.

Через год в институте начались сокращения. Все по очереди стали ездить в Москву "выбивать финансирование". Однажды, приехав из тогдашней столицы, Костя сел прямо на мой рабочий стол и сказал:

- Был на выставке. Зарубежных, так сказать, коллег. Пока мы тут теоретизируем, они все загнали в компьютеры и чертят, что надо.

- Ну, а как у них с теорией?

- Не знаю. О ней вообще речи не было. Зачем? Они сидят себе и щелкают по клавишам, пока не получится. Получается, кстати, быстро. Сам пробовал. Просто, практично и целесообразно. В общем, я подумал - не заняться ли тем, чего другие не умеют? Кажется, я даже нашел такое занятие.

Ромб уволился через несколько месяцев и оказался прав. Через полгода стала ясной обреченность нашей темы, и я последовал костиному примеру. А еще через год институт и вовсе лопнул, бросив на растерзание коммерческим структурам восьмиэтажное здание, из окон которого видно полгорода.

Примерно в это же время кто-то из общих знакомых рассказал мне, что Костя сильно отошел от прошлых дел, занимается черт знает чем, развелся с женой, зато купил четырехкомнатную квартиру в довольно странном районе. Во мне что-то екнуло. Все это в точности подходило и ко мне. Только квартиру я не купил, а остался в старой, которую моя бывшая жена бросила мне перед своим отъездом за границу. Комнат у меня было две. Он купил четырехкомнатную — подумал я. Ничего себе, "черт знает чем"!

Прошел еще почти год до того дня, как мы встретились в кафе, в самом центре Диполя. Я вошел и увидел Ромба, который пил кофе. Я подсел и через пять минут как будто вспомнил, что мы давно и хорошо знаем друг друга. Тогда я рассказал ему все, что слышал от знакомых.

— Ну, и что? — спросил Костя.

— Меня удивляют совпадения. Я тоже занимаюсь непонятно чем, тоже развелся, вот только живу в старой квартире. До четырех комнат мне далеко. Кстати, что это за работа, которой можно так зарабатывать?


Помня, как он отреагировал на мой вопрос о вере, я с опаской посмотрел на Ромба. Но тот только усмехнулся.

- Думаешь, совпадения? Насчет работы... Даже не знаю, как ее назвать. Тут называют шарлатанством, но почему-то давят налогами. Сейчас вот хочу посмотреть — как там. Так говоришь, тебе до такой квартиры далеко?

— Мне сказали, что она у тебя в странном районе.

— Район, правда, необычный. Остров старых трехэтажек. Вокруг стоят гиганты индустрии. Действительно стоят. А на острове, между домами, натыканы тополя. Тоже стоят. Как разнесет весна их пух, так все и чихают на это дело. Но это не далеко. И тебе до такой квартиры тоже недалеко. Даже не до такой, а именно до этой.

- Что-то уж больно загадочно, — сказал я.

— Сейчас станет ясно. Я же сказал, что собираюсь уезжать, так вот: мне нужен человек, который бы присмотрел за ферзем.

— А остальные фигуры что, сами за себя постоят?

— Почему именно фигуры, а не пешки, — засмеялся Костя, — Ферзь — это мой кот. Не с собой же его брать! Я сейчас понял, что нам с Ферзем нужен именно ты, — и он неожиданно высоко оценил эту услугу, — квартиру можешь использовать, как хочешь, а я буду писать, звонить и присылать переводы.

Предложение заинтересовало меня сразу. Было в нем что-то интригующее.

— Твой кот, случайно, не монстр? Не смертельно опасное животное?

— Конечно, у Ферзя есть свои особенности. К примеру, после ремонта он не захотел ходить на новый унитаз. Есть и другие причуды, но он не противный, а, скорее, забавный. Вообще, Ферзь - самый обычный, нормальный кот. Досаждать тебе он не будет. Увидишь.

Ромб был прав. Ферзь оказался спокойным, добродушным и даже артистичным. Он будто пародировал меня - постоянно ходил за мной из комнаты в комнату, если я усаживался, садился на пол рядом и вечно поворачивал голову туда же, куда я. Если я смотрел на Ферзя, он отворачивался, будто пытаясь скрыть ухмылку.

Кот настолько синхронизировал свои движения с моими, что мне стало интересно — чем он занимается в одиночестве? Я затащил в туалет табуретку и попытался, став на нее, глянуть на Ферзя в окошко над дверью. Эксперимент потерпел неудачу. Снаружи кот увидел в окне мое лицо, стал на задние лапы и вытянул шею, будто повторяя мою позу на табуретке.

Кстати, Ферзь и в уборную хотел ходить вместе со мной. Когда же я закрывал перед ним дверь, он отправлялся на кухню. Там, за газовой плитой, Ромб оборудовал кошачий туалет. Эту конструкцию венчала старая крышка унитаза.

Костя уехал в конце февраля. Его квартира на втором этаже трехэтажного дома оказалась хоть и четырехкомнатной, но вполне обычной. Сначала я ходил в нее, чтобы покормить кота, но через неделю мне надоело каждый день ездить туда-сюда, и я переселился. Первые несколько дней я ночевал в комнате для гостей, очень похожей на одноместный номер гостиницы. В другие комнаты я заходил, как на экскурсию, но постепенно стал бывать в них чаще и, в конце концов, в апреле переехал в костину спальню.

Мебели там было мало: платяной шкаф, скорее трех-, чем двуспальная кровать, тумбочка и трюмо. Комната оказалась угловой, а потому - самой светлой, с тремя окнами. В мае выяснилось, что два окна не открываются. В их рамы снаружи уперлись толстые ветки разросшегося абрикоса.

Самой удивительной деталью спальни были два бра, укрепленные справа и слева от трюмо. Эти светильники уместнее было бы назвать прожекторами. Они ярко освещали лицо стоящего у зеркала. Все остальное оказывалось в тени. Такое освещение было бы уместно у следователя. Зачем оно в спальне, я не понимал.

Верхнего света Ромб вообще не признавал. Потолок во всех комнатах был обклеен обоями, причем такими же, как и стены. Поэтому комнаты были похожи на три шкатулки. На стенах гостиной, чуть ближе к потолку, чем к полу, висели шесть цилиндрических светильников. Они светили довольно ярко, но это был яркий полумрак. Потолок оставался в тени.

Самой заметной деталью гостиной была стоящая под одним из светильников большая шахматная доска, привинченная к полу болтами. Приклеенные к доске фигуры и пешки никакой осмысленной композиции не образовывали. Приклеены они были только к черным клеткам, будто кто-то играл в шашки. Из белых виднелись шляпки болтов. Время от времени на доску заходил Ферзь. Он садился на одну из свободных клеток и укладывал вокруг себя хвост.

Окон в гостиной не было совсем. Перед отъездом Ромб рассказал, что бывшие хозяева разделили большую комнату перегородкой. Одна часть осталась без окон, а другую, с тремя узкими окнами-бойницами, Костя сделал кабинетом. За окнами, вплотную к ним, тоже стояло дерево - огромный тополь. Кабинет был заставлен книгами, но они оказались или очень умными, или, наоборот, хорошо знакомыми. На столе стоял компьютер. Архив, заполнявший ящики стола, имел, вроде бы, сугубо личный характер. До поры до времени я им почти не интересовался. Казалось, что и Костя никогда не приводил эти бумаги в порядок.

В мае я устроился на радио и через пару месяцев понял, что собирать и выпускать в эфир новости мне нравится. На почту приходили переводы, да и сам Ромб несколько раз звонил, спрашивал, как дела, но, будто бы, не очень слушал, что я отвечаю. В начале и в конце этих разговоров автоматический женский голос произносил какую-то фразу на непонятном языке. Несколько раз связь прерывалась именно тогда, когда я интересовался — как там дела у Ромба. Вместо ответа звучала женщина, а потом - короткие гудки. Впрочем, я не придавал этому значения. Было ясно, что пока Ромб не собирается возвращаться, а у меня все шло лучше, чем можно было предположить.

Размеренная жизнь продолжалась до конца июля, до того вечера, когда в квартире раздался телефонный звонок.

- Дикое Поле? — спросил сердитый женский голос и, не дожидаясь ответа, добавил:

— Говорите с Москвой.

В трубке что-то щелкнуло, после чего уже другой женский голос спросил о том же:

— Это Диполь?

— Он самый.

— Костя?

- Да.

— Это Ольга из Москвы.

Сказать, что Федот, собственно, не тот, я просто не успел. Быстро и взволнованно, будто отвечая на уроке, голос протараторил:

- Добрый вечер. У меня сохранился номер телефона, и я решила позвонить. Адрес тоже сохранился. Я сперва хотела написать, несколько раз пробовала, но... Получалось что-то не то.

Наступило молчание. Казалось, что и по телефону получается не очень то, после которого голос уже не знает, что говорить. Я хорошо помню, мне стало интересно — в чем дело.

— Телефон, адрес… — повторил я. — Неужели дело в том, что они сохранились?

На том конце хмыкнуло.

— Дело, конечно, не в том. Раньше я совсем не могла ни писать, ни звонить. Не знаю, может и хотела, но не могла. А потом... Многое произошло. Я хотела об этом написать, попробовала — не получается. Вот и позвонила. Может, мне лучше перезвонить? Это удобно?

- Пардон, не понял, о чьих удобствах речь?

— О твоих.

Ответь она иначе, я бы, возможно, никогда не узнал, что мы на ты. Но иначе она не могла. Тут мне было ясно. Ольга из Москвы спрашивала - удобно ли мне говорить, один ли я, то есть Ромб, короче — тот, кому она звонит.

— Оля, ты, кажется, чего-то побаиваешься. Потому волнуешься. Может, ты попробуешь успокоиться и сделать так, как удобно тебе? А на результат, если хочешь, посмотрим вместе.

Ольга ответила не сразу.

— Хорошо, - наконец сказала она, — я попробую.

Снова замолчала, а потом:

- Спасибо за передышку. Я и правда не очень представляла... Я подумаю и, наверное, перезвоню. Пока!

Разговор, надо отдать ему должное, получился идиотским. Некая Ольга из Москвы чего-то сильно хотела от Ромба, приняла меня за него, но чего хотела, похоже, не добилась. У меня по ходу дела тоже появилось желание: проникнуть в чужую тайну или хотя бы узнать, о чем речь. Получилось, что она сдавала мне экзамен по предмету, о котором я не имел ни малейшего представления, зато вел себя компетентно и отослал ее подумать над вопросом, которого не задавал. Короче, ни один из нас ничего не понял и не добился, но все вышло очень эмоционально.

Звонок раздался следующим вечером, через полчаса после того, как я пришел с работы.

— Я звонила и раньше. Никто не брал трубку. Я поняла. Только ты не перебивай!.. Написать у меня не получилось. Говорить по телефону - тоже не получается. Я хочу приехать в Диполь.

Тут она замолчала, будто ожидая, что скажу я. Но я тоже молчал.
- От Москвы до Диполя много поездов и всего одиннадцать часов в пути. Если я выеду сегодня, то утром буду у тебя. Можно?..

На какое-то мгновение мой мозг, сраженный неожиданным предложением, просто отказался работать. В следующий момент я понял, что выбор, собственно, невелик. Или я сейчас же признаюсь, что не Ромб, или продолжу игру. И я выбрал второе. Такое продолжение показалось мне естественным.
— Почему ты решила, что я тебя перебью?
- Не знаю. Мне было важно сказать до конца. Это не слишком неожиданно? Мне надо поговорить именно с тобой. Если у тебя негде переночевать, я могу уехать завтра вечером. И не думай ничего такого, я напрашиваюсь только поговорить. Пойми, я хочу и мне надо приехать!

Пока она говорила, я сообразил — как ответить.
- Хорошо, — сказал я, - приезжай. Ты, кажется, говорила, что адрес у тебя есть. Утром я уйду на работу, ключ оставлю под половиком, у двери. Завтра вечером увидимся.

И я объяснил, как от вокзала добраться до квартиры.

Когда трубка была положена, я почувствовал себя не только героем, но и автором будущего приключения. Потом подумал об ответственности, которую я беру, пытаясь действовать от лица другого человека и даже вместо него. Но гораздо больше меня волновало то, что я почти ничего не знаю. Некая Ольга из Москвы, очевидно, знакомая Ромба, хочет поговорить с ним наедине, причем так хочет, что специально для этого едет в Диполь. Поговорить раньше она почему-то не могла. Вот и все. Впрочем, пути назад все равно уже не было, и я готовился играть вслепую.

Но случилось иначе. Часть моих сомнений была рассеяна в тот же вечер. Через два часа позвонил Ромб. Обставлено все было, как обычно. Мертвый женский голос издал какие-то слова, после чего я услышал:
— Ну, как там у тебя?
— По-прежнему. Вот только...
- Что?.. Хотя, стоп. У меня мало времени. Говори кратко и только необходимое.

Выбора опять не было. Несколько секунд я собирался с мыслями, а потом сказал:
— Звонила Ольга из Москвы. Была уверена, что я — это ты. Ей так надо поговорить о чем-то важном, что завтра утром она приедет сюда. Она поставила меня перед этим фактом.
— Блин... — донеслось из трубки. — Хотя, может, как раз... Слушай...

Ромб ненадолго замолчал. Казалось, тоже сосредотачивался.
— Слушай внимательно. Мы с Олей познакомились в Москве три года назад. Общались часов шесть, все время — в публичных местах. Чтобы хорошо запомнить мою внешность, времени было немного. За три года я мог измениться. Это знакомство уже сыграло роль в моей жизни. Теперь, возможно, сыграет в ее. Поэтому, я прошу тебя, продолжи игру, формально побудь мной! Не признавайся, что ты - не я, а в остальном — делай, как знаешь. У тебя должно получиться. Понял?
— Да, - ответил я, — понял все, кроме одного. В чем была та роль, о чем речь?
— Ах, черт, времени мало! Ладно. Речь о соответствии жизни человека его...

Но в этот момент голос Ромба пропал. Я опять услышал непонятный женский лепет, и связь прервалась.


2

Следующим вечером в квартире меня встретила Ольга:
— Обычно встречают тех, кто приехал, а у нас наоборот.

Она была моего роста, стройная, с русой косой. Нос непослушно торчал вверх, кожа белая, глаза серые, настороженные. В общем — классика, тургеневская девушка. Я, конечно, не Тургенев, но ее внешность оказалась настолько характерной, что я как-то сразу и забыл, что вижу Олю впервые. Правда, под кожей по ее лицу были разбросаны точки. Они были еще белее кожи. Впрочем, может, у тургеневских это тоже было. Не знаю, он об этом не писал.
— С твоим котом я уже познакомилась. Жаль, что не спросила твой рабочий телефон. Можно было позвонить и узнать - что приготовить, какую еду.
- Ты приехала готовить?
— Нет, но могу.
— А хочешь?
- Нет.
- Тогда, давай не готовить, а есть.

Она была голодной, но стеснялась. Сразу вывести ее из этого интеллигентного состояния было трудно, да и не нужно. Пить кофе мы пошли в гостиную, закурили.
— Оказывается, я приехала на все готовое!
— Да?.. Подожди, может и от тебя что-то потребуется. А пока отдыхай. Показать твою комнату?
— Нет, комната потом. Я приехала рассказать. Лучше сразу скажу, что ушла от мужа. Не к кому-то, да и вообще - без причины.
— Разве такое бывает без...
— Так вот в том-то и дело! Были обязательства, надежность, как за каменной... День за каменной, два, год... И, в конце концов, поняла я, скучно за стеной-то! На волю хочется! Почти год жила я с этой мыслью, даже не с мыслью, а не знаю с чем... Сказала бы — с чувством, так и не чувство это. На воле-то я толком и не была никогда! Не мысль, не чувство, а так — воображение. Но это мое воображение оно все время возвращало меня к знакомству с тобой. Воспоминания подсказывали, что ты, хоть и играл тогда роль, но в охотку, по велению. Иначе ничего бы не вышло. А оно вышло ведь, еще как вышло! Значит все-таки не игра, было и настоящее! Вот его-то я этой самой волей и прозвала. Но тогда, ну тогда еще, в письмах, я не имела права...
— На что?
— Сейчас... Еще недавно мне казалось, что на все эти мои колебания уйдут годы, а потом стало жалко их, этих лет. То воспоминание... Оно будто подталкивало. И поняла я - если уж решила, надо сразу, сделать — и все. И сделала, сказала - не люблю, и ушла. А ушла, и опять колебания — звонить - не звонить... Ведь глупо же! Обвинила в игре, во лжи, то есть, а прошло время и получилось, что все правда?.. В общем, жутко мне было звонить, но после разрыва я стала такая психически решительная, что смогла-таки и это. По инерции. Первый шаг — не шаг еще, а шажок, второй шире, а дальше — понеслась, от мужа ушла, тебе позвонила и вот сижу тут, хотя чувствую себя довольно глупо.

Я сидел, тоже тут, курил. Я забыл о кофе. Я уже почти понял историю, которую она мне рассказывала своим московским говорком. Теперь надо было решить — что с этим делать.
- Твой кофе остыл, - сказал я, когда Оля на секунду смолкла, но, казалось, набирала воздух, чтобы продолжить.

Она поперхнулась. Потом посмотрела на меня, будто впервые увидела, как на букашку. Наверное, так она смотрела на мужа. И еще: она посмотрела именно так, как я ожидал.

Тогда я и почувствовал свою власть. Передо мной сидела женщина, которая приехала вручить себя мне. И я могу принять подарок, а могу отказаться. Она, возможно, считает, что раскрывает душу. Но всему свое время. Тело, если я не буду торопиться, приложится. Было уже ясно, что Ольга вполне приняла меня за Ромба. Понятно было и про замужество. А какой там праздник жизни устроил ей Ромб, не так важно. Она приехала, ругает бывшего мужа и хвалит меня за то, чего я не делал. Короче, в тот момент мне показалось, что я узнал об Ольге даже слишком много. Пока хватит.

После моей реплики об остывшем кофе она, похоже, прикидывала — а не уехать ли в Москву? Тогда я медленно произнес:
- Если я сейчас скажу, ну вот и сходила замуж, ты, наверное, опять посмотришь на меня, как на бывшего мужа. Ты подумаешь, что все представляла иначе, что перед тобой вовсе не я.
— Ты что, тестируешь меня? – спросила Оля.

Но я будто не услышал ее.
— Тебе сейчас важно — узнаешь ты во мне свои воспоминания или нет, — продолжал я, — ты ведь приехала найти тут себя, свою часть. Ту, которая помнит, как было тогда. Но для этого тебе нужен я. Ты приехала меня использовать.

Тут, чтобы не переборщить, я ненадолго замолчал. Олю лихорадило. Только что она собиралась уезжать потому, что я ее не понимаю. Вдруг оказалось — понимаю. И, теперь от обиды, она опять подумала — не сбежать ли в Москву?
— А обижаешься ты зря. Ведь все это ты мне сказала еще по телефону из Москвы. Только слова были другими. А кофе... Кофе, кстати, и у меня остыл.

Она подняла глаза, посмотрела уже не настороженно. Скорее жалобно.
— Все-таки и теперь ты играешь. Роль другая, но играешь хорошо. Опять хорошо.

Короче, я был признан. Оля ночевала в гостиничной комнате, а я спал в спальне. Хорошо спал.

О первом разговоре я специально рассказал так подробно. Возможно, Ольга и думала, и чувствовала не так, но мне казалось, что я понимаю ее. То ли по ее лицу я это читал, то ли еще по чему. В том то и дело! Я сразу привык к этому чувству - будто знаю, что с ней происходит. Я стал исходить из этого и, вроде бы, почти не ошибался.

На следующее утро дверь в ее комнату была заперта. Я решил считать, что она спит, и ушел на работу. Только после полудня я позвонил и предложил ей встретиться у нового оперного театра:
- Дверь захлопни, а ключ возьми с собой.

Я рассчитывал провести экскурсию по историческим, как говорится, местам. Но в тот вечер нам так и не удалось уйти от оперного. Оказалось, этот дом чем-то притягивает Ольгу. По ее просьбе мы два раза обошли огромное здание, поднялись на внешний балкон, прошли по нему, спустились, зашли в два магазина. На ассортимент она и не взглянула. Ее интересовало расположение помещений. Просто шпионка какая-то! Потом мы, опять по ее настоянию, вошли в кафе, где она даже не хотела сесть за столик. Оля как будто искала какой-то инженерный подвох.
- Ты не голодная?
- Да... Немного.
- Так давай поедим!

Она колебалась. Казалось, ей было нужно продолжить путешествие. Потом нехотя согласилась.
- Ладно, давай...
- Ты похожа на Колумба и Магеллана вместе взятых. Но без единой бороды.
- Помнишь, ты рассказывал мне об этом доме тогда, три года назад?
- Наверное, не очень. Хотя... Погоди, ведь три года назад это было недостроено! Может, чей-то дух уже витал между перекрытиями, но, кроме него, тут были только строители. А теперь, каким бы там ни был этот дом, его заселили и в нем, как видишь, полно всякой жизни.
- Ты действительно не помнишь?

Я покачал головой.
- А что я рассказывал?
- Ты сравнивал этот дом со мной.
- Ого, какая ты была!.. Правда, с тех пор и он изменился.

С этого вечера начался период наших прогулок. Мы встречались после моей работы, причем место встречи я всегда менял, пытаясь не просто показать ей город, а сделать это со своей точки зрения. Через несколько дней, придя домой, Ольга сказала:
— Твой Диполь, в нем много одуванчиков. Он уютный. Уезжать из него не хочется.

Я бы сказал иначе, другими словам, но... Короче, мне пришло в голову, что не такие уж она потемки, эта самая чужая душа. Показывая город, я старался создать его образ. И вот теперь я, вроде бы, убедился: сработало.

Я попрощался с Ольгой, лег и подумал, что ее можно сравнить со сложным техническим средством, ну, к примеру, с очень многоканальным телевизором. Сколько там этих каналов, я не знаю, зато умею ими дистанционно управлять. Я лежал и думал, что водил Ольгу по городу, как водят машину, но не авто, а такую, которая умеет быть человеком. Есть у нее такой режим.

Вел я Олю по Диполю. Я лежал, вспоминал вечер, прокручивал его от начала и до момента, когда мы попрощались. Я еще не знал, что проводил ее до дверей гостевой комнаты в последний раз. Вел я Олю по Диполю… Дурацкий стишок крутился в голове. Слова повторялись без напряжения, сами собой. С этими словами я и уснул.

Следующее наше свидание назначила Оля. Я, как обычно, позвонил с работы и начал объяснять, где мы встретимся. Но она перебила:
— Ты помнишь стихи про город из окна? Ну, те твои стихи, ты читал их в Москве.
- Про дом на горе?
— Да-да! Скажи, тот дом, он действительно существует?

"Те стихи" я помнил. Ромб написал их на работе, с натуры - глядя из окна. Сразу после этого он сунул листок мне и спросил: "Похоже"? Было похоже. Я предложил заменить "зачеркнут" на "исчеркан".
- Да, дом существует. Я работал в нем.
— Давай, вечером пойдем туда!

Мы встретились прямо у дома, восьмиэтажной коробки из стекла и бетона. Оля оглядывала ее сначала недоверчиво, потом разочарованно:
- А можно войти внутрь и посмотреть из окна?

Оказалось, можно даже с крыши. Оля облокотилась на оградку, отделяющую плоскость от пропасти.
— Ну, читай, пожалуйста!
— Что? — спросил я, хотя знал — что.
— Тот стих.
— Дом на горе, и я на седьмом этаже, посередине пути по лестнице в небо. Отсюда...

Она вытащила из-за плеча косу и начала расплетать.
— ...Город в долине реки, словно чаша, из которой выпили кофе. Город — кофейная гуща.

Оля помотала головой. Волосы упали, было, на плечи, но тут же разлетелись, подхваченные ветром.
— Ласточки черкают город следами полетов. Город так густо исчеркан, что кажется рыбой в сети. Город — огромная рыба.

Ее волосы развевались, и я подумал, что ей ведь ничего не видно — ни гущи, ни ласточек.

Когда мы уходили от того дома, я о чем-то говорил. Она, казалось, не слышала. Вдруг сказала:
- Пойдем в парк!.. Только не к оперному, а туда, где склон.

Сквозь пролом в заборе мы влезли в ботанический сад. В сумерках деревья сливались в черную массу. Сверху ее ярко ограничивало алое небо. Оля подошла к стволу, чуть выделяющемуся на черном фоне, кажется, споткнулась и уперлась в дерево ладонями.
— Ой, какое гладкое!..

У ее ног я нащупал еще один, поваленный ствол. Оля упиралась в него коленями. Я взялся за дерево, на котором лежали ее руки:
— Гладкоствольное.

Моя рука поползла по гладкой поверхности и прикоснулась к ее руке. Другой рукой я раздвинул ее волосы, нащупал шею и провел по ней от уха до ключицы.
— Ты тоже гладкоствольная.

Она резко повернулась, отчего уселась на лежащий ствол. Я опустился на колени, наклонился и тронул её лодыжку языком. Язык пополз вверх, миновал колено, забрался под подол. Она сделала еще одно резкое движение, будто хотела сжать ноги, но я удержал их. От неожиданности Оля потеряла равновесие и чуть не упала. Ее ноги оказались по разные стороны лежащего ствола. Теперь мне почти ничего не мешало. Я высунул язык, потом спрятал, опять высунул, как будто кого-то там дразнил, пока она не застонала.

Не знаю, сколько это продолжалось. Она лежала на дереве, мои руки онемели, и вот тогда-то я захотел ее по-настоящему. Я рывком поднял Олю:
— Побежали!
— Куда?..
— Вниз!

Я дернул ее за руку и потащил. Она опять споткнулась, но это не имело значения. Я продирался сквозь кусты, их ветки хлестали нас, но это было не важно. Я вытащил ее на Клочковскую, где мы чуть не попали под такси. Оно и довезло нас домой. Не выпуская ее руки, я втащил Олю в спальню. Было трудно решить — кого раздевать первым. Кажется, толком я никого не раздел, но потом это уже было все равно.

Следующие несколько дней мы прожили душа в душу и тело в тело. Теперь после работы я сразу возвращался домой, где с перерывами на еду и сон мы занимались любовью. За эти дни произошли, пожалуй, еще только два события, достойные упоминания: ушел Ферзь и пришла газета.

Кот ушел из квартиры в первую ночь идиллии. Часа через два после нашего прихода из ботанического сада, когда и я немного вернулся в себя, мы лежали в темной спальне, на стене которой дворовой фонарь высвечивал дрожащие ветки абрикоса. Мы смотрели, как они дрожат, когда что-то темное почти бесшумно промчалось по комнате, взлетело к форточке, и в следующее мгновение на стене, на одной из веток, я увидел огромную тень кота. Тень дошла до границы освещенной части стены и пропала.
— Это Ферзь? — прошептала Оля.
- Похоже.
— Он что, часто так ходит на прогулки?
— Впервые вижу.
— Как ты думаешь, позвать его, или он тоже пошел к подружке?
- Как вышел, так и войдет, если захочет. Может, он растерялся? Не знает, кого из нас ему теперь передразнивать?

Через два дня, когда я пришел с работы, Оля протянула мне газету — московскую, явно бульварную, с объявлениями о знакомствах и девочками в позах. Газета, как газета.
— Ты ее что, с собой привезла?
— Ты прекрасно знаешь, что нет. Сегодня днем я вытащила ее из почтового ящика. А ту статью я прочитала три года назад.
— Какую статью?
- Которую ты отметил. Конечно же, я хорошо ее знаю. Почти наизусть. Так что шутка не совсем удалась.

Я взглянул на первую страницу. Газета и правда была трехлетней давности. Дальше, на полосе новостей, заголовок одной заметки был выделен маркером. Я просмотрел ее. Может, это связано со встречей Оли и Ромба в Москве? Такая мысль мне в голову, конечно, пришла, но в тот момент я не мог понять ни связи, ни того, как газета попала в ящик.

Все время, пока моя голова усиленно и безрезультатно работала, Оля смотрела на меня. Потом пошла на кухню. Тогда я прочел заметку второй раз, теперь уже внимательно. Вот она:


ЗАГАДОЧНЫЙ СЛУЧАЙ В МЕТРО. ЛЮДИ НЕ ХОТЕЛИ УЕЗЖАТЬ

Речь идет о станции "Комсомольская" Кольцевой линии, где вчера около 19 часов скопилась толпа пассажиров.
В этом, конечно, нет ничего удивительного, тем более - для "Комсомольской", но люди пропустили несколько поездов. В конце концов, толпа сконцентрировалась у одной из дверей поезда, приехавшего со станции "Проспект мира", и начала что-то скандировать. После того, как поезд уехал, люди постепенно разошлись.
Наш корреспондент прибыл на место событий, когда они еще продолжались. Он видел поезд, но протолкаться к эпицентру происходящего не смог. Причину инцидента корреспондент попытался выяснить у пассажиров. В результате их краткого опроса возникли следующие версии случившегося: метро инспектировал один из чиновников (несколько респондентов заявили, что видели мэра), экскурсию по метрополитену проводила поп-звезда (были, в частности, названы фамилии Майкла Джексона и Иосифа Кобзона). Нашелся человек, уверенный в том, что это была кратковременная политическая акция, хотя ее целей или организаторов он не назвал. Одна девушка предположила, что случай имел частный характер.
Как установила редакция, ни одна из структур мэрии вчера метрополитен не инспектировала. Майкл Джексон в тот момент готовился к концерту в Каире. Иосиф Кобзон был в Москве, но в ресторане, название которого он просил не называть. Версия о проведении политической акции тоже представляется сомнительной. Подобное мероприятие вряд ли эффективно.
Ни один из опрошенных не смог сообщить - какие слова скандировали пассажиры. Любопытно, что почти у всех респондентов во время опроса было хорошее настроение. Исключение составил гражданин, которому принадлежит политическая версия случившегося. Он ругал политиков словами, привести которые мы не можем.
В заключение отметим, что задержек движения поездов диспетчерская служба метро не зарегистрировала. Контролеры, обслуживающие станцию, сообщили, что видели толпу, но никаких нарушений в ее действиях не усмотрели. Ни одного заявления, которое могло быть связано со скоплением людей на "Комсомольской", не было подано и в милицию.


В тот момент я так и не понял значения этой заметки. Я и не мог понять, а потому — просто отмахнулся. Однако, как выяснилось через сутки, именно газета сыграла роль капли, переполнившей чашу олиной сообразительности, или, лучше сказать, сквозняка, проветрившего ее ума палату.

Уже в тот вечер Оля замолчала, задумалась и стала отводить глаза. Я мог бы заметить это сразу, если бы не моя самонадеянность. Я все еще находился под впечатлением любовной победы, в уверенности, что провел блестящую комбинацию и теперь заслуженно почиваю на лаврах. Поэтому то, что произошло на следующий день, застало меня врасплох.

Придя с работы, я сразу потащил Олю в спальню. Желание было таким сильным, что ее я, как будто, и не заметил. Когда моя похоть была удовлетворена, Оля поднялась, подошла к зеркалу, посмотрела на себя и начала быстро одеваться. Одевшись, подошла к окну, толкнула его. Окно не открывалось - мешали ветки.
- Как душно тут!
— Почему же ты оделась?

Повернулась, посмотрела на меня.
- Я хочу задать вопрос... Нет, уж лучше прямо спрошу. Ты - тот Костя, с которым я познакомилась три года назад?

При этом она в упор смотрела на меня так, что я, лежа под простыней, почувствовал себя совершенно голым.
- Ну, вот, — сказала Ольга, - правильно я все рассудила. Ты раздет догола.

Пораженный, растерянный, сокрушенный я лежал и молчал. Она опять подошла к окну, толкнула его. Окно опять не
открылось.
- Душно!.. Ведь я знала, уже больше суток знала, а спала с тобой... Смогу ли я простить себе это?

Автоматически она опять толкнула окно.
- Кстати, о коте. Он-то и помог мне догадаться!

И Ольга вышла из спальни. Я поднялся, оделся. Было душно. Я подошел к окну в другой стене, открыл его, закурил. В голове не было ни единой мысли. Чтобы делать хоть что-то, вышел в гостиную. Оля была в ванной, смывала следы меня. Потом пришла, стала собирать вещи. Остановилась.
— Уезжаю я. В Москву уезжаю.

Все делалось так, что не чувствовать себя виноватым я не мог. В тот момент меня и посетила первая мысль: при чем тут кот?
— Что? — встрепенулась Оля. — А, кот... Да не мог ты не знать, что через форточку ходит он на прогулки!

Положила в сумку сложенное платье, села. Бросила руки на колени.
— Ну, мог, конечно, но это маловероятно. А тут пришло мне в голову, как ты забыл свой рассказ про оперный. Меня осенило — не забыл! Забывать было нечего, рассказ-то не твой! И потом, конечно, газета. Заметка та ничего тебе не сказала. Это было даже больше, чем все. Это ведь значило, что послал ее сюда тот Костя, ведь некому больше! Значит, он знает... Это же, наверное, его кот и его квартира. И знакомы вы не просто, а хорошо. Вон как ты использовал его стих! Вот и стало все это для меня концом вас обоих.

Она провела рукой по своей щеке, озабоченно встала, пошла в спальню причесываться. В сущности, она ответила на вопрос, которого я не задавал, по крайней мере, вслух. Но зачем было объяснять мне все это, если конец обоих Кость для нее уже наступил? Это была вторая мысль. Даже не мысль, наблюдение.

Оля тем временем показалась из спальни, взяла сумку. Во всем своем дорожном всеоружии она остановилась посреди комнаты.
— А рассказываю я тебе все это потому, что... Не знаю — почему. Наверное, хвастаюсь. Мне ведь некому больше рассказать!

Я ждал, не скажет ли она — провожать не надо, но она промолчала, и мы поехали на вокзал. В вагоне метро было многолюдно. Мы стояли, держась за поручень. Я подумал, что эти две недели Оля провела со мной, а не с Ромбом. Моя рука скользнула по поручню, легла на ее руку. Так мы и вышли из вагона, держась за руки.

Билет был куплен быстро, за полчаса до отхода поезда. На платформе ее рука была спокойной и твердой - рука женщины, ушедшей от мужа, а потом пережившей любовное приключение и разочарование. Пришел поезд. Мы дошли до ее вагона. Ольга освободила руку, повернулась ко мне.
— Спасибо, Костя. Ведь эти дни провела я с тобой. Спасибо, но... Я хочу, чтобы ты знал. Все кончилось у меня и с тобой, и с ним, но вы разные. Поняла я, нет в тебе его размаха, когда и вокруг, и внутри начинается такое!.. А потом кажется, что участвовала в чем-то главном, как бы это сказать, побывала в центре вселенной.

Я слушал. Мне казалось, что в детстве я замолчал и с тех пор не сказал ни слова. Преодолеть это, заговорить было трудно. Но моя реплика была необходима.
- Ты еще помнишь, какой и для чего приехала? Тебе какая из Оль больше нравится - та или эта, которая сейчас уедет?

Она задумалась. Проводница поднялась на ступеньки. Оля подняла голову.
— Ну, чао, Костя! Я подумаю и, может, как-нибудь позвоню.


3

Не очень-то и хотелось. Это было первое, что пришло мне в голову по дороге с вокзала. Но я знал, что это неправда, что хотелось очень! Я приехал домой. Там было тихо и пусто. Позвонить она могла только завтра утром. Мелькнула детская мысль — вдруг Ольга передумала, соскочила с поезда и сейчас придет... Как мне хотелось, чтобы она вернулась!

В сущности, я отплатил ей взаимностью. Оля приехала, чтобы я доказал ей: она правильно ушла от мужа. И я был с блеском использован. Но и сама Ольга оказалась в роли женщины для экспериментов, объектом моих манипуляций. Все шло хорошо, а когда я поверил в это, объект сделал самостоятельное открытие, вышел из под контроля и удалился.

Засыпал я долго. Пытался представить Олю и Ромба в Москве. Пожалел, что не спросил у Оли о той истории. Наконец, вроде бы, уснул. Снились какие-то люди с разными, но одинаково напряженными лицами и неподвижными глазами, то ли в тогах, то ли в другой какой-то спецодежде. Сидели на коленях, что-то пели хором, качались... Вдруг я увидел, что это ветки на стене. А на ветках — кот задом наперед. Это уже было не во сне. Включил свет, поднялся.

В квартиру возвращалась главная улика, доказательство моей лжи — Ферзь. Когда улика спрыгнула на пол, я уже совсем проснулся. Ферзь был немного взъерошен, но выглядел довольным. Я пошел на кухню кормить животное. Оно поплелось следом, пытаясь, несмотря на усталость и четыре лапы, воспроизводить мою походку. Дойдя до кухни, Ферзь набросился на еду. Пока он выдергивал из миски кити-кэтинки, я почувствовал себя спокойнее и пошел спать.

Несколько следующих дней я ходил на работу, возвращался и ждал звонка от кого-нибудь из них. У Ромба я хотел спросить — что же там было в Москве, что скажу Ольге — не знал. Казалось, что звонок прозвучит вот-вот, но в квартире было тихо, а на душе – тревожно. Я думал, что в моем отношении к Ромбу появилось что-то новое, то ли зависть, то ли ревность. Оля сказала, что рядом с ним была как в центре вселенной!.. Но никто из них не звонил.

Эту тревогу я испытывал и на работе. Да и новости в те дни были какие-то дурацкие. Особенно одна. Она чуть не сбила меня с ног. В швейцарских Альпах разбежалась секта, которую ее поводыри готовили к самоубийству. Разбежалось человек сто. Они, по замыслу мессий, должны были погибнуть, причем все сразу и очень скоро. Но буквально за день до запланированного конца вся эта летальная сотня вдруг взяла и разбежалась.

В сообщениях информагентств отмечалось, что идеологи той секты не признавали ни расовых, ни национальных различий. Они проповедовали, что на земле есть места, ЦЕНТРЫ ВСЕЛЕННОЙ, где постепенно должны погибнуть все люди. Кроме Швейцарии такой центр был у них в горах Южной Америки, но и там эту идею не удалось воплотить. Во всех сообщениях говорилось примерно следующее: "Члены латиноамериканского филиала секты тоже покинули место ее базирования. Это произошло ранее".

Совпадение названий чуть не свело меня с ума. Чувство было такое, что еще немного, и я начну искать центры вселенной за каждым углом. А если уж начну, то, конечно, найду. Напряжение нарастало целую неделю, пока Ромб не облагодетельствовал-таки меня своим звонком.

На этот раз обошлось без кукольных голосов. Я взял трубку и сразу услышал Ромба.
- Привет.
- Да, привет. Почему сегодня тебя не представляет метелка?
— А я уже в Европе, меня в Швейцарию перебросили. В прошлый раз был еще в Америке. Латинской.

Теперь совпадение подействовало не так уж сильно. Сразу захотелось выяснить - совпадение ли это. Я хотел тут же спросить про центры вселенной, но он меня опередил:
— Ты статью получил?
— Получил. По ней Ольга и догадалась, что я — это не ты.
- Огорчен?
— Да, наверное.
— Вы там что, близко познакомились?
— Куда уж ближе!
- А потом, после статьи?
- Она послала нас обоих и уехала в Москву.
— Чао не сказала?
— Что-что?
- Тьфу, е... — донеслось оттуда, после чего Ромб раздельно произнес:
— Не сказала ли она тебе на прощанье итальянское слово "чао"?
— Сказала. А ты откуда знаешь?
- Это так на нее похоже! Ну а ты, монсеньор, хоть сказал ей, что дело не в том, кто, а в том, что с ней?
— Я посоветовал ей сравнить — какой она приехала и какой уезжает.
— А какой?
— Ну, уехала закаленной такой. Развод с мужем отполировала разрывом с нами. А приехала растерянной. Будто из-за каменной стены хотела попасть туда, не знаю куда — прямо в центр вселенной. Слушай, кстати, что ты знаешь об этих центрах? Твоя работа с ними не связана?

Пока на той стороне молчало, я вспомнил олино "раздет догола". После паузы, другим каким-то голосом, Ромб выговорил:
— Ты, я вижу, время там даром не теряешь... Надо мне, наверное, залететь в Диполь, поговорить. А то, что ты ей сказал, пожалуй, даже лучше моего варианта.

Тут я сообразил, что не спросил самого главного, испугался, что он бросит трубку, и крикнул:
— Подожди, что все-таки было там у вас в Москве?!
— Тебе это так надо?
- Так!
— Ты там тоже заскучал по ней!
— Почему "тоже"? Ты что, говорил с Ольгой?
— Нет, конечно. Это "тоже", оно не про нее, а про меня. Только не сейчас, а три года назад. Да, попробую я, наверное, залететь. А ты пока посмотри в компьютере. Там есть заметки, которые нет-нет, да и помогут тебе скоротать время.

И он объяснил, как найти те записи на диске.
- И еще, — добавил Ромб, — чуть не забыл! Если станет тревожно или просто плохо, только по-настоящему, ну совсем невмоготу, дождись темноты, включи оба бра и постой перед зеркалом.

Разговор, как всегда, закончился неожиданно, но на этот раз короткие гудки прозвучали выстрелом стартового пистолета - я кинулся к компьютеру. Сперва я набросился на заметки, как на ту статью, и прочел их залпом, за десять минут. Потом перечитал внимательно и убедился — опять передо мной ответ на вопрос, которого я не задавал. Впрочем, по заметкам было видно, что их автор мой вопрос тоже знает. Короче, вот что я прочитал.

"К любому подведению итогов я отношусь скептически. Даже, если это некролог. Но у меня появился компьютер. Оказывается, эта штука, если она стоит дома, провоцирует вспоминать. Будем считать, что таким образом я учусь составлять отчеты.

С гордостью замечу, что компьютер было куда поставить. Я купил квартиру, и это стало самой большой покупкой моей жизни. Дальше, как в сказке о смерти Кащея. Квартиру я купил потому, что у меня появилась работа. Причем, не просто работа. Такое впечатление, что мы с ней давно искали друг друга. Параллельно происходил мой развод с женой. По сути, он начался давно, а тут еще стало ясно, что при такой работе быть женатым вредно.

Но хватит о Кащее. Я собираюсь рассказать историю переписки с Ольгой. Она началась после нашего московского знакомства. Хочу рассказать об этом по двум причинам. Во-первых, обстоятельства того знакомства сыграли роль в моей жизни. Во-вторых, и в самом знакомстве, и в последовавшей за ним переписке есть какая-то неясность, незаконченность. Впрочем, разве бывает все ясно?

Писать первое письмо Ольге я начал в поезде "Москва-Диполь", буквально через час после расставания. Получилась записка:

"Почему я дал тебе уйти? Мне надо было взять два билета до Диполя и поехать с тобой. Это целых одиннадцать часов! С тех пор, как мы познакомились, прошло только шесть, а я уже успел к тебе привыкнуть. Пиши "Диполь, до востребования".

Выглядело довольно романтично, хотя не было лишено лукавства и расчета. Я знал, что по адресу "до востребования" корреспонденция приходит на главпочтамт. Получалось, что адрес, якобы написанный глупым Ванькой Жуковым, вовсе не был на деревню дедушкой. Романтичное звучание адреса должно было, по замыслу автора, хоть немного отвлечь от сути: я не хочу, чтобы об этом знали дома. Будущее показало, что я достиг успеха, но частичного: письма приходили, но отвлечь не удалось.

Теперь — о самом тексте. Он тоже выглядел романтично. Но одно обстоятельство осталось на обочине. Ну, допустим, купил бы я два билета, ну поехали бы мы вместе, хорошо бы провели одиннадцать часов, а потом? Я то знал, что Ольге пришлось бы сразу возвращаться в Москву в одиночестве. Расчет был на то, что я уже купил билет и еду.

В глубине души я, наверное, и тогда все это понимал. Во всяком случае, приехав в Диполь, я стал разбрасывать записочку где попадя. Именно там, а конкретно — на письменном столе, и нашла ту бумажку моя тогдашняя жена. На следующий после моего приезда день она протянула мой шедевр мне и спросила:
— Что это такое?

Ну, вопрос, как вопрос. Только поставлен так, что ответить трудно. Я бы на ее месте не поверил ни единому моему слову.
— Хочешь, я попробую подробно рассказать, что это?

Но она не очень хотела. Сказала, что прочла записку еще утром, после этого пошла в парк, познакомилась там с офицером и вечером пойдет к нему в общежитие.
— Я спать с ним пойду! Ты можешь говорить, что угодно, но утром я прочла любовное письмо, которое ты написал другой женщине.
— Ладно, - сказал я, - пойдем вместе.
— Куда?
— Как куда, ты же сама сказала — спать с офицером!

И я таки заставил ее пойти со мной в парк, наивно полагая, что хоть попробую объяснить.
— Ну, почему же ты молчишь? — спросила она, когда мы добрались до парка.
— Думаю, как рассказать.

Я честно подбирал слова, но не успел. Жена сбежала в самый неожиданный момент - когда я ходил в общественный туалет. Наверное, надо было терпеть. Я вернулся домой, сел у открытого окна, закурил и стал ждать. Вдруг мне показалось, что под окном кто-то ходит. Почему-то я подумал не про жену, а про Ольгу. Приехала, ищет меня, уже почти нашла... Мысль была детской, и я ее отбросил, тем более, что под окном никого не было.

В первом часу вернулась жена. Сообщила, что переспала с офицером. Потом он ее провожал до забора. Через КПП в такое время женщины у них в части не ходят.
— Сказал, что у него еще не было женщины, которая так хорошо лазает через забор.

Я спросил - хорошо ли ей было. В ответ она буквально прошипела:
— Плохо! Мне было плохо! Мне со всеми плохо, кроме тебя, а я хочу, чтобы было хорошо еще с кем-нибудь, я добиваюсь этого и добьюсь или умру, подохну!..

Я разозлился, схватил ее, повалил на пол и тут же почувствовал, что мы занимаемся любовью.

Отправил я записку или нет, об этом моя жена не спрашивала. А я отправил. Наверное, решил, что раз на одну женщину этот текст произвел впечатление, то, может, и на другую произведет. Через две недели я получил ответ.

Вот он:

"Господи, как душно в вагоне! Я не могу вздохнуть. Я и забыла, что нужно дышать. Его рука по поручню ползет к моей. Его взгляд (как-то сбоку, настороженно и все же уверенно) вспарывает меня, как вспарывают воры пуховую подушку, надеясь в одной из половин найти бриллиант. Вот он и разорвал меня надвое. Одна, — привычная и спокойная, но холодная, а потому — ничтожная. Другая торопит что-то нарастающее и неотвратимое, как приближение его руки к моей на скользком, теплом, противном поручне.
Мне страшно и скучно. Роли ведь известны! По сценарию мы должны лгать. Тут же, в метро. Бежать-то некуда! Зрители ждут моей реплики. Она уже родилась, и внутренний цензор поставил на ней свое "дозволено". Вот реплика срывается и летит, он ловит ее, как голубя, обламывает крылья, сворачивает голову. И я вижу эту смерть.
Ну, вот и все. Сыграна последняя сцена: ушла не оглянувшись. Теперь снова одна и свободна. Вокруг пустота. Может быть, сяду у перил и улыбнусь тому, что новая ложь вошла в мою жизнь. И еще тому, что правду я не знаю, а ждать ее — долго, хотя и сладко".


Особая роль в этом послании отводилась постскриптуму, в котором говорилось, что эта "пошлая стилизация" нуждается в пояснении: "Я не желаю, не чувствую себя в состоянии и в праве поддерживать общение на таком уровне и в таком тоне, так как не люблю вранья, особенно - красивого". Дальше было написано, что ответа она ждать не будет, а адреса "до востребования" не любит.

Из всего, что случилось, Ольга выбрала только эпизод, когда мы прощались в метро. Тогда я принял это как должное. Теперь мне кажется, что в письме есть несколько удачных мест, особенно — приписка, в которой в помине нет возвышенности или, по выражению автора, "красивого вранья", зато есть характерная такая категоричность, я бы сказал — дворянская.

Ну, произошло что-то, подразнило язычком, вывело девушку из себя. Верить этому или нет, она не знает. Оттого злится. И душно ей, и взглядом ее вспарывают (а хотят, между прочим, совсем не взглядом), и надвое разрывают, и репликам ее любимым ломают крылышки и даже сворачивают голову. Но вот источник этих радостей-зол уехал, его влияние слабеет, верх берет практичность и сквозь туман проступает чувство вины, причем не своей, - его. Это же он дышал (почему и душно в вагоне), а я "забыла, что нужно дышать". Он вспарывал, разрывал... Реплику, которую я придумала, взлелеяла, полюбила и выпустила, он покалечил и убил. И теперь, наконец, приписка. Поскольку я решила, что все это вранье, то надо за него строго отчитать, тоже, конечно, его. Поигрался, мол, и хватит. Я вернулась, и тебе пора вернуться в обычную жизнь.

Так я представляю это теперь. Тогдашние мои представления были проще: она написала чувственное письмо, а мне надо написать ответ. Я решил еще раз написать о том, что в Москве мне было жаль с ней расставаться. Мне хотелось сделать письмо простым, но тоже чувственным. И я вспомнил, что все это уже есть в одной старинной притче. Мне пришлось только переписать ее своими словами:

"Был тот момент июльского дня, когда все вокруг кажется панорамой, изображенной на тонком, чуть колеблющемся полотне.
— Это марево, — сказала ты.

Мы пололи капусту. Вдали были еще люди, тоже пололи.
— Смотри, сколько капустниц! — воскликнула ты.

Над капустой летали сотни белых бабочек, издали похожих на пыльцу.
- Они похожи на пыльцу, — сказала ты.

Когда ветер стихал, было слышно шуршание их крыльев.
- Это шуршат их крылья.

Рядом росла кукуруза. Она шелестела под ветром, как сухая вода.
- Слышишь? — ты показала на кукурузу. — Она шелестит, как сухая вода!

Я подумал, что скоро капустницы превратятся в гусениц, прогрызут дырочки в листьях и начнется сквозняк.
— И наступит осень, — сказала ты.

Но тут ты увидела, что те, с которыми мы приехали, уходят. И ты тоже собралась уйти.
— Не уходи! — попросил я. — Мне хорошо с тобой!
— Нет, — ответила ты, — пора на электричку.
— Потом будут еще электрички!..

Но ты уже уходила, потом обернулась, что-то прокричала, а я не понял - что. Я лег в траву и уснул. Мне снилось, что мы с тобой бродим по Москве, вокруг полно людей и все, кроме нас, куда-то спешат.
Проснувшись, я подумал: правда ли я лежу в траве, и мне снилась Москва, или я в Москве и сейчас мне снится, что я лежу в траве между капустой и кукурузой? Во сне или наяву, но мне было жаль, что ты не осталась со мной, и я написал тебе об этом. А ты ответила, что это вранье".


Все решится именно теперь. Так мне показалось сразу после того, как я отправил письмо. Это чувство склонило меня к напряженному, изнурительному ожиданию. Первый раз я пошел на почтамт через три дня, потом стал ходить туда ежедневно. Почтовые работницы превратились в огнедышащих драконов, ставящих на мне клеймо: "Вам ничего нет". Диполь стал дном огромного почтового ящика. Я смотрел в небо, пытаясь найти щель, в которой появится письмо, прежде чем упасть на город. Я боялся, что пропустил момент, когда письмо падает с неба, а потому смотрел под ноги в надежде найти его там.

Так продолжалось три или четыре недели. Потом мне было предложено подробно описать все, что происходило в Москве. Восстанавливая детали, я понял, как успешно клин вышибается клином. Оказалось, что до этого, под напором чувства, я почти не вспоминал сами события. Работая над отчетом, я понял: все, что мучило меня целый месяц, становится не таким значимым.

Еще через несколько дней, поздним вечером, я случайно оказался перед зеркалом. Свет падал на лицо, и я увидел на нем выражение покоя. На меня смотрел человек, внутри которого не могло быть беспорядка. К тому моменту я уже написал большую часть отчета, чем и доказал: беспорядка не было. Но это выяснилось позже. В тот момент в моей голове, наверное, происходило что-то вроде влажной уборки. Я понял, что меня так притягивало. Ольга была абсолютно характерна, традиционна. Не женщина, а культурно-исторический слепок.

Тут же, у зеркала, я понял, что мое последнее письмо было слабым, точнее — написанным слабым человеком. Он хныкал, жаловался, и это вряд ли могло нравиться. Я стал ходить на почтамт реже, а потом не был там почти неделю. В один из тех дней пришел ответ. Мои выводы он вполне подтвердил.

Прежде всего, это послание оказалось вершиной дипломатичности. Сперва шли заверения в почтении: "Твои письма заставляют меня поверить в реальность жизни, в существовании которой я часто сомневаюсь". Затем – содержательная часть: "В этой красивой сказке нет ни тебя, ни меня, а есть нереальные герои и героини. В жизни эта мучительная романтика может дорого обойтись. Перед человеком, который имеет право называть меня своей невестой, я нахожусь на грани лжи". Дальше – еще один легкий поклон: "Ты пишешь на родном мне языке, которого не знает мой жених". А потом – точка над "i": "Я не имею права не только отвечать на твои письма, но даже получать их. Там, где сейчас ты, на свободе, в полете, я уже никогда не буду. И это хорошо". Дальше шли благодарности и прощание.

Вот, собственно, и все. По почте пришло письменное подтверждение. Выделю, впрочем, фразу "перед человеком, который имеет право называть меня своей невестой…" Хорошо, конечно, что есть такой, лучше, чем центр вселенной, но как написано! Это был вывод из выводов: Ольга не сама по себе, а восходит корнями.

И последнее. Я уже писал о своем скептическом отношении к некрологам, пусть даже их пишет сам умерший. Фраза "на свободе я уже никогда не буду" была мной воспринята как "из огня да в полымя". Что еще за пожизненное заключение! К тому же, олино "не люблю адреса до востребования", наверное, все-таки задело мое самолюбие. Поэтому недавно, после покупки квартиры, я послал ей записку: "У меня появились адрес и телефон". Потом шли адрес и номер телефона. Уж не знаю, имеет ли она право такое получать, но, думаю, что этот язык ее жениху знаком".

Вот и все, что я прочел в компьютере. На следующий день я занялся работой, но когда пришел домой, время снова потянулось. Я два раза перечитал заметки Ромба, постоял у зеркала... Ничего не изменилось. Мое нетерпение росло, пока часа через три он не позвонил. Ромб сказал, что терпеть мне осталось недолго - завтра вечером он залетит в Диполь. Надо было встретить его в аэропорту.

Эту ночь я спал плохо, да и днем работал невнимательно. Я с нетерпением ждал встречи. И вот, наконец, Ромб появился. Я опять сразу его узнал - он был почти таким же, правда, ходить стал быстрее и как-то размашисто. Мы поздоровались.
- Как Ферзь? - спросил Ромб.
- Нормально. На днях к подружке сходил.

Он кивнул и быстро пошел вперед. Ромб вышел на привокзальную площадь и там, на аллейке скверика, вдруг остановился.
- Ну вот, теперь и поговорить можно, - сказал он, когда я догнал его и мы сели на скамейку.
- Ты что, боишься слежки?
- Меня научили никогда ее не исключать. Могут подсмотреть или даже подслушать... А пока слушай ты. Моя работа связана с сектами, которые принято называть авторитарными. Впервые я встретился с такой случайно, в Москве. Я тогда помог избавиться от нее Ольге. Потом я приехал в Диполь и получил письмо. Представители тогдашних органов просили подробно написать, что там случилось, в Москве. Так работа и началась. Я написал и получил ответ. Они оценили мой отчет как что-то вроде заявления о приеме на работу. С тех пор мне сообщают, где действует секта. Я нахожу ее, пытаюсь внедриться, оцениваю степень опасности для рядовых членов и своими действиями избавляю их от влияния.
- Секты?
- Да.
- Это опасно?
- Не то чтобы… Конечно, если действовать самостоятельно, то опасность есть. Но я прошел курсы, а в местах действия меня поддерживают спецслужбы. Иногда секта оказывается безопасной, а иногда приходится пробовать изобрести ее конец…
- Как с теми, кто ищет центры вселенной?
- Да, они оказались опасными. Но не в них дело, тем более теперь. Запиши диск, файл и код, по которым ты найдешь черновик моего отчета. Тебя ведь интересует именно он?.. А у меня самолет через час.



4

С Ольгой я встретился 21 июня 1989 года около 15 часов в Москве, на Зубовском бульваре. Она сидела на скамейке, а я шел мимо. Ее фигура и лицо привлекли мое внимание. Позже я увидел, что по ее лицу разбросаны точки, цвет которых белее кожи. Черты лица Ольги называют простыми: русые волосы, большие серые глаза, немного курносый нос, широкие скулы татарского типа.

Мне захотелось познакомиться с этой девушкой, и я спросил – хорошо ли она знает Москву. Она ответила, что Москву хорошо знать трудно, но немного знает. Мы разговорились. Я узнал, что ее зовут Олей, она - студентка третьего курса филологического факультета пединститута, приехала из Каширы Московской области. Я сказал, что мое имя – Костя, приехал я в командировку из Дикого Поля, но мои дела закончились, а у меня еще полдня до поезда и мне хотелось бы посмотреть Москву, в которой я уже бывал, но каждый раз как-то мельком.

Оля ответила, что поводила бы меня по Москве, у нее в этом городе много любимых мест, но тут, на этой скамейке, у нее через 15 минут встреча с мужчиной, который отведет ее на собрание (так и сказала – собрание).

Оля понравилась мне. Я подумал, что она, будущий филолог, пишет стихи, и спросил – пишет ли она о Москве. В ответ Оля рассказала о Кашире, о том, как красиво выглядит лес на другой стороне Оки, какой он разный в разные времена года, и прочитала стихи об этом. Я прочел ей свой стих о Диком Поле. Она сказала, что Диполь в моем стихе "очень виден", и попросила рассказать о нем. Я рассказал о давно строящемся оперном театре. Вид с его балкона (на одном из них я работал на строительстве театра) я сравнил с олиным рассказом о лесе (у Оли был лес, у меня – город). Я сказал, что вид с оперного более домашний, чем ее лес. Этот вид похож на нее, Олю.

В это время к нам подошел мужчина. Он был лысый (вероятно, гладко выбритый), высокий, бородатый, с длинным носом и неподвижными глазами. Он поздоровался с Олей, и я понял, что это с ним они договорились идти на собрание. Оля познакомила его со мной (он представился как Эсхар) и спросила, можно ли мне тоже пойти.
- Ты не забыла, какой сегодня день? – строго спросил Эсхар.
- Помню, - ответила Оля, - но мы уже поговорили, и я уверена, что мешать нам он не будет. Правда? – она повернулась ко мне.

Я сказал, что постараюсь не мешать. Мы прошли по бульвару (если не ошибаюсь, два квартала), зашли в подворотню, во двор, в подъезд (кажется, семиэтажного дома), на лифте поднялись на третий этаж, и Эсхар позвонил.

Открыл мужчина небольшого роста с длинными волосами (глаза серые, выразительные, подвижные). Не назвав себя, он ввел нас в комнату без мебели, где было много людей. Все они сидели на полу. Большинство было в обычной одежде. Выделялись люди в чем-то похожем на тоги (белые). Эти люди в тех же позах сидели у противоположной стены, освещенной меньше других. Лица у всех были подчеркнуто серьезными.

Нам пришлось сесть так, как сидели остальные (в лотосе или на коленях). После того, как пришли еще люди (звонил звонок, мужчина выходил, потом они появлялись вместе), другой мужчина с длинными волосами посмотрел на мужчину в тоге и кивнул:
- Можешь начинать.

Мужчина в тоге (тоже лысый, на его тоге, на груди слева был нашит черный крестик) сказал:
- Сегодня у нас день оглашения воли Верховной личности. Воздадим ей по вере ее!

Все упали лбами на пол (некоторые со стуком) и лежали так, пока тот же мужчина не крикнул:
- Да попадет в золотой век каждый, кто погибнет за грехи наши!

Большинство присутствующих оторвало лбы от пола, повторило: "Да попадет!" и снова упало лбами на пол. Сделала это и Оля. Мужчина продолжал:
- Да пребудет в вечном блаженстве каждый, кто примет смерть за грехи людей!
- Да пребудет! – ответила комната, стукнув лбами о пол.
- Да воздастся каждому по вере его!
- Да воздастся!
- Слушайте внимательно, дети мои! – сказал мужчина тише. - Все, включая центры действия и его сроки, каждый из вас узнает сегодня от своего учителя.

И он снова перешел на крик:
- Да попадет каждый в золотой век! Да пребудет в вечном блаженстве! Да воздастся каждому!

Его слова повторили. Они сопровождались теми же поклонами и стуком.
- А теперь каждого ждет учитель, – произнес мужчина.

Все встали, разошлись (некоторые вышли в другие помещения квартиры) и разбились на группы. Я подошел к олиной группе. Оказалось, что ее учитель - Эсхар. Он сказал, что, по велению Верховной личности, действие произойдет в конце лета, а центром станет Кашира. В группе, в основном, были молодые ребята, некоторые – подростки. Я вспомнил, что большинство участников собрания (кроме учителей и людей в тогах) были такими же. Оля казалась самой старшей из них. Какое действие должно произойти, члены группы не спрашивали.

Я подумал, что некоторые слова, сказанные на собрании, намекали на коллективное самоубийство, и решил спросить об этом Олю. Возможность представилась сразу после того, как Эсхар отпустил группу. Я спросил, о каком действии говорил Эсхар. Она ответила (мне показалось - смущенно), что мне еще рано знать. Чтобы узнать, мне надо выбрать учителя и походить на собрания. А сейчас я могу проводить ее до метро. Вместе с нами вышли Эсхар и еще один мужчина (с длинными волосам, в руках у него были четки). Я решил спросить о том же у Эсхара и сказал:
- Правда, что на собрании вы говорили о коллективном самоубийстве?

Он ответил, что я проницателен, но угадал не совсем:
- О конкретных сроках речь не шла, мы говорили о подготовке.
- Но человек в тоге говорил о сроках…
- Это – этап подготовки, возможно – заключительный, - ответил Эсхар.
- Вам не нравится тут? – спросил я.
- Это наш долг! – заявил второй мужчина. - Мы выполняем волю Бога, Верховной личности.

Я посмотрел на Олю. Она шла, я бы сказал, задумчиво. Тогда я спросил у второго:
- Долг перед Богом?
- Перед Богом и всеми. Это – последняя, главная заповедь. Люди погрязли в грехе. Чтобы попасть в золотой век, они должны очиститься, пройти через центры вселенной.
- Земля тоже погрязла?
- Что будет с Землей, не наше дело. Ею распорядится Бог.
- А ты, Оля, - я повернулся к ней, - согласна пренебречь Землей и увидеть лес на другой стороне реки, понимая, что это - твоя последняя минута?

Она взглянула на меня и промолчала. Мы подходили к входу в метро. Уже смеркалось.
- Там, куда она попадет, она сможет увидеть все, что захочет, - сказал Эсхар.
- Кто это знает? – спросил я.
- Верховный Бог.
- Он уже увидел?
- Он знает. В него вселились разум и чувства Бога небесного.
- Объективно вселились, правильно?

Мне показалось, что он понял: я – враг. Он сказал:
- Если хочешь говорить об этом, пойдем в тот переулок. По нему дойдем до дома, в который я иду.

Я подумал, что в метро мне будет безопасней, и ответил:
- Мне пора на вокзал, поезд уйдет.
- Я провожу, - сказала Оля и вместе со мной направилась к входу в метро.
- Тогда проедемся и мы, - сказал Эсхар и тоже пошел к входу. За ним – другой.

Когда мы спускались, я успел спросить Олю, уверена ли она в том, что захочет больше не увидеть Каширу и любимые места Москвы. Оля опять промолчала. Мои слова слышал Эсхар, который шел рядом:
- Ты почти не ходил на собрания и мало знаешь. Эта смерть – благо, в центрах вселенной постепенно погибнут все. После этого каждый обретет новую, прекрасную жизнь. Это предначертано.

Мы спустились в метро, на станцию "Фрунзенская". Эсхар и мужчина с четками вошли в вагон вместе с нами. Когда поезд подъезжал к "Комсомольской", я сказал:
- Оля, мне кажется, если ты не уйдешь из этого собрания, они заставят тебя делать все, что захотят.

Я кивнул на мужчин. Оля смотрела в темное окно и молчала.
- Почему ты говоришь ей это? – вдруг спросил второй. - Сам хочешь сделать с ней, что хочешь?
- Я не призываю уйти из жизни, в ней многое хочется увидеть, почувствовать и сделать... Мне кажется, Оля это знает.

Мы вышли из вагона, вошли в переход.
- А на собраниях она говорила не так. Выходило, что она готова покинуть все именно потому, что знает, - сказал Эсхар.
- Неужели все?.. Давай спросим у прохожих, хотя бы у этих пассажиров, – я показал на людей, ждущих поезда на станции, - стоит ли покидать жизнь? Многие из них живут нелегко, и все же…

В это время мы уже пришли на "Комсомольскую" Окружной. Там было многолюдно.
- Почему надо верить пассажирам и не верить посланникам? – спросил Эсхар.
- На посланниках лежит особая печать, они - заинтересованные люди, а пассажиры – нет.
- Но посланники избраны, они знают!
- Их знание может подходить не всем…
- Если это – знание, оно подходит всем, оно истинно.
- Да, но кто в этом уверен? Кто многообразную истинность заменил простой, неприглядной необходимостью?

Мы говорили громко. Люди, стоящие на станции, начали обращать на нас внимание.
- Неприглядной? – повторил второй мужчина, как мне показалось угрожающе.

И тут я почувствовал на шее что-то твердое, которое начало сжиматься и мешало дышать. Я понял, что он обхватил мою шею четками и сжимает их. В следующий момент давление ослабло. Я смог повернуться. За мужчиной стоял пассажир (в темной рубашке, коренастый, невысокого роста).
- Спорить - спорьте, - сказал он, держа отобранные четки, - но без рук!

Вокруг скопилась толпа. Пожилой мужчина прокричал:
- Я ехал с ними, а потом шел рядом, я слышал их спор! Он ( пассажир указал на мужчину) хочет, чтобы все подчинялись ему, а он (показал на меня) – нет! Он (мужчина) против свободы!
- Подождите! – я услышал голос Оли. - Я теперь поняла, я хочу, очень хочу жить!
- Ого, - крикнул мужчина, отобравший четки, - тут дело серьезное, о лишении жизни! Надо попробовать коллегиально... А ну, кто за то, чтобы сохранить девушке жизнь, крикните – жизнь!

Собравшиеся сначала неуверенно, а потом все громче стали скандировать: Жизнь, жизнь, жизнь!.. Подошел поезд.
- Пойдем, - сказала Оля мне, потом повернулась к мужчине (Эсхар скрылся), - провожать не надо!

Мужчина сделал движение к двери, но его схватили пассажиры. Мы оказались в вагоне. Когда поезд отправился, Оля попросила, чтобы я не вспоминал об Эсхаре и о том, у которого были четки:
- Это мое дело, я разберусь сама.

Потом сказала: "Спасибо". Мы доехали до "Курской" и попрощались в метро. Мне показалось, что Оля побаивается подниматься, чтобы ее не нашли – за ней могли приехать. Я поднялся на вокзал (этих мужчин на вокзале не заметил), сел в поезд и уехал в Дикое Поле.

\
1998-2009 гг.


>>> все работы автора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"