"Твоей милостыни я не знаю, но моя будет ужасна.
Ты останешься с днями и ночами,
со здравым смыслом,
с обычаями и привычками,
с окружающим миром".
Борхес "Книга песка"
1.
"Южное солнце – для молодых".
Так думал Петр Андреевич, планируя очередной отпуск, и с содроганием гнал от себя ментальную голограмму предыдущего южноморского лета: палящие полдни, от которых хотелось спрятаться в собственной тени; крикливые базары с душным запахом перезрелых персиков; бронзоворукий жуликоватый торговец, предлагающий на пляже холодную воду и домашнее вино, отдающее керосином; свербящие ресторанным шансоном ночи; бойкие черноглазые натурщицы с едва заметными темными волосками над верхней губой, и море, похожее на теплый суп из водорослей, рыбы и вяленного на солнце человеческого мяса…
Другое дело – Балтика: неспешная, прохладно-отстраненная, задумчивая – настоящий рай для философов, художников и меланхоликов. А Петр Андреевич соединял в себе и первое, и второе, и третье. Балтика встретила его красноногими аистами на каждом столбе, узкими ухоженными улочками, разноцветными ампельными петуниями на всех окнах и балконах и домиком с черепичной крышей, в котором Петр Андреевич взял внаем мансарду.
Домик стоял на окраине крохотного приморского городка, среди высоченных сосен с карминно-коричневыми смолистыми стволами и длинными мягкими иглами, в ста метрах от крутого, обрывистого спуска к белой песчаной полосе дикого пляжа. Здесь, в стороне от массового лежбища отдыхающих, без труда можно было найти укромное безветренное место и на весь день расположиться с этюдником. Квартирная хозяйка Наталья Рудольфовна, интеллигентная, пожилая и сухонькая, вся белая, будто посоленная морским ветром, за небольшую дополнительную плату обеспечивала Петру Андреевичу стирку белья, полную тишину, завтраки, ужины и чай в неограниченном количестве, а большего ему и нужно не было.
Петр Андреевич принадлежал к той категории людей, которые превыше всего в жизни ценят независимость. По этой причине десять лет назад он сменил солидное чиновничье кресло в Министерстве культуры на вольные хлеба владельца собственной небольшой галереи. По той же причине он предпочитал "дикий" отдых санаторно-курортным режимным учреждениям и квартиры внаем гостиничным номерам со всевидящим оком многочисленного персонала всех калибров. И единственно стремление к независимости не позволяло ему связать себя счастливыми семейными узами. Конечно, и Петру Андреевичу не удалось избежать увлечений, порой весьма сильных и ярких. Но, тщательно оберегая неприкосновенность своего внутреннего мира и блюдя незапятнанность соответствующей странички в паспорте, он вежливо отстранялся, как только какая-либо женщина делала попытку подойти к нему чуть ближе, чем положено для легкой романтически-гигиенической связи.
Освоившись немного на новом месте, Петр Андреевич завел себе привычку, встав в пять утра и прихватив все необходимое, уходить к морю "на этюд". Он спускался по крутой, осыпающейся под ногами тропинке, с обеих сторон густо заросшей колючими кустами облепихи, сняв обувь, медленно проходил вдоль пенистой кромки моря, дыша йодированным воздухом и любуясь зрелищем зарождающегося дня. Невдалеке от тропинки Петр Андреевич облюбовал несколько замшелых гранитных валунов, словно намеренно составленных рукой какого-то мифического Циклопа в виде гигантского кромлеха. Здесь Петр Андреевич располагался и, укрытый от случайного постороннего глаза и беспокойного балтийского ветра, пытался ухватить изменчивый пламенеющий рассвет за краешек и перенести его на лист бумаги.
Один из таких рассветов подарил Петру Андреевичу Леду…
…Она возникла в розовато-малахитовых волнах ниоткуда.
Проплыла медленно к берегу.
Вышла из моря, вскипевшего вокруг ее щиколоток и облизавшего их напоследок соленым языком.
На одно вечно длящееся мгновение замерла на фоне восходящего солнца.
Она была похожа одновременно на Афродиту и пушкинскую Царевну-Лебедь.
Она была обнажена.
Прошла мимо, не заметив затаившего дыхание Петра Андреевича, и скрылась за песчаным мысом.
А он остался сидеть в гранитном кромлехе с ее образом, намертво вплавившимся в сетчатку его глаз…
С того дня Петр Андреевич стал видеть ее каждое утро. Она возникала ниоткуда и исчезала в никуда, заставляя воображение бесноваться, а его самого каменеть и сливаться с серыми валунами. Петр Андреевич просиживал на берегу дотемна, но, по всей видимости, Царевны-Лебеди выходят из моря только на рассвете – загадочная девушка никогда не появлялась на берегу днем или вечером. Когда солнце погружалось за горизонт, и за ним следом туда же постепенно стекали небесные багровеющие реки, по волнам проплывал белоснежный лебедь, и Петру Андреевичу казалось, что эти две картины – лебедь-девушка на рассвете и лебедь-птица на закате – суть единое целое, какой-то сказочный диптих.
И он стал этот диптих писать, мучаясь желанием однажды выйти из камней и заговорить с таинственной незнакомкой и понимая, что это неосуществимо. Невозможно было подойти к обнаженной девушке и напугать ее. Да и что сказать? Банальное: умоляю вас мне позировать?
"Невозможно!" – твердо придавил свои мечты Петр Андреевич.
2.
Шли дни, и однажды вечером Петр Андреевич, вернувшись "с этюда", попросил у Натальи Рудольфовны чаю, поднялся к себе в мансарду и вытащил готовые картины.
- Вы видели ее? – квартирная хозяйка с подносом в руках замерла у порога, глядя на картину с девушкой.
Петр Андреевич вздрогнул от неожиданности и, быстро подавив свое замешательство, ответил:
- Да… А вы ее знаете?
Наталья Рудольфовна поставила поднос с чаем на столик, подошла к картине поближе и долго, задумчиво ее рассматривала. Потом вздохнула и сказала:
- Очень похоже… Вы прекрасный художник…
- Спасибо, - склонил голову Петр Андреевич, выжидательно глядя на женщину.
- Эту девушку зовут Леда, - сказала Наталья Рудольфовна.
- Та самая, которую соблазнил Зевс, превратившись в лебедя? – улыбнулся Петр Андреевич.
Но Наталья Рудольфовна посмотрела на него серьезно:
- Вы позволите мне присесть? Я хочу рассказать вам одну историю…
Петр Андреевич приглашающее указал на кресло. Хозяйка села и, глядя не на него, а только лишь на картину, немного помолчала и стала рассказывать:
- Почти всю жизнь я проработала в местном архиве, и однажды ко мне в руки попало очень любопытное и малоизвестное предание, записанное одним горожанином больше ста лет назад. В этом предании рассказывается о дочери смотрителя маяка – возможно, во время своих прогулок вы видели его полуразрушенную башню за мысом. Это была очень красивая девушка по имени Леда. Вы абсолютно точно передали ее образ – безвестный горожанин описал эти волосы цвета янтаря и совершенно белоснежную кожу… Да… Так вот - Леда полюбила одного молодого рыбака, и он полюбил ее. Старый смотритель очень гордился красотой своей дочери и прочил ее в жены богатому торговцу, но, видя, как Леда сохнет по простому рыбаку, он все же благословил их любовь. Стали готовить свадьбу. Но однажды жених Леды ушел в море, попал в страшный шторм, и его судно затонуло. А Леда, узнав это, не вынесла горя и бросилась в море с маяка…
Петр Андреевич вежливо кашлянул и сказал:
- Печальная история. Однако, девушка, которую я видел, определенно была из плоти и крови.
- Из плоти и крови… - задумчиво проговорила Наталья Рудольфовна. – Предание говорит о том, что море не захотело принять Леду и обратило ее в белую лебедь. Здесь жила одна колдунья, которая предсказала безутешному отцу, что Леда будет обречена жить в образе птицы, принимая человеческий облик только на рассвете, а на закате снова становиться лебедем… И так до тех пор, пока душа ее любимого не вернется за ней в новом теле…
Петр Андреевич посмотрел на свои картины, чувствуя холодок под ложечкой и вспоминая, как он интуитивно связал воедино одинокую девушку, выходящую из моря на рассвете, и одинокую птицу, возвращающуюся в море на закате солнца.
- Интересно, - только и смог пробормотать он.
- Да… - тихо ответила хозяйка. – Есть еще одна деталь в этом предании…
Петр Андреевич напрягся. Он не хотел слышать больше ничего. Из ночи, окружившей дом, к освещенному окну мансарды подлетел белый мотылек и мягко стукнулся крылышками о стекло. Наталья Рудольфовна продолжила:
- Леду неоднократно видели жители нашего городка. Но среди них не было ни одного мужчины, только женщины. Я и сама видела ее два раза издали… Предание говорит, что Леда не покажется ни одному мужчине, кроме своего суженного.
- Я вас умоляю! – воскликнул Петр Андреевич и подскочил со стула.
- Да, мой дорогой Петр Андреевич, именно так. Предание говорит, что в тот момент, когда ее жених, в новом облике, снова полюбит ее, Леда опять станет человеком…
- Наталья Рудольфовна, это просто сказка! Миф! Как вы можете верить в это и всерьез рассказывать об этом мне, да еще и намекая, что я и есть этот мифологический персонаж? – уже не в силах сдержать раздражение, говорил Петр Андреевич, нервно шагая из угла в угол. – Я не в том возрасте, чтобы верить в сказки!
Женщина поднялась с кресла, постояла перед картиной и прошла к выходу. У порога она задержалась и, повернувшись к Петру Андреевичу, проговорила:
- Долгая жизнь на краю земли, там, где встречаются все стихии сразу, научила меня одной истине: не может быть ничего, чего не могло бы быть. Спокойной ночи вам, Петр Андреевич.
Вряд ли Петр Андреевич смог бы назвать эту ночь спокойной. Без сна проворочался он до утра, злясь на себя за то, что принял так близко к сердцу историю, рассказанную этой старухой, которая, судя по всему, ополоумела. Скорее всего, эта девушка – просто местная романтичная особа, любящая освежиться в море с утра, перед тем, как пойти на работу в какой-нибудь душный офис. Ну на самом деле – не столетняя же утопленница, превращающаяся на закате солнца в лебедя!
"Диптих я написал, - думал Петр Андреевич. – Завтра высплюсь, как следует, пойду днем в центр, осмотрю местные достопримечательности, поваляюсь на пляже, познакомлюсь с какой-нибудь загорелой блондинкой и вечером поведу ее в ресторан".
Впоследствии Петр Андреевич и сам не мог объяснить себе, что заставило его наутро изменить свое решение.
3.
Небо на востоке было затянуто облаками и только еще начинало светлеть, а ноги уже сами несли Петра Андреевича к песчаному спуску. В прохладном воздухе в то утро растворился какой-то новый запах – прозрачный и звонкий, будто хрустальный. На пляже было еще темно, и море больше слышалось, чем виделось, но его мощное присутствие Петр Андреевич ощущал всей кожей.
Приблизившись к своему гранитному убежищу, Петр Андреевич вдруг замер. Там кто-то был. Призрачный белый силуэт, границы которого еще размывали сумерки, качнулся, вытянулся вверх и стал приближаться к Петру Андреевичу, постепенно приобретая очертания и превращаясь в… ту самую девушку… Она шла к нему по песку! Сердце Петра Андреевича ухнуло и провалилось куда-то в желудок.
На ней было длинное белое платье, волосы янтарной Ниагарой низвергались с плеч и текли по рукам. Она подошла к нему в тот момент, когда солнечный луч, наконец, выглянул из-за облака и румянцем лег на ее щеки и лоб.
Петр Андреевич стоял, как вкопанный. "Вполне земная девушка", - мелькнула всклокоченная мысль, но из памяти никак не удавалось выгнать вчерашний разговор с хозяйкой. Девушка некоторое время смотрела на него молча, а потом протянула обе руки и сказала:
- Я ждала…
Петр Андреевич растерялся окончательно, совершенно не понимая, как себя вести. Такого хаоса всех мыслей и чувств он никогда не переживал прежде. Но, несмотря на это, его тренированный глаз не упустил ни определенной театральности жеста, ни некоторой наигранности реплики: "Я ждала". Все это походило на какой-то спектакль, в котором странным образом принимало участие солнце, вовремя создающее нужные эффекты освещения, и время, изменившее объем последних пяти секунд так, что он успел испугаться, смешаться и из хаоса мыслей выделить сгустком первичной материи догадку – это розыгрыш. Конечно! Квартирная хозяйка и эта девушка как-то связаны и разыгрывают перед ним спектакль! Ну что же, две провинциальные мыши не обманут опытного кота. Он повернет их игру против них самих.
И Петр Андреевич взял руки девушки в свои ладони и сказал:
- Здравствуй, Леда… Я к тебе вернулся…
Она упала в его объятья, и он задохнулся от волнующей свежести и мягкости ее волос, от упругого тепла ее тела, от нежного шелка губ, и едва не забылся и не отменил своего решения. Он нес ее на руках к гранитному кромлеху, а она смеялась и плакала, и покрывала его лицо поцелуями со вкусом слез и моря. Он стягивал белую ткань с ее плеч, обнажая нереально бледную кожу, какой не бывает у девушек, проводящих лето на морском побережье, и удивлению и смятению его не было предела, когда обнаружилось, что она невинна. Но она целовала его и лепетала что-то детски-невразумительное и странное, и хотела принадлежать ему полностью…
Потом они уходили через сосновый лес в дюны, целовались, и она постоянно спрашивала:
- Ты меня любишь?
- Да, - отвечал он, и сам не знал, лжет или говорит правду.
- Мы никогда больше не расстанемся?
- Никогда, - теперь уже определенно лгали его губы.
Он смотрел в ее глаза, которые были такого же янтарного оттенка, что и волосы ("Какая изумительная натурщица!"), и отмечал странный легкий акцент, и все ту же напряженность движений, словно она только недавно научилась ходить и говорить ("Старательная, но неопытная актриса"). Потом они купались в холодном море, и она скользила в волнах легко и естественно, а он следовал за ней и раздваивался. Одна часть его души неудержимо тянулась к этой девушке, и тело становилось будто стеклянным от звуков ее голоса и прикосновений рук. Но другая – опытная, с кривой усмешкой скепсиса и холодом прагматизма – говорила: "Сколько же цинизма нужно, что разработать такую комбинацию, найти наивного, доверчивого, стареющего романтика с хорошим кошельком и московской пропиской, и ради того, чтобы женить его на себе, каждое утро проплывать в ледяной воде, бродить нагишом по берегу, а потом с готовностью потерять девственность на камнях!"
Когда солнце обмакнуло горячий краешек в воды Балтики, Леда забеспокоилась и сказала:
- Мне пора… До завтра, моя любовь!
- До завтра, Леда! – ответил он.
Она торопливо исчезла за мысом, а он, выждав немного, последовал за ней, стараясь держаться в тени песчаных склонов. Вот мелькнуло ее белое платье между зарослей ежевики, окруживших полуразрушенный маяк, вот она вошла в башню, снизу выложенную из булыжника, а выше – из раскрошенного ветром и временем кирпича. Он, пригнувшись, стремительно преодолел отделявшее его от маяка расстояние и шагнул в зияющий темный провал входа. Внутри пахло мхом и сыростью, под ногами валялись камни и битый кирпич. Петр Андреевич тихо, быстро, по-кошачьи, движимый жаждой разоблачения, стал подниматься по холодным каменным ступеням наверх. Вот-вот… Еще немного… Какая невероятная тишина…
На самой верхней площадке маяка, слабо освещенной розоватыми сумерками, проникающими через проваленную крышу и незастекленные оконные прорехи, лежало белое платье. Прямо на нем стоял белый лебедь. Заметив Петра Андреевича, птица испуганно встрепенулась, с тугим свистом ударила крыльями по воздуху и вылетела в окно.
Петр Андреевич кубарем скатился по лестнице вниз, несколько раз обежал вокруг маяка, не нашел никакого другого выхода, вернулся, обыскал еще раз все площадки, где уже бесшумно метались проснувшиеся летучие мыши. Никого. Только белое платье на полу. Это было уже слишком.
Утопая по щиколотку в песке, Петр Андреевич промчался по пляжу, поднялся по склону, цепляясь руками за ветви облепихи, влетел в дом, в мгновение ока вознесясь на свою мансарду. Прочь отсюда! Прочь из этого города, пока он не свел его с ума! Прочь – из сюрреализма в реализм, где все понятно и все на своих местах! Собрать вещи, поймать попутку, донестись до аэропорта, переночевать в зале ожидания!
Утром серебристый лайнер, расправив крылья, поднял Петра Андреевича в небо и унес в обычную, нормальную жизнь. Подпирающие комом к горлу абсолютно необъяснимые слезы Петр Андреевич растворил коньяком.
***
Целую неделю до конца августа маленький городок на берегу Балтийского моря сокрушенно покачивал головой, обсуждая грустное событие: на диком пляже нашли размозженное о прибрежные валуны тело лебедя. Одна сердобольная пенсионерка, живущая рядом с этим местом, обливаясь слезами, собрала жалкие окровавленные останки и похоронила их. Некоторые недоуменно пожимали плечами, но никто не смеялся и не крутил пальцем у виска. Ведь даже детям известно, что лебеди бросаются с высоты на камни тогда, когда теряют любимого. Разве это не трогает сердце?
А Петр Андреевич, вернувшись домой, выставил на продажу диптих "Царевна-Лебедь" и очень быстро и дешево от него избавился. Он никогда больше не ездил к морю и проводил отпуска на подмосковной даче.
За оставшиеся годы жизни ничего примечательного с ним больше не произошло.
