Помню, как однажды отец решил уделить внимание моему культурному просвещению. Эпизодически он себе это позволял. Сидя на протертом старом диване в зале, я внимательно слушала рассказ про итальянского мальчика, которого отец, чтобы заставить учиться играть на скрипке жестоко избивал, лишал еды и часто запирал в чулане. Образ одинокого и страдающего мальчика, жившего давно да еще в чужой и далекой стране, был мне близок. Уж я то хорошо знала, каково это, когда тебя ругают и наказывают. Но больше всего меня поразило, что вместо того, чтобы возненавидеть музыку, этот упрямый мальчишка влюбился в скрипку. Я очень хотела спросить у отца, как такое возможно, но не осмелилась его перебивать. Еще не понятно, что может ждать за не к месту заданный вопрос, хорошо, если только наорет, так ведь еще и оплеуху может дать. Я тяжело вздохнула и решила сама разобраться в этой непростой истории: как можно полюбить то, что причиняет страдания?
- Его звали Никколо Паганини,- громко и торжественно закончил отец свой рассказ.
- П-а-г-а-н-и-н-и, - удивленно протянула я, совсем не ожидая услышать такую нелепую и смешную фамилию. Она совсем не вязалась с душещипательным рассказом об этом мальчике. Не удержавшись, я заулыбалась и весело крикнула: - Паганини – паганка…
- Не смей так говорить! – раздраженно закричал отец. Он почему –то посчитал что я на самом деле смеюсь не над фамилией, а над его неумением рассказывать истории. Ведь рассказчиком он был никудышным, хотя много читал. – Паганини был великим скрипачом!
Я замолчала. Вот так всегда. Любой разговор с отцом заканчивался криком. Когда на тебя орут взрослые, да еще нависают над головой, крайне не приятно, но когда это происходит каждый день, то ты вполне привыкаешь и даже не обращаешь внимание.
Я пожала плечами, почесала голову и невозмутимо спросила:
- А почему он был великим? Потому что был высоким?
Именно так в свои шесть лет я поняла слово «великий».
И впрямь, почему мальчишка, над которым издевался отец, вдруг стал великим? С чего бы это? Вот мне тоже не сладко живется, но быстрее-то от этого я не расту!
Отец на мгновение опешил, а потом ответил так, что я сразу поняла насколько беспросветно глупа и никогда!.. никогда-никогда в жизни мне не быть чуточку умнее.
- Ты что тупая? При чем здесь рост? Он был великим, потому что мог играть даже на одной струне! Ясно?
- Да, - буркнула я, лишь бы только закончить неприятный разговор. На самом деле я вообще не знала, сколько струн у скрипки. Потому что саму скрипку я видела только по телевизору, а вживую – никогда. И в чем была сложность игры на одной струне, я и подавно не знала. Поэтому определение «великий» для меня осталось тайной за семью печатями. С детства нам внушают: Моцарт – гений, Бах – великий. А почему, за что? Вырастая, многие забывают про свои детские вопросы. И уже своим детям выдают готовую аксиому: «Бетховен – гений!» И точка.
И тем не менее, в итальянском мальчишке я почуяла для себя нечто родное. И даже не столько из-за жалости к нему, а сколько из-за того, что сама любила музыку. Когда именно я поняла, что очень люблю музыку и, что с музыкой легче живется, не помню. Но я точно знала, если вдруг на сердце становилось тоскливо и одиноко или после очередных криков и наказаний, жизнь уж совсем была в тягость, то достаточно включить какую-либо музыкальную передачу и все плохое забывалось. Забывала даже то, за что меня ругали. А ругали зачастую просто так, по каким-то несуразным мелочам.
Больше всего мне нравилось, как звучали скрипка и фортепиано. Столь длинное, сложное и красивое название – фортепиано – я долго и старательно заучивала. Шутка ли! Ф-о-р-т-е-п-и-а-н-о… Пойди выговори в шесть-то лет! Благо было много музыкальных передач, а телевизор очень просто включался (как это делается, я тайком подсмотрела за отцом): вставляешь штепсель в розетку, а затем нажимаешь на кнопку «Вкл», именно на нее, потому что была еще на телевизоре кнопка «Выкл», затем вынимаешь штепсель из розетки, кладешь его на то же самое место, где он лежал раньше. И пойди, догадайся, чем занимался ребенок, пока родители были на работе или на рынке! Даже маленькие братья и сестра были мне не помеха. Правда отводить душу приходилось тайком, потому что отец любил футбол и уговорить его переключить на концерт классической музыки не представлялось возможным. Мать же обожала смотреть только что появившиеся мыльные оперы. Но и из этого положения я нашла выход. Однажды, уговаривая маму переключить телевизор на музыкальную передачу, я сама увлеклась каким-то бразильским сериалом. В этом сериале каждое действие или поступок героев сопровождался музыкой, а так как герои постоянно что-то делали: кричали друг на друга, убивали, изменяли, то музыка была на протяжении всего фильма. Тем я и утешилась. Когда родителей не было дома, я включала телевизор и искала музыкальные передачи. А когда мама смотрела сериалы, то подсаживалась к ней и сквозь голоса актеров, оружейную пальбу, вслушивалась в музыку, даже не подозревая, что таким образом развиваю у себя музыкальный слух.
Итальянский скрипач был первым музыкантом, о судьбе которого мне поведали взрослые. Вторым стал Моцарт.
- Он в пять лет уже играл на фортепиано, давал концерты! – рассказывал как-то вечером отец, когда не было футбола. Он вообще любил назидательно говорить, особенно если это касалось великих людей. И постоянно заставлял сравнивать себя с ними. Для чего он это делал, я тогда не понимала, но чувствовала, что он получает от этого удовольствие. Ведь сравнение всегда было не в мою пользу. - А вот что ты умеешь?
Я аж опешила от такого вопроса. И мне почему – то стало очень стыдно. Ведь мне уже шесть лет и никаких концертов я до сих пор не давала. Безусловно, я умела многое другое: далеко убегать от дома и находить дорогу обратно, качаться на качелях так, что дух захватывало, играть с друзьями в прятки, больничку и даже школу. Уж в этом я любому Паганини и Моцарту могла бы дать фору! Но вот на фортепиано играть не умела…
- В-о-о-т! – протянул отец, довольный тем, что я подавленно молчала. – А он умел! Вот хотел Моцарт стать великим музыкантом и стал! А ты кем хочешь быть?
Нахмурив лоб, я какое-то время молчала, а затем встала и пошла в ванную. Вслед тут же понеслись отцовские визгливые крики:
- Тебе кто разрешал вставать с дивана? А ну вернись, дрянь, я еще разговор не закончил!
Запершись в ванной, я включила воду, чтобы не слышать дурных криков отца про то, что я распоясалась, что по мне давно не хаживал ремень и что этот пробел в воспитании будет восполнен, как только я выйду из ванной.
- Ты слышишь! Сейчас ремня получишь! Только выйди!
Обидно до слез. По словам отца, моя жизнь получалась совсем неправильной. И это было очень и очень плохо. А чтобы она стала правильной надо научиться играть на скрипке и фортепиано.
И стать великим музыкантом.
Шутка ли… Эх, еще бы знать, что такое «великий»…и как это…
Из музыкальных передач я знала, что музыке учат в музыкальных школах, а затем в какой-то там конверсатории или как-то по-другому, вот забыла это сложное слово… Ах да! Есть еще музыкальные конкурсы! Самый главный из них «Чайсовского», нет… как-то не так… Я тяжело вздохнула, как же непросто запоминать все эти сложные названия! Вобщем, не важно. Сначала – в музыкальную школу! А может лучше сразу в конверсаторию? Надо с мамой поговорить. Тихо всхлипывая, я смотрела, как по руке сбегали струйки холодной воды из-под крана. На сердце лежала тяжелая грусть.
Я так долго просидела в ванной, что отец уже успел забыть и про свой гнев и про ремень.
- Мама, я хочу в музыкальную школу, - решительно сказала я, когда вышла из ванной. Перестав резать свеклу на борщ, мама насмешливо на меня посмотрела.
- Да ты же в садик ходишь через пень колоду. А это школа!
- Я буду каждый день ходить, правда! Мам, ну правда!
- Ладно, посмотрим, как в школу пойдешь, так и в музыкалку отдам.
- А когда я пойду в школу?
- Через год?
- А это долго?
- Прилично.
Я тяжело вздохнула, оказывается надо еще ждать. Отмазываться от садика удавалось не часто, тем более, что своими постоянными выдумками (то живот болит, то голова, то еще что-то) я подавала дурной пример братьям и сестре, которые начинали полностью повторять мое поведение, вызывая у мамы подозрение и недовольство. Но все же, когда удавалось остаться дома, я наряжалась в мамины платья, брала в руки выдуманную скрипку или, подставив табурет к столу, начинала играть на фортепиано. Безусловно, моя игра была гениальной! Безусловно, я была ничуть не хуже каких-то там паганини и моцартов! Счастливая я вставала с табурета и кланялась аплодирующей публике сидящей на старом, протертом диване. Мне пришлось долго перенимать манеру поклонов у музыкантов с телевизора. Они кланялись медленно, с чувством собственного достоинства, с нескрываемым удовольствием и в то же время неподдельной скромностью. Вот как все это повторить? Прежде чем показаться на ясные очи публики, я долго репетировала перед зеркалом поклоны. Я быстро поняла, что музыкантов без поклонов не существует и, что как бы они не играли, им всегда будут хлопать, а они всегда будут кланяться. Вот так окончательно и бесповоротно музыка вошла в мою жизнь. Каждую мечту, желание – пронизывала и подчиняла себе музыка. Легкие, воздушные звуки, которые могли утешить и осчастливить имели надо мной невероятную власть. Вот тут-то мне и захотелось, чтобы в играх участвовал кто-то еще. От братьев толку было мало, музыкой они не интересовались, да вдобавок еще могли выдать родителям! Узнай отец, что я без спросу включаю телевизор, тут уж никакой фантазии не хватило бы, чтобы представить, что он мог бы со мной сделать. Его грозным оружием был солдатский ремень с большой желтой бляхой. А отец применял методы воспитания таким образом, что бил не самим ремнем, а именно этой бляхой, и тут уж, как карта ляжет. Хорошо, если еще синяки не выступали, а если появлялись, вот тут-то и начиналась самая настоящая морока: как их объяснить. Так что тут было над чем задуматься. Оставалась только младшая сестра. Надо отдать должное, Маша быстро поняла, что к чему, и держала язык за зубами, хотя ей было всего четыре года. Она с удовольствием натягивала на себя мамины платья, по моей команде начинала танцевать под музыку, ведь мы были не где-нибудь, а на самом настоящем балу, или с восторженным лицом слушала гениальные концертные выступления старшей сестры, то есть мои.
- Ты должна кричать браво! – учила я ее. – А я буду кланяться.
- Блаво! Блаво! – коверкала слова Маша и радостно хлопала в ладоши.
Я с важным видом кланялась, скромно улыбалась, а потом начинала давать интервью. Долго рассказывала смотрящей на меня во все глаза сестре, как музыка прекрасна (об этом любили говорить все музыканты из телевизора) и, что скоро родители отдадут меня в музыкальную школу. Свои выступления я заканчивала просто:
- Вот так я стала великим музыкантом
…В тот вечер все было как всегда. Мама, забрав детскую ораву из садика, уехала по каким-то делам. Я, перетащив игрушки братьев в общую детскую спальню и уговорив их поиграть сегодня вечером там, а не в зале, закрыла дверь, подперев ее табуреткой. Ну, чтобы братья не видели, как я с сестрой одеваюсь в мамины платья и включаю телевизор. Но в тот вечер я решила включить магнитофон и поставить его на малую громкость. Мы так увлеклись своими играми, что когда я увидела из окна первого этажа подъехавший к дому заводской автобус, из которого вышел отец, было уже поздно.
- Снимай платье, быстро!
Перепуганная Маша запуталась в платье и начала капризничать. Я бросилась к магнитофону, выключив, накрыла его крышкой и целлофаном, а вот убрать бобины и снять с Маши платье не успела. В таком виде нас и застал отец. Картина была нелицеприятной: запертые в спальне младшие братья, плачущая Машка, запутавшаяся в мамином платье, лежащие на полу магнитофонные бобины…
Как говорится, я получила по полной программе. Отец так громко и страшно орал, что всех здорово напугал.
- Она всегда нас запирает в спальне, когда никого нет, - тут же, не задумываясь, выдал меня брат Дима.
- И не разрешает заходить в зал, - поддержал его брат Васька. – А сама наряжается в мамины платья.
- А ты чего молчишь! – рявкнул отец на Машу.
- Это не я, а Света, она сама, - прорыдала младшая сестра.
Это был приговор. Я уже знала: когда бьют, жалобно просить и умолять, что больше не будешь, бесполезно. Это еще больше распаляло отца. А вот стоять, крепко сжав губы, и смотреть исподлобья в глаза действовало на отца, как ушат холодной воды.
- Ну, чего волком смотришь! Натворила дел – отвечай! Дима, принеси ремень!
Детвора столпилась за спиной отца, с интересом наблюдая за тем, как меня наказывают. Такое ведь не часто увидишь.
Взяв ремень, отец приступил к методам воспитания. Конечно же я не стояла, словно истукан в ожидании удара, а попыталась сбежать, но отец вцепился в мою руку, и тяжелая желтая бляха дважды прошлась по ноге. Боль была острой и нестерпимой, слезы брызнули из глаз сами собой. Но я быстро их смахнула. Когда воспитание закончилось, я сняла с сестры платье, убрала бобины и надолго перестала разговаривать с отцом. Конечно, то, что я без спроса пользовалась магнитофоном и запирала братьев в комнате – плохо, но хотя бы спросил для чего я это делала! Но отца это мало заботило. Точнее ему было безразлично. Об этом происшествии узнала и мама. И решила по-своему использовать методы воспитания.
- Я не отдам тебя в музыкальную школу,- категорично заявила она.
- Почему? – еле слышно спросила я.
- Ты плохо себя ведешь. Злишь папу. Закрываешь в комнате братьев.
Предательская судорога сдавила горло и я ничего не смогла сказать. Все внутри меня кричало, что это подло, гадко, несправедливо… но вырваться наружу не могло. Лучше бы меня избили до смерти солдатским ремнем, чем вот так… Горечь, обида, растерянность - все перемешалось и, мир от этого стал злым и холодным. Я держалась изо всех сил, но все равно заплакала. Быть может, что-то дрогнуло в материнском сердце, а может быть, маме надоело меня воспитывать и, она примиряюще сказала:
- Ладно, подумаю на счет музыкальной, но ты должна быть послушной.
Я кивнула. А что еще оставалось? Эта странная мечта - стать музыкантом - была настолько сильной, что я согласилась бы на любые жертвы.
Как-то раз, совершенно случайно, зайдя с отцом в музыкальный магазин, где продавались пластинки, я восторженно замерла. Возле большого окна, в лучах солнца, в которых клубились пылинки, стояло самое красивое в мире пианино. Настоящее! Отпустив руку отца, улыбаясь каким-то своим затаенным мечтам, я подошла к инструменту не веря, боясь верить! что вижу его вживую. Белоснежное пианино с красиво изогнутыми ногами, с блестящей лакированной крышкой было воплощением мечты, от которого перехватило дух. Вот оно, рядом!
- Папа, давай его купим?
- А ты будешь играть?
- Конечно!
-Ну, вот как будешь, так и купим.
Я замолчала, не совсем понимая смысл ответа. Точнее совсем его не понимая. Яркая и долгожданная мечта стала вдруг острой и холодной, а сердце заныло от обиды и горечи. Но сдаваться я не собиралась. Подбежав к стене, на которой висели скрипки, и от которых вкусно пахло лаком, я упрямо повторила:
- Тогда давай купим скрипку!
Ах, скрипка! Как же она была не похожа на ту, из телевизора! Оказывается, они не такие уж и большие, но какие красивые!
- Посмотрим.
- Я буду играть на ней! - в отчаянии произнесла я. – Я буду ходить в музыкальную школу!
Отец махнул рукой.
- Ты будешь в нее ходить так же, как и в садик.
- Неправда! – я взяла отца за руку и стала трясти ее. – Я каждый день буду ходить! Давай купим!
Вырвав руку, отец шикнул:
- А ну веди себя прилично! Не мешай мне! Я сказал, ничего не купим!
Я замолчала. В горле стоял комок и безумно, безумно хотелось плакать. Ну почему родители не хотят понять, как мне хочется в музыкальную школу!? Почему никто никогда не спрашивает о моих желаниях? Именно тогда во мне начало зарождаться понимание, что за свою мечту придется побороться. Но как? Я буду постоянно напоминать родителям об их обещании, упрашивать, уговаривать, убеждать.
Возвращаясь домой, я старалась запомнить дорогу. В тайне от родителей я стала туда наведываться. Еще раз посмотреть на скрипки, полюбоваться пианино, на котором обязательно буду играть, было самым большим счастьем. Так в моей жизни появились секреты, которые принадлежали только мне. И отцу с матерью доступ к ним был запрещен. Но однажды пианино исчезло. Я не могла поверить своим глазам. Стало одиноко и тоскливо, словно предал самый лучший друг. Я несколько раз обошла то место, где когда-то стоял инструмент, и решила, что пианино купили какой-то девчонке, и теперь та, другая, станет великим музыкантом, а не я. Сердце у меня екнуло. Я вышла из магазина и уныло побрела домой.
А на следующий день свалилось еще одно недоразумение. Очень часто в садик приходили педагоги по музыке, танцам, гимнастике или еще чего-нибудь и из всех детей выбирали самых способных к их предмету. В мою группу почему-то заявилась педагог по танцам, а в соседнюю - педагог по музыке. Настоящее недоразумение! Педагог увидела во мне какие-то там танцевальные задатки. Да как она вообще могла их увидеть? Если я всего лишь несколько раз покружилась, станцевала польку и сделала мостик. Ну и выдумщица эта тетенька!
- Я буду ходить в музыкальную школу, - твердо заявила я ей.
Но тетенька оказалась настырной. Она встретилась с мамой и убедила, что у меня пропадает танцевальный талант. И тут уж мама размечталась так, что я вынуждена была пойти на танцы. Педагог даже договорилась с воспитателями садика, чтобы меня специально отпускали на занятия, надо было срочно развивать талант!
Я была не против танцев, но ведь танцуя, музыкантом-то не станешь!
- Мама, а когда я уже пойду в музыкальную школу? Еще долго ждать?
- Зачем? – искренне удивилась она. - Ты уже ходишь на танцы. Учительница говорит у тебя все получается, подрастешь, начнешь ездить на выступления. Ну а там…, - мама мечтательно улыбнулась.
- Но я хочу играть на скрипке! Мама, ты обещала!
- Света, ты уже полгода ходишь на танцы! И что, из-за твоих капризов все бросать?
- Ну, мама! Я буду ходить и на танцы и в музыкальную! – я не сдавалась. А еще я не хотела верить, что мама (моя!, а не чужая) способна так со мной поступить. Я еще не могла дать определение подлости, но отличить хорошее от плохого, правильное от неправильного умела.
- Не говори глупости! Тебе будет тяжело.
- Ну, мама!
- Так! – в разговор решил вмешаться отец. Подойдя ко мне, он больно схватил за руку и заорал. – Ты что не слышишь, что говорит мама? Будешь ходить на танцы! Поняла?
Я упрямо молчала.
- Ты поняла?
Я продолжала молчать, и у меня даже получилось не заплакать. Фиг тебе!
- Совсем распоясалась, - прозвучал над моей головой спокойный голос матери.
После этого я начала прогуливать занятия по танцам и даже сумела от родителей скрыть тот факт, что моя группа ездила на выступления. Уже тогда я понимала, что это был мой протест. Осознанное желание досадить, сделать наперекор. Что ж, дорогие мама и папа, если вы не хотите по-хорошему, то будет вам по-плохому. Педагогу я убедительно объяснила, что, так как я из многодетной семьи, и мы плохо живем (что было полнейшей чушью), у родителей нет денег на костюм.
- А почему мама сама не пришла? - резонно спросила учительница.
- Она работает до вечера, - уверенно лгала я.
Среди взрослых, я пользовалась репутацией честной и самостоятельной девочки, что было мне на руку, поэтому мои слова никто никогда не проверял. Такая же репутация закрепилась за мной и в школе.
Школа мне не понравилась. На уроках было скучно, учителя заставляли делать домашнее задание, а когда я не ходила на танцы, то оставалась на продленке. Правда, было и хорошее – появились новые друзья.
Иногда после продленки я дожидалась возле школы маму с сестрой и братьями, которые возвращались с садика и тогда мы все вместе шли домой.
- Мам, а мы скажем папе? – спросила Маша у матери.
- Ну конечно.
- А что скажете? – поинтересовалась я.
- Сегодня в садик приходила учительница из музыкальной школы и предложила Машеньке пойти учиться, - рассказывала мама, совсем не догадываясь о том, какую боль и недоумение вызывают во мне ее слова.– Дороговато, конечно, но ничего, выкрутимся. Карапузы, слышите, - обратилась она к братьям, - вон у нас какие девчонки! И на танцы, и в музыкальную ходят, а вы куда думаете ходить?
— Мам, это я! Я должна ходить в музыкальную! — только и смогла выдавить я из себя. В то отчаянное мгновение я решила, дала себе слово – никогда, никогда-никогда! я больше не попрошусь в музыкальную школу.
- Ну, сколько можно! Ты ходишь на танцы! Учительница сказала, что тебе лучше ходить на танцы! Все, разговор окончен!
Почему именно в самые несчастливые дни солнце бывает самым ярким? Оно слепило, и я щурилась, прислушиваясь к своей обиде и неисполненной заветной мечте. Я старалась не смотреть на младшую сестру, которая даже не шла, а бежала вприпрыжку, счастливо улыбаясь и думая о чём-то своём.