№2/1, 2012 - Москва, Липки – молодая литература
Вика Сушко
Переходные состояния
– А знаешь, где начинается осень?
– Я знаю, когда она приходит. Еще в июле, ближе к концу. Первые запахи незаметного разложения. Без которого не хочется жить. Представляешь, если б не было осени, что бы мы делали в этой жизни?
– А что ты делаешь в жизни?
– Исследую переходные состояния.
– (забивает косяк) А я пытаюсь понять, где начинается осень. Под землей, в переплетении пожухлой травы, или в листве кленовых макушек…
– В твоем сердце, желающем осень и невольно приближающем ее этим вздорным нетерпением.
– Хочешь рассказать мне, как надо жить? Быть только здесь и сейчас, и прочие псевдобуддистские установки?
– Нет, я просто думаю о том, как прекрасна осень в августе. Весна в конце января. В прохладных вечерах мая летняя жара. А зима – в первом снеге. Он случается в октябре.
– Помню, однажды снег выпал в июне…
– Это был последний снег.
– Или первый. Первая любовь всегда как последняя.
– Не обобщай, к чему это.
– Обобщения звучат красиво, не правда ли?
- Очередное обобщение.
– Всего лишь свойство слов. Постоянная задача – понять другого. Но если бы не было речи, чем бы наполнили вечное молчание?
– Вечно созерцал бы процессы перехода, изменения в структурах. Твои беспокойные пальцы, дрожь, твои ритмы.
– Почему именно я? Почему бы тебе не созерцать свой организм?
– Чтобы через тебя понять себя.
– Для чего понимание?
– Ответов слишком много. Но и без них ты сам понимаешь, зачем понимание. Потому что ты обречен на понимание. Без него ты не можешь знать, что ты есть. Что есть что-то вокруг.
– Понимаю… Частично. Лишь крошечный фрагмент мерцающей реальности. Я так хочу жить в реальности! Виртуальное поглощает. Иллюзии и заменители истины. Может, потому что мы не достойны этой истины. Но временами остро нуждаемся в ней. И хватаем первую попавшуюся иллюзию. Скажи мне что-нибудь настоящее. Мне так не хватает сейчас глотка истины.
– Истина не вне тебя, ты не можешь ее поглотить. Она прорастает из тебя. Слова – это настоящее? Можно ли словами выразить истину в тебе?
– Можно пытаться.
– Да, можно пытаться жить.
– Все же это разумнее, чем пытаться умереть. Не умирай.
– Изо всех сил стараюсь сейчас не умереть.
– Кажется, у тебя получается.
– Хоть в этом я талантлив. Вдруг мое призвание – не умирать?
– В моменты слабости называю людей, которые еще живы, героями.
Сегодня мне нечем оправдать свое существование.
Она только писала мне сообщение – одно, изо дня в день: «привет) пойдем гулять?», меняя лишь знаки препинания. Черная от смеси степного, волжского и южного солнц – вернулась неделю как с гор, шлялась со мной по улицам в коротеньких шортах. На ее мальчишески худеньких ногах трудно было представить что-нибудь другое. Платочки-вестерн, скрывающие нежное горло, и черные ниточки волос, вечно мокрых – любительница окунать бедовую голову в фонтаны, раковины – видимо, голова в холоде ее спасение. Взгляд сразу трезв, становится чуть менее заинтересованным, интровертным. В последние месяцы лета – именно так по ощущению назывались июль и август – я немного работала и никуда не уехала. Впервые целое лето в городе. Вечерами я не встречалась с человеком, с которым встречалась. Не любила своего любимого. Самого близкого держала на дистанции. Мы встретились с Ним и с Эн, потому что нам надоело врать себе, будто мы живем так, как хотим жить и нас окружают лучшие люди, наши друзья. Нет, мы оказались одни. А потом Он встретил Эн, я встретила Его, Эн встретила меня, мы встретились втроем и тут поняли, что Эн лучшая в мире, а мне и Ему надо быть вместе. И втроем мы сделаем большое дело, начав с простых вещей. Конечно, спорили, держались за свое, с искорками в неспавших глазах; ночами за столиком кафе радостно перебивали друг друга. Он взахлеб, она страстно, я скептически. А потом, проводив Эн домой, засыпали, обнявшись на старом диване, в пустой комнате с распахнутым балконом – и не слышали песен просыпавшихся птиц, потому что даже во сне не замечали их…
Две недели этого другого мира, перемирия втроем, на фоне равнодушно ленивого провинциального пивного городка – подарили не то, чтобы новый взгляд, но словно моргнула после «гляделок», и напряженное ожидание спало. Мы узнали, что нам делать, и потеряло смысл курить, пить, спать, терять время, скучать, говорить о неинтересном, делать бессмысленное. Решили даже уйти со своих работ, чтобы только заниматься этим – свободой и творчеством. Не молчать, говорить всё, говорить себя.
Разве не о свободе мечтают (но боятся себе в этом признаться) люди? Привязанность – только страх, средство зажать страх подальше – и оттого он так виден, так наружен. Привязываюсь к тебе, потому что боюсь быть маленькой, невостребованной, никому не нужной, неинтересной. Привязываюсь и страдаю. Потому что мне нужны от тебя подтверждения моей неповторимости, силы, смелости, красоты и свободы. И растрачивая себя на эти страхи и предчувствия бед, я становлюсь слабой, трусливой и неинтересной, неуверенной и некрасивой. Счастье – это когда есть воспоминание о моментах свободы. Страх потерять детей, потерять любимого, дом, работу, репутацию. Потерять интерес к себе. И как-то глаза не мозолит факт, что себя ты уже потерял. Доступ к своей бесстрашной сути, контроль за развитием, красоту свою подлинную. Потерял, значит, имел? Жаль, что нельзя стать навсегда свободным, приходится потом все время доказывать свою свободу. Причем самому себе. Свобода утекает в первую освободившуюся ямку-лакуну, и только след-воспоминание о ней помогает порой чувствовать, что ты когда-то был другим. И было что-то, заставлявшее тебя желать ее и достигать, теряя все остальные ложные прелести бытия.
«Почему-то воображают, будто ангелы – такие милые нежные существа; сравнивают с ними невинных отрешенных от происходящего юных девушек. «Ты мой ангел» - вроде как, помогаешь мне во всем, белое и пушистое нечто – по сути ничто. Потому что человек проявляет себя поярче не в том, что он делает всем кайфово, не заботясь о собственных интересах, а именно в его интересах – в том, как он утверждает в мире других свою несовершенную индивидуальность. Я так вижу и всё, остальные свободны. Да, да, осознавая всю значимость диалога, понимания, взаимодействия. В этом противоречии его жизнь, его утверждение себя. Борьба с миром. А потом растворение.
Ангелы – те, кто рядом. Кто не понимает и не поддерживает, мешает даже, потому что интересы вселенной не совпадают с запросами ограниченного эго. Противоположность эгоизму – и значит, вектор направлен в нежелаемую сторону, в сторону света, который тебе не нужен. Ангелы хмуры, порой мрачны, склонны плеваться, посылать, толкать; это насилие – конечно, необходимое, как дождь в июне. Как мартовская грязь. Против чьего-то желания они гнут свою линию предопределения, которое не постичь. Лучший друг, в самый неподходящий момент режущий правду о тебе и о мироздании. Выходишь поутру в дождь, в привычные будни, пересекаешь двор, улицу, площадь, а он за тобой – привязчивый дух непостижимых сил, ненужной вечности.»
Пять дней впереди, чтобы понять себя. Вся жизнь впереди, чтобы понять себя. Себя – условная конструкция. Познать других. Людей. Познать мир. Другой мир. Я тридцать лет понимаю, кто я. И этот процесс меня не радует. Но я родился не для счастья. И слишком рано понял это, чтобы начать с середины жизни опровергать.
В одно утро – кажется, субботнее, но мне тогда было с трудом определить – проснулась раньше Него, по привычке компьютер, новостная и френд-ленты, почта, непрочитанные сообщения. Сбой, зависание. Вышла на балкон посмотреть погоду и вдруг заметила в воздухе парящие белые точки. И даже не сразу поняла, что пух, тополиный, обычный пух. В то время, когда мы ломали головы, генерируя идеи, мир, хитро улыбаясь – менялся, сам, без нашей помощи. За окном вовсю лето, а у меня совсем белые руки и ноги, под глазами темно, в них самих тревожность, не к месту, не ко времени года. Перегнулась через балкон: расслабленные люди бездумно шагали вниз, к реке, набрав в пакеты еды и полотенца. Дети бежали впереди, капризно торопя взрослых. Те изредка переговаривались, едва размыкая ленивые губы, пух не падал. Завис, как мой компьютер. Казалось, только мы втроем в этом насквозь провинциальном городишке суетились, злились друг на друга, рвались в какое-то сверхкоммуникативное будущее, представлявшееся нам идеалом свободы и креатива. Он спал и спал, и я его впервые не будила, потому что впервые не хотелось уже спешить, ведь спешить стало некуда.
В эти месяцы я делала то, что никогда не делала раньше. В такие моменты труднее всего понять, кто ты. Трудно оценить свои действия – ведь ты делаешь их впервые, без желания (как можно желать то, чего не знаешь, о чем не имеешь представления?)
Держит его за скулы, сама мотает головой, путает волосы, мысли и сны. Говорит: не уходи, не уходи, только не уходи от меня. Так много людей вокруг, а у меня нет сил начинать заново – узнавать, понимать, чувствовать другого – это так больно. И череда сомнений – «а вдруг не он… почему именно он… а он ли…». Болью устланы дорожки к чужому сердцу. Говорит: я не вынесу. Давай уедем, куда ты хочешь? Дикое неверное море, белые пески, берега и степи. И никого… В складках моих шаровар невидимые колокольчики. Между нёбом и языком колыхаются бабочки. Все, о чем мечтаю я, стоит примерно бокал вина, которое ты маленькими глотками, так не торопясь, будто это не жизнь проходит, а боль… - будешь вкушать, растворяя усталость незагоревших ног в пене ночного моря. И с каждым глотком привязанность твоя ко мне незаметно отпустит тебя. И память не удержит ни одно из неповторимых событий нашего вневремени и не-пространства. А жизнь и боль не одно. Боль не растянуть на все уголки жизни. Она порвется посередине, с треском, и звук этот оглушит вдруг тем, что я назову счастьем, а ты – моментом истины. Уйдешь ли ты, я уже узнаю по следам оттенки твоего сумасшествия. Обними любовницу твою, вы больше не увидитесь. Ей грустно знать, что обратный билет куплен раньше билета до… Несколько дней ли, недель, всего лишь бегство от… Ей грустно целовать твои сгоревшие плечи, слизывать соль и песок и, пока ты не видишь, любоваться твоими ямочками на пояснице. Вы уже больше ничего не успеете, но будете ошибочно твердить, что забудете все через пару месяцев нового сна.
С нами было еще трое в команде. И все такие разные, что приходилось делать сверхчеловеческие усилия, чтобы прийти к согласию во всех важных вопросах. Потом разбрелись, ведь все-таки было лето. Только мы трое, сумасшедшие, не замечали жары, всеобщей волны июльской лени. Я была счастлива как никогда, особенно на контрасте с предшествующими месяцами не-делания. Эн уехала в горы, вернулась, и мы больше ничего не сделали. Я оглянулась вокруг, поняла, что все это было очередной иллюзией, и рассмеялась.
Я смеялась долго, но никто не слышал меня. Только Эн иногда. Мы брали альбомы, ныряли в терпкую вонь злачных подвалов, рюмочных – в эти русские бары. Чтобы ловить кончиком фломастера яркие типажи. Потеряться в клубках, месиве их диких судеб. Не разговаривать, только рисовать. Мне не хотелось о Нем, но я все говорила и говорила. Я выговорила, наверное, все годы моего почти-молчания. Мы с Эн постриглись коротко, и напоминали кому-то лесбиянок. Эн яростно открещивалась от меня, а я просто смеялась – над всей несуразностью жизни. Не верю, потому что абсурдно. Делаю, потому что смысла нет.
В сквере, в том, что по дороге до остановки – и не обогнуть – почему-то пахло арбузами. Еще свежий утренний пух нежно взлетал под каждым шагом. Вчера был выходной – какой-то праздник, возможно, день города – и это было заметно даже тем, кто выпал из общественной жизни и только сегодня возвращался обратно, например, для нее. Она сразу поняла, что вчера был выходной – стоило лишь преодолеть угол дома и пройти немного по одной из центральных улиц. Сквер от дома до остановки в праздник и будни жизнерадостно светился зеленью и манил зачем-то осесть на одной из свежевыкрашенных скамеек. Может быть, купить что-то перекусить, развернуть газету… Нет, без газеты будет все же лучше. То, что не испортит настроения – журнал или книгу стихов. Убить час-другой, а потом будет стыдно. Ей всегда трудно потратить время на бессмысленное созерцание. Таинственный внутренний раздражитель, источник активности и снова не по себе. Словно она не здесь, где должна быть. За последние дни она достигла такой степени отстраненности от собственных желаний и чувств, что могла не спать ночами и не замечать смены дат.
На поверхности бетонной ограды парка лежал повседневный мусор: пустые бутылки и сигаретные пачки, обрывки газетных новостей и остатки былой любви – разорванные квадратики из-под презервативов. Неожиданно выглядел на этом фоне большой пластиковый стакан, до краев полный пивом. Золотисто-желтая жидкость выглядела заманчиво в лучах июньского солнца, и хотя вкус напитка, наверное, испортился с вечера, представила, как берет стакан и подносит его к губам. «Какая гадость», - усмехнулась и тут же подумала: «А почему бы и нет?». В последние дни ей казалось возможным многое, привычный страх исчез за маской уверенности и безразличия. А почему бы и нет?
С каждой волной ему становилось легче, и каждая волна стремилась удержать его возле себя. Так он и не уехал. Когда он встретил ее, он видел только кончик носа и улыбку. Немного задержался, очарованный игрой уголков рта, и упал в дрожь ямочек. Глаза не имели значения. И если б подвергли его испытанию узнать, пусть даже среди десятка женщин, укутанных в паранджу, его женщину, он и пытаться не стал бы, и не догадался бы о причине. Ведь когда мы не обращаем внимания на предмет или свойство, они не обрастают значением, смыслом для нашего сознания. Так и в памяти его глазницы возлюбленной остались пусты, и любое нечто могло заполнить их.
Утром я узнала, что в море не всегда можно войти просто. Не всегда можно войти… Все твои чувства кажутся совершенно иными рядом с горами, среди камней, в тени ивы. И здесь романтики были правы – мы зависим от природы. Она в нас – бушует и успокаивает. Природа – это наши чувства. Цивилизация – разум. У моря можно делать все, что хочешь: ловить бабочек, плеваться, разбрасываться камнями и словами, на закате меняться, изменять. Спать, есть, любить – полноценный отдых, а все остальное от лукавого. Подумалось: нет молодости, нет старости, есть незрелость и зрелость, можно наслаждаться обманчивым вкусом плодов детсткости, можно взрослеть. Отказаться от неспелого, зеленого, ради истинных вкусов. Да хоть ради разнообразия! Повзрослей, неужели тебе не наскучило быть маленьким и приставать ко взрослым по сущим пустякам? Не скучно ли все время просить помощи, вдруг у тебя получится лучше. Вдруг ты сама воспитаешь гения, сам построишь дворец, вдруг вы сделаете нечто первыми. Заманчивые какие предложения…
Сентябрь жила у моря, ловила последние теплые дни, не щадила плеч, маленькими глотками вино, книга под мышкой, острые раковины под пятками. Получала от тебя письма, улыбаясь, читала их, хоть хотелось плакать.
Пять лет учебы в вузе иногда не имеют смысла. Красный диплом не имеет ценности. Мужчина, который мальчик, с которым ты, вроде, еще… если это ты. Если ты с ним осознаешь себя собой, если ты понимаешь его хоть сколько-то. Жаль, понимание не измерить в единицах. Жаль, что я насквозь гуманитарна, и все же при том так тянет к практичной рациональности, определенности. Но, понимая свои заблуждения, я освобождаюсь от них – чуть. Мы, в общем, расстались с ним, и вышло это небанально, к моему удивлению. Обычно я начинала эту песню первая (с другими): «знаешь, мы не подходим друг другу потому-то, поэтому нет смысла дальше…». А тут он вдруг рассказал мне нечто, после чего мне не стало грустно или смешно. Только желание тут же и навсегда сбежать от этой пошлости. Я тебе не верю, я в тебя не верю. И никому не верю. Последнее открытие поразило меня сильнее его незатейливого признания. Да-да, свобода и новые возможности. Новые встречи и горизонты, только вот я никому не верю, вот это да.
Едешь в трамвае, приятно не думаешь о своем, непроизвольно ловишь ломаный ритм, смотришь в окно, а там зелень, бросается на тебя необузданной дикостью, природой своей, стихийностью. Понимаешь, что в ней точно должен быть смысл, и понимаешь, что никогда не поймешь его. Деревья пугают скрытым откровением. Зелень бьет по глазам. Пыльные спелые листья, в них сок, а где он в тебе? Теперь я не чувствую его, механистично живу, в навязанном ритме. В природу не так просто сбежать, она не для тебя. Ни для кого. Как и ты – вещь-в-себе. Дуалистичность человека. Смешно, у нас есть ноги, пальцы, а мы еще страдаем. От непонимания друг друга. Хочу-не хочу жить. Поль Элюар писал: «умирать оттого, что не умираешь». Я говорю: «живу, потому что надо жить».
Все романы вырастают из страха потери. Желание, рождающееся потребностью обладать, присваивать, властвовать. А потом неизбежный страх потери. Говорю Ему: главное не потерять себя. Говорит мне: главное себя найти. Эн утверждает: важнее всего быть собой. Это ведь все эгоизм, правда. Боишься рискнуть собой, растворившись в потоке жизни, разделить себя, размножить, раскрошить и бросить прелестным голубкам. Склюйте меня, насыщайтесь мной. Будете ли вы обо мне помнить? Помяните мя. Сомните. Мечта о трансформации, деконструкции, развоплощении, о вечном длении себя. Слиться и тем самым сохранить суть себя. Позабыть, накрепко позабыть себя, забыться, чтобы остаться, стать в других. В полный рост. Выше себя, глубже, вечнее.
Забыть. За-быть. За бытием будет нечто. Точнее ничто. Небытие. Суматошные годы существования с проблесками осознания. Мне нечего сказать себе, пока я без тебя, потому как для чего мне говорить с собой, о чем? Я могу быть дальше, только когда ты придешь ко мне, я приду к тебе, мы двинемся с места только вместе. До кем-то определенного момента, за которым снова непонимание.
Письмо не продлевает жизнь, но ускоряет мысль, дает ей направление.
Это, конечно, тоже ограничение, но – особого рода, с оттенком удовольствия.
Потому что возникает возможность понимания, которую можно и не использовать.
Так появляется выбор. Пишешь, к примеру, для себя, без мысли прочесть кому-либо,
но в то же время всегда держа в голове эту потенциальную вероятность прочтения.
Снова дуализм. И еще – множественность вариантов –
потому как не угадаешь, как тебя поймут,
не можешь угадать.
Мировой художественный опыт телесен. Художников всегда интересовало
тело: человек пытался примириться со своей физикой, расправиться с ней художественно,
чтобы освободить место (ум) для жизни духа. Тело мешает,
задает рамки – рамки картины. Беспредметная живопись, абстракции
как попытка выхода из заданности телесного, физического, земного мира.
Затем отказ от холста, от живописи, вторжение искусства в мир
природы, в мир техники, в быт, повседневность, рынок, политику. И снова
телесные перформансы, потому что не уйти от тела,
оно мешает быть первозданной красоте.
Точнее красоте изначальной, не созданной, не воплощенной.
Чистая красота, не имеющая формы,
концептуальное искусство,
концепты – но это же
слова, а они – формы
мысли.
Отказ от искусства, от давления формы, наполненной содержанием,
сгустки неоформленных смыслов. Ты меня еще понимаешь?
Тебе хочется кричать, но крик – лишь форма звука.
Молчание как отказ от любой формы высказывания, от выражения.
Не выражать, не говорить, не воспринимать.
Можешь ли ты не быть? Отказываюсь быть. А может, это единственное,
что неподвластно нам? Не-быть. Ведь после физической смерти
существование духа порою кажется бесспорным. Как уничтожить свой дух,
свой бессмертный разум, суть себя… Ты –
бесконечно малая точка, беззащитный атом бытия.
Но самоуничтожение возможно ли.
«Какой бред» - это
говорит в тебе твое
эго.
Я мерзну по тебе. А знаешь, этот май так похож на поздний октябрь. Ничего святого у природы. Мне осталось пропеть две песенки и прощай. Чай допивай в прихожей. Я хочу поскорее остаться в пустоте шести поверхностей. Шерсть и шорохи. Это только предчувствие чувств. Женщина в окне не напротив медленно раздевается ни для кого. Минуты вязнут и вяжет во рту. Это вкус привычной непричастности происходящему. Сегодня во сне заколола тебя пилочкой для ногтей. Какие антиэстетичные сны, мне не нравится. Все в моей жизни должно быть красиво, особенно твоя смерть. Вероятность встречи стремится к бесконечности. Иногда я веду себя, будто есть некто третий между нами.
Я родился, чтобы разрешать твои сомнения. Я должен знать все ответы, на любой случай. Чтобы ты всегда могла прийти ко мне. Только ко мне.
Прекрасно, когда знаешь, куда идти – ведь ты можешь идти куда угодно. Прекрасно, когда ты воспринимаешь себя отдельно и осознанно – так ты можешь идти куда угодно. Никто не скажет тебе нет, потому что не вправе сказать.
Белые поцелуи на кончиках волны. Шли в ответ воздушные и не загадывай ничего для себя. Стаптывай сандалии – все равно им не дожить до нового лета. Задумывать планы на год ни к чему, ты знаешь это лучше всех, моя принцесса неопределенности, фея фрагментов и коллажей, любительница слова «между», ненавистница слова «жду». Чужая земля поймала тебя бухтой. Стихия моря подкрадывается, совпадая с тобою в ритме. Серые камни прекрасны, не расстаются с твоими пятками, неубегающими никуда – теперь можно не бежать. Ступнями почти не касаясь почвы, пропуская ветер, соль, свет и тепло, замираешь, осознавая появление нового чувства: в тебе рождается Ответ.
На почте я встретила ее – она принимала какую-то бандероль, а я зашла, чтобы отправить открытку ему, моему новому любовнику. Мне так понравился он, а это была его девушка. И она меня не знала. Я всматривалась в ее кожу, во все ее пятнышки и пыталась понять, что он нашел в ней – и не находила. И не стала отправлять открытку…
…Одна из самых востребованных профессий – небесный почтальон: передавать пылающие страстные земные послания тем, кто уже навсегда не с нами. Чтобы потом ждать ответа. Ведь что может быть грустнее и обреченнее бесцельного ожидания. Выбор дарит самое острое счастье и ни с чем не сравнимое ощущение подлинной свободы – чтобы потом отнять эту небывалую радость, когда приходит понимание ошибочности выбора.
Потратить день на попытку вспомнить минувший сон. Пришло желание освободиться от желаний. Открой мне, пожалуйста, открой. Какая тоска кругом. Еще не верю в невозможность спастись. За все годы в бесконечной степи отчуждения, непринадлежности, я так и не научилась просыпаться. Мой сон-во-сне. Стеночки, перегородки в маленькой голове выстроили хитроумный какой-то лабиринт, по которому несутся мутным потоком чужие представления о жизни-не-здесь. Вот поднимается солнце, которое нас забудет. Поднимается солнце, чтобы забыть нас. Песок уже начинает забывать нас, стирая небрежно наши легкие следы.
Нырнуть в повторяемость зданий и слов. Разбить на ритмы город, строение веток, отношения, возникающие между нею и ним, сидящими по сторонам двух стекол разных кафе. Она кого-то еще ждет. Он – уже нет. Пожалуйста, кофе со сливками. Только черный? Нет, спасибо. Тогда виски. Двойной. Счет, пожалуйста. Он ждет случайной встречи с тем, что зовется несбывшимся. Она – еще нет. Необязательно ехать куда-то вместе. Посылаю тебе легкую, как грусть о минувшем лете, мысль о далеком море. И вот уже слышишь шум неспокойной воды и двумя-тремя движениями плеч сбрасываешь платье на бретельках, прикрываешь дрожащие от ощущения этого чуда веки и идешь ко мне – входишь в море. Ноги твои рассекают воду, словно впервые впустившую в себя человека. Иди, я научу тебя плавать далеко и так легко, что тебе уже не захочется вернуться на ту улицу, где два убогих кафе и только немые встречи, и бумажные счета, и такой горький кофе, что горше виски.
Она давно жила по логике сна – где то, что ты хочешь и то, что ты делаешь, не различить. Где не надо придумывать оправданий своим желаниям и сиюминутное отделять от вечного. Где не думаешь без причины о будущем, не помнишь вес прошлого. Апрельский вечер ничего не обещает, покачивает веточкой; тебе привет от неспокойной девочки, неугомонной феи с чердака твоего дома. У тебя есть шанс узнать что-то новое об этой жизни - вдруг у тебя больше не будет этого шанса.
Однажды настанет день,
в который тебе никто не позвонит.
Мягким светом сквозь вечерние облака,
тонкие пальцы и
прожилки экзотических растений
будет струиться тишина. Ты узнаешь ее нежное дыхание,
ее ничего не обещающее объятие, легкое и верное.
Безошибочность предположений, крепость
неожиданно родившихся истин.
Тебе просто уже некуда будет спешить и не с кем
делить теплые безмолвные вечера,
наполненные упоительными ароматами летних
городских цветов и воды, где-то поблизости,
чуть ниже твоих окон, чуть ближе, чем город,
в котором она. В котором та,
неждущая
и оттого спокойная
и чуть в тени,
и тень качается и тает
закатной улыбкой умирающего дня.
Но ты совсем не думаешь ни о его смерти,
ни о своей и только своей ночи.
Ночью
поют свежие прохладные листья –
если выйти на балкон – не курить, невзначай.
Вся жизнь теплится внутри тебя и
уже никуда не рвется.
>>> все работы автора здесь!
|
