Ты пойми... Разглядеть я стараюсь
Очертания рая во мгле,
Но к заветным цветам устремляюсь,
Как пчела на оконном стекле…
Владимир Набоков.
I
Середина лета.
Синее безоблачное небо, жаркое щедрое солнце. Зелень деревьев и трав, умытая вчерашним дождём, свежа, нарядна и ещё влажна в укромных уголках сада.
Сияния новому дню добавляет оттенённая изумрудом газонов многокрасочность цветущих растений. Анна задумчиво проходит мимо них, шепча названия, как приветствия: аквилегия, василистник, виола, гортензия… У самой ограды, в густой тени её любимая оксидия – маленькие нежно-лиловые цветки выглядывают из гущи тёмно-бордовых трилистников, которые вечером сложатся как крылья бабочки. За оградой шумит жизнь огромного города с её страстями, поисками счастья и борьбой с несчастьями. По эту сторону, в хосписе, такой жизни уже нет.
Хоспис - двухэтажное кирпичное здание – окружён садом, который Анна мысленно называет райским. И ей самой от такого сравнения немного неуютно: не кощунство ли видеть Рай здесь, на Земле, в центре огромного города? Здесь, где каждый день чья-то душа покидает измученное болью тело? Но… Почему нет? Может быть, эти цветы – утешение уходящим? или напоминание? или… обещание?..
Анна родилась и выросла в городе, в самом сердце «каменных джунглей» и откуда приходят к ней странные мысли, заставляющие пристально вглядываться в растительный мир Природы, ей непонятно. Она много думает о жизни и смерти. Но особенно захватывают её странные, несвойственные юному человеку размышления, когда Анна приходит в хоспис. Словно здесь ей нашёптывает в ухо кто-то невидимый.
В райском мире Абсолютного Света, где нет земной дуальности - жары и холода, сытости и голода, наслаждения и страдания, прошлого и будущего, нет любви и ненависти - Первые Божьи дети не знали, что они мужчина и женщина, а потому не ведали страсти и её спутников: верности и измены. Зачем откусили они от Плода Познания? Не по своей воле? Или по своей? Или по воле Творца? Известно же, что без Божьего соизволения и волос с головы не упадёт… Какой такой Змей может сотворить что-либо тайно от Бога, и могут ли дети Создателя оказаться вне воли своего Отца хоть на миг, и стать в тот же миг нелюбимыми, гонимыми, непрощёнными? А может быть Бог позволил или даже поручил своим созданиям узнать иное состояние бытия – в мире относительности, чтобы через них расширить границы и Своего Абсолютного Познания? Ибо свет без тьмы – не узнаваем, как свет, и радость без печали – не радует, и сытость без голода - не наступает. Возможно, Бог не выгонял своих детей из Эдемских кущ, а отправил их, так сказать, в командировку, каждого - на свой срок и каждого - со своим заданием. А после исполнения задания принимает их души обратно Домой, в покой и свет, увы, неосознаваемые разумом, которого уже нет и неощущаемые телом, оставшимся на Земле (точнее, в земле). Напоминание о том Доме - цветы, растения и всякие живые твари бесконечно разные и божественно прекрасные…
В ажурной тени лип стоят больничные кровати: после завтрака – время прогулки. Большинство пациентов спят или лежат с закрытыми глазами. Анна здоровается с посетителями, сидящими у постелей своих родных. И вновь удивляется царящей здесь необыкновенной атмосфере покоя.
В главном вестибюле - словно продолжение сада. Зеленеют в кадках фикус, пальма и множество других неизвестных Анне растений.
Только что закончилось ежедневное утреннее собрание. В хосписе их называют конференциями. На конференциях персонал разбирает каждого больного, в подробностях обсуждая, кто как спал и в каком настроении проснулся, кто как ел, пил, о чём и с кем говорил, кто готовится к выписке, а кто уже… ушёл.
Слово «смерть» в хосписе не произносят. Говорят: «ушёл»…
Звучит музыка. Это на посту медсестры играет магнитола.
Чайковский. Финальный «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик».
- Цветомузыка… - шёпотом говорит сама себе Анна, и вальсирует на цыпочках в пустом холле.
В открытые настежь двери влетает тёплый ветер, из часовни тянет ладаном и слышится приглушённый речитатив молитвы.
Танцующая Анна едва не налетает на медсестру Нину. В руках у Нины лоток с ампулами и шприцами.
- Кому-то плохо?
- Новенький поступил. – Нина стремительно уходит по коридору.
Вслед за Ниной озабоченно переговариваясь, проходят врачи Лана Николаевна, Зинаида Сергеевна и главврач хосписа – Екатерина Викторовна…
Анна поднимается в комнату волонтёров, ставит сумку и надевает белый халат.
II
Жизнь Анны переменилась в тот год, когда небольшой цветочный магазин, где она трудилась бухгалтером, рухнул под тяжестью кризиса.
- Зачем тебе работа? - недоумевал муж Игорь, наблюдая, как Анна рассматривает в газете объявления о вакансиях. Его собственный бизнес по ремонту автомашин в трудные времена, как ни странно, стал процветать. - Сиди дома, читай – ты ведь это любишь. Ребёнка пора бы родить, не молоденькая уже, скоро тридцатник стукнет.
Анна отмалчивалась. Она не любит говорить – слова мешают мыслям.
В юности Анна, как и многие её ровесники, бурно «искала себя». Маме, вечно занятой устройством личной жизни, некогда было держать дочку в ежовых рукавицах. Избежать дурных компаний и порочных соблазнов Анне помогла врождённая интуиция.
Увлекшись духовными поисками, Анна искала истину и в православном монастыре и в индийском ашраме. Как волонтёр Красного Креста, месяц провела в Африке, спасая от голода эфиопских детей, и встретила там Игоря. Он работал по контракту - развозил на маленьком разбитом грузовичке продукты по отдалённым деревням. Игорь и Анна познакомились, понравились друг другу и быстро поженились.
Если бы не брак с Игорем, Анна бросила бы институт и осела где-нибудь на Галапагосских островах, спасая от исчезновения реликтовых черепах. Но муж заставил её закончить учёбу и устроил на работу в магазин цветов. Там Анне казалось, что среди растений она, как среди друзей - своя.
Игорь старательно строил нормальную семью. Анна же, внешне подчинившись его воле, целиком ушла в свой внутренний мир. Туда, где идёт постоянная, невидимая сторонним людям работа и ведутся беззвучные беседы с незримым собеседником.
- Почему у меня нет ребёнка? Ведь мы с мужем здоровы… - Не настал ещё тот час, когда новая душа, устремляясь в земную жизнь, выберет вас своими родителями.
Анна услышала эти слова внутри себя, как нередко слышала свои неизвестно откуда пришедшие мысли, сразу поверила им и спокойно ждала.
Когда магазин закрыли, Анна, чтобы не терять время зря, решила получить ещё какую-нибудь полезную специальность. Первое объявление «Требуются…», которое она увидела, относилось к парикмахерам. И она отправилась учиться мастерству стрижки и укладки.
Теорию девушка освоила быстро, а вот практиковаться было негде. Голова мужа и все доступные головы родных и друзей уже побывали в руках Анны. Но этого не хватало, чтобы поступить на работу в салон, где требовались «мастера с опытом».
- Попробуй предложить бесплатные услуги в домах престарелых, диспансерах, больницах, - посоветовала подруга.
Анна обзвонила многие заведения, но только в хосписе, заинтересовались её добровольческим порывом и предложили прийти.
Это было два месяца назад. С тех пор три раза в неделю Анна приходит в хоспис. Иногда бреет, подстригает и причёсывает пациентов, но чаще делает всё, что ей поручат. Она читает книги тем, кто плохо видит, кормит тех, кто сам не может донести ложку до рта, беседует с теми, кто чувствует потребность в собеседнике. Она ежедневно наблюдает жизнь и смерть. И постоянно о них думает. Без страха, отвращения, с каким-то странным чувством радостного приятия посланного ей откровения. Анна и сама не может определить, что ищет: то ли ответ на некий незаданный вопрос, то ли сам вопрос.
- Почему люди боятся смерти? - Тело и разум не хотят отпускать душу, ведь с её уходом прекратится и их существование… - Умирающие страшатся отдать свою трудную земную жизнь, которую, быть может, проклинали – это понятно. Но почему скорбят те, кто остаётся, кого они оплакивают? - Себя. Ведь придётся жить дальше без любимых, а если не любимых, то привычных… - А если почему-то не удалось полюбить, или привыкнуть, то просто потому, что принято скорбеть… Может быть, порой, именно отсутствие любви и оплакивают? Жил, допустим, Некто с пустотой в душе. Возможно, даже хотел избавиться от своего старого ворчливого дурно пахнущего тяжелобольного родственника, которого всю жизнь не понимал, и которым тоже никогда не был понят. Втайне от самого себя хотел. Боялся этого желания, даже мыслей о нём боялся. Потому что умом понимал, что любить – правильно, а не любить – неправильно. Что, если не любится, то надо это скрывать даже от себя или постараться полюбить. Как-то напрячься, в церковь сходить, свечки поставить, помолиться или побеседовать с каким-нибудь человеком, который расскажет о плохом родственнике много хорошего. А ещё можно делать что-то такое, что выглядит как любовь: ухаживать, подарки дарить, говорить слова благодарности, и надеяться, что может быть, добрые дела когда-нибудь станут чувствами… - Всякая душа ищет Любви в потёмках земного бытия и нередко находит. Но бывает, что и не находит. И тогда люди плачут. Ум плачет, и тело плачет, а душа скорбит – о них. Потому что о себе знает: она – Божье творение – вернётся к Отцу своему и станет обитать в том саду, где каждый цветок – Любовь, и где она сама станет Тем, Что Есть На Самом Деле - Любовью…
III
В мужской палате у постели новичка консилиум: врачи во главе с Екатериной Викторовной о чем-то негромко дискутируют. До Анны доносятся лишь отдельные слова: «сознание… слышит… операция… не должно быть…» Между белыми халатами Анна пытается разглядеть пациента. Он до подбородка прикрыт простынёй, на белизне наволочки ярко выделяются его необычайно рыжие кудри, усы и борода. Глаза закрыты, и на бледных щеках лежат длинные рыжие ресницы.
- Какой смешной, - думает Анна, и ощущает нелепость этих слов по отношению к тяжелобольному. - Даже не рыжий, а какой-то оранжевый…
Анна подходит поближе и попадает в поле зрения Екатерины Викторовны.
- Анюта, надо бы пациента подстричь и побрить, но он, кажется, не хочет...
- А он в сознании?
- Определённо всё слышит и понимает, но почему-то не общается. – Екатерина Викторовна заботливо поправляет одеяло на груди пациента. - Ничего, разберёмся.
«Моисей Маркович Моисеев» - прочитала Анна на температурном листе, прикреплённом к спинке кровати в ногах, и невольно улыбнулась. Прямо-таки пророк и родители у него с юмором… были, - подумала Анна, прикинув, что Моисей Моисеев, несмотря на хорошо сохранившуюся рыжину, глубокий старик.
- А родственники у него есть?
- Кажется, нет. Его к нам привезли из больницы, и, говорят, там никто не навещал. По месту жительства он прописан один. Может, объявятся ещё родные. Квартира у него приватизированная, в таких случаях обязательно кто-нибудь из наследников находится.
Консилиум удаляется на совещание. Лишь Лана Николаевна задерживается, слушая пульс на руке больного. Она бережно кладёт худую, высушенную болезнью кисть на простыню и поворачивается к Анне.
- Нам кажется, что это его состояние вызвано не основной болезнью, а лечением. Скорее всего, он придёт в себя. Должен. И, как мне кажется, хочет.
Лана Николаевна ещё раз задумчиво взглянула на Моисея и заторопилась вслед за коллегами.
Анна вгляделась в лицо, заросшее рыжими волосами, и тихо спросила: «Вы меня слышите?» Ответа не последовало.
- Анюточка! Доброе утро!
Это проснулся сосед Моисея Марковича Иван Александрович. Ему восемьдесят пять лет, он не ходит, но неизменно бодр и добродушен. Старик радуется, предвкушая прогулку. Анна помогает ему одеться, усаживает в инвалидную коляску, и катит к асфальтовой дорожке, проложенной вокруг здания.
- Как хорошо! – Иван Александрович глубоко вздыхает, и в его возгласе наслаждение прекрасным днём. – Солнце сегодня, а вчера был дождь.
Банальные слова о погоде в устах человека, стоящего на пороге расставания с земным миром, необыкновенно значительны.
- Какие розы! – Иван Александрович чуть наклоняется вправо, к клумбе, где на высоких стеблях качаются жёлтые и красные розетки цветов.
Бутоны, ещё вчера сжатые в кулак, сегодня расслабленно распущены и вальяжно кланяются во все стороны, подталкиваемые легким ветерком.
- «Черная роза – эмблема печали, красная роза - эмблема любви» - цитирует Анна, поддерживая разговор.
- А жёлтая? – интересуется Иван Александрович.
- Кажется, измены, - улыбается Анна.
- Надо их выполоть – шутит старик, - пусть останется только любовь.
- Предрассудки это, все розы – только красота и аромат. Чуете, какой запах? - Анна трогает коляску с места.
Иван Александрович чуть поворачивает к ней голову:
- Запах? Нет, не чую.
- Вообще запахи не чувствуете?
- Не знаю… - хмурится Иван Александрович. – Наверное…
Анна остановилась у большой пирамидальной туи, сорвала небольшую веточку и подала её Ивану Александровичу.
- Понюхайте.
Старик протянул большую корявую ладонь, по которой даже через десятки пенсионных лет можно узнать рабочего человека, внимательно рассмотрел тую и поднёс к лицу.
- Пахнет. – Иван Александрович растёр хвою пальцами и снова понюхал. – Чую.
Он успокоился и бросил измятую веточку на землю.
Иван Александрович не сентиментален. Пятьдесят лет он трудился машинистом поездов, наматывал на железные колёса километры железных дорог. Воевал, любил, растил детей не философствуя, не задумываясь о высоком и низком, о бренности бытия и загробной жизни. Всю жизнь любил выпивку и женщин. Даже сейчас, когда он смертельно болен, ему нравится смотреть на тоненькую Анну в тесных джинсах и коротком белом халатике. Нравятся её светлые прямые волосы, синие, всегда отстранённо-задумчивые глаза и нежные розовые губы… Симпатичная. Такой могла бы быть его внучка, если бы сын не погиб в Афганистане. Жена тогда быстро ушла следом за своим единственным ребёнком. А Иван, похоронив её, почти сразу привёл в дом другую женщину. Не расписываясь, они прожили вместе много лет. И вторая умерла вперёд него…
- И мне пора, - спокойно думает Иван Александрович.
Медленно объехав здание по кругу, Анна и Иван Александрович снова оказались у входа в хоспис. Оттуда стремительно вышла маленькая хрупкая женщина в одеждах монастырского покроя - матушка Фотина, монахиня в миру.
В руках у матушки большая белая лилия – только цветок, без стебля. Основания крупных тугих лепестков словно подсвечены розовым светом. На них обильно сыплется с тычинок желтая пыльца и кажется, что матушка несёт лампаду… То ли кто-то подарил, то ли сорвала для украшения часовни. Сегодня приехал священник, будет причащать детей.
- Здравствуйте, здравствуйте! Анна, Вы не посидите с Дашей? Она не хочет оставаться одна. А я попрошу кого-нибудь отвезти Ивана Александровича в палату.
- Конечно, а где Даша?
- Там, напротив приёмного покоя. Сейчас она с мамой, но батюшка просит маму подойти к нему, хочет побеседовать.
Матушка своим мелким быстрым шагом устремляется к часовне, протянув перед собой лилию.
Анна передала коляску подошедшему медбрату и огляделась в поисках Дашиной кровати.
Девочка лежит на боку, напротив небольшой купы анютиных глазок, спиной к сидящей рядом с ней маме Наташе.
Дни Дашиной двенадцатилетней жизни, полной недетских испытаний, подходят к концу. Девочка уже давно не встаёт, речь её невнятна, веки всегда полуопущены. Даша не страдает и не боится, но оставаться одна не любит.
- За что малышке такое наказание? - Это не наказание. Это выбор. Душа её спасена и возвращается обратно. А тело – это всего лишь материя и оно останется здесь, в своём доме - материальном мире. - Но Даша такая юная, она ещё и не жила. Какая же у неё была задача? - Дети приходят на Землю, чтобы учить родителей. - Её мама и папа… - Они выбрали не учиться. - Но Наташа очень любит дочку. Ей больно видеть, как Даша умирает. - Умрёт только тело. Душа светла, бесстрашна и вечна. - Они встретятся? - Если захотят.
- Здравствуй, малыш, - Анна заглядывает девочке в лицо, и видит, что Даша, широко открыв глаза, напряжённо смотрит перед собой.
Наташа, молча кивнув Анне, уходит в сторону часовни.
IV
…Беременность стала для Натальи шоком.
Прожив со своим гражданским мужем почти пять лет, она уже перестала ждать этого события. Да и Николай не настаивал. Он вполне был доволен тем, что у Наташи нет других забот, кроме него, любимого. И вдруг такая неожиданность! А неожиданностей Николай не любил.
Наташа, внешне как всегда сильная и даже жёсткая – какой и положено быть начальнице крупной химчистки, внутренне сильно растерялась и долго раздумывала, как объясниться с мужем. Так долго, что когда Николай, рассудительно пояснив, что «не время сейчас рожать – сами ещё не устроены», потребовал сделать аборт, срок уже перевалил за критический.
Донашивала беременность Наталья в одиночестве.
Девочка родилась в срок и без проблем. Никто в палате и не догадывался, что каждый день Наталья просыпалась в панике – как и на что ей теперь жить? Каждый день ей хотелось написать отказ от ребёнка – пусть его усыновят достойные люди, дадут хорошее воспитание и образование. От последнего шага молодую мать удерживали страх потерять уважение коллег, грядущая худая слава и ещё какое-то чувство, непонятное, но, несомненно, связывающее Наташу с дочкой.
Из роддома Наташу забрали коллеги и привезли в крошечную «однушку» в старой хрущёвке, полученную давным-давно ещё Наташиной мамой. Отца Наталья никогда не видела. Хотя он существовал, слал скупые алименты, иссякшие, как только дочке исполнилось восемнадцать. Всю жизнь Наталья мечтала с ним встретиться – ей очень не хватало отцовской любви – но, ни разу она не решилась это сделать. А теперь вот, и её дочурка тоже будет только маминой.
Глядя на белый свёрток, из которого выглядывало красное личико, Наталья понимала, что нет в ней ни умиления, ни какой-то особой страстной материнской нежности. Лишь горестная обида на предателя Николая, на коллегу, легко заменившую её на посту руководителя, на свою судьбу, сложившуюся совсем не так, как мечталось, и даже на судьбу своей дочки. В жизни Даши - Наталья назвала девочку именем своей бабушки - она тоже не ожидала ничего хорошего. Но даже самой себе Наташа никогда не призналась бы, что больше всего страдает оттого, что не испытывает к малютке любви.
Она не любит своего ребёнка… Если бы Наталье это кто-нибудь озвучил, она никогда бы не согласилась. Такое ведь даже подумать страшно!
Наталья решила, что жизнь свою посвятит Даше, сделает для неё всё, что сможет и начала самозабвенно, даже как-то яростно заботиться о своей дочке. Лучшие вещи, лучшая еда, лучшая школа – всё для Даши.
Девочка росла тихой и спокойной. Она бессознательно испытывала перед своей вечно хмурой мамой глубокое чувство вины и, едва научившись внятно говорить, стала спрашивать:
- Ты на меня сердишься?
- Нет, Дашенька, что ты! – Наташа прижимала к себе дочь, и та, не привыкшая к маминым ласкам, затихала, как котёнок в тёплых руках.
А Наталья, стыдясь своего раздражения, думала о том, что девочка слишком похожа на своего отца и если бы её не было, то, наверное, они с Николаем и не расстались бы… И тут же, словно спохватившись, мысленно благодарила судьбу, что есть дочка, что она такая славная, послушная и добрая.
Даша изменилась, когда пошла в школу. Она стала капризной и часто жаловалась на головные боли. Вначале Наташа посчитала эти изменения возрастными, и не поверила, когда девочке впервые поставили страшный диагноз.
А потом началась битва за жизнь ребёнка.
Билась Наташа неистово, вкладывая в борьбу всю силу своего характера. Она находила лучших специалистов и не стеснялась просить деньги у людей, чтобы оплатить операции. Она ходила в церковь и просила у Бога прощения за то, что не хотела свою дочку и мало её любила. Она подняла на ноги всех в своём городе и получила направление в московскую клинику.
Врачи, консультации, больницы, молитвы и мольбы… Год за годом. До полной потери надежды. Эти годы сильно изменили Наташу. Она вдруг поняла, что есть боль, больнее её собственной, есть страдания, сильнее тех, что посылались ей. И стало вдруг очень важно не себя избавить от мучений, а свою девочку.
Не удалось.
В столичный хоспис Дашу перевели из больницы. Поселили в палате вместе с мамой – больше Наташе некуда было деться, дом остался далеко.
V
Квартиру свою в райцентре Наталья сдала и на эти небольшие деньги живёт сама и покупает Даше игрушки и книжки.
О том, что дочка умирает, Наташа знает, но чувствами своими ни с кем не делится. Что происходит в её душе? Об этом, может быть, и сама она не ведает.
А Даша счастлива, что мама всегда рядом, читает ей сказки и совершенно не сердится. Девочка уносится в фантастический мир, и ничто не волнует её душу, переполненную любовью к маме. Любовь эта словно выкристаллизовалась, очистилась – из неё ушли чувство вины и страх потери. Даша точно знает, что они с мамой никогда не расстанутся, даже если не будут встречаться. Об этом ей рассказали маленькие глазастые человечки, которых она каждый день видит на прогулке…
Анна наклонилась к Даше и проследила направление её взгляда. Девочка смотрела на крупные фиолетовые виолы, кучно растущие у дорожки. А цветы своими бархатными райскими очами смотрели на девочку.
Анне чудится, что Даша и цветы ведут безмолвный диалог и отлично понимают друг друга. Как будто маленький десант инопланетян что-то беззвучно сообщает ребёнку о внеземной жизни и жизнь эта, наверное, привлекательна, раз Даша улыбается. Эта запредельная улыбка удивляет Анну – она привыкла видеть лицо девочки безмятежно-отстранённым...
Так, улыбаясь, Даша уснула, а цветы продолжали смотреть на неё.
Во сне Даша видит себя и маму.
Мама идёт по земле, а Даша летит над ней на облаке. Хотя мама далеко внизу, её очень хорошо видно. Видно, что она не одна, вокруг неё много-много детей и все хотят к ней на руки. Но мама – Даша знает это совершенно точно – никого на руки брать не хочет. Она ищет её, свою дочку и сильно огорчается оттого, что Даши среди детей нет.
Даша встаёт на колени, свешивается с облака и громко зовёт маму. Она кричит изо всех сил, но мама не слышит и, не найдя Даши, начинает брать на руки других детей. Одного, потом другого, третьего… Чудесным образом на руках у Наташи оказывается много-много места для чужих мальчиков и девочек и все помещаются. А Даша ревнует и сердится и на маму, и на этих нахальных ребятишек. Она ещё больше наклоняется к земле, чтобы крикнуть ещё раз погромче, но вдруг видит, что у мамы в руках не дети, а огромный букет цветов.
Наташа несёт цветы к свежему кладбищенскому холмику, кладёт на него букет и плачет, закрыв лицо ладонями. Даша знает, что это её могилка, и совсем не удивляется тому, что может одновременно лежать под землёй и лететь на облаке. Ей только очень досадно, что мама не хочет поднять голову и посмотреть наверх. Тогда она увидела бы, что Даша здесь, рядом с ней, перестала плакать и улыбнулась.
Девочка ложится животом на облако, и, глядя сверху на маму, начинает придумывать, как бы привлечь её внимание…
Вскоре вернулась Наташа, и они с Анной покатили кровать со спящей Дашей в часовню, где всё уже приготовлено к таинству причастия. Анна бегло оглядывает церковное убранство и видит, что лилия-лампада стоит в маленьком стаканчике с водой перед образом Богородицы. Живая торжественная благоухающая горьким ароматом…
Снова стремительно прошла по коридору Нина. На этот раз с капельницей.
Нина – девушка открытая и простая. Немножко вспыльчивая – может ответить резко. Как-то Анна заговорила с ней о жалости и милосердии.
- Не знаю что это такое! – дёрнула плечиком Нина. – Мне их никого не жалко. Я даже злюсь иногда на пациентов, на посетителей, но видеть, как страдают люди, не могу. Не потому, что я особенная какая-то, милосердная-премилосердная, добрая-предобрая, жалостливая-прежалостливая, а потому, что я – нормальная!
По мнению Нины, все люди делятся на нормальных и злых. Злые не умеют относиться к другому человеку так, как им хотелось бы, чтобы относились к ним. А нормальные любят ближнего своего как себя самого. В эти библейские формулы Анна уже сама облекла Нинины рассуждения. Нина же, далёкая от религии, объяснялась проще и грубее.
На тему веры в Бога в хосписе рассуждают редко. Хотя матушка Фотина всегда готова побеседовать с теми, кто сам захочет. Однажды её собеседником стала Анна, тогда ещё только привыкающая к работе волонтёра.
Вспомнив о своей неудачной попытке уйти в монастырь Анна, сморщив нос, сказала, что не любит выражение «раб Божий». Дескать, как это милосердный Господь может видеть в своих детях людей подневольного принудительного труда, зачем и создавать таких детей?..
Ответ матушки был неожиданным и дал мыслям Анны новое направление.
Слова Священного писания, донесённые до нас через века и многократно переведённые с разных языков разными переводчиками, теряют, порой, первоначальный смысл. Знакомое нам слово «раб» в древнегреческом языке имеет не одно значение. Есть и другое: раб – сирота, ищущий родителей. С этим значением слова смысл выражения «раб Божий» становится совершенно иным. Мы, дети Отца своего (а может быть и Матери – в некоторых языках Бог женского рода), потерялись, заблудились, ищем дорогу к дому, ищем своих родителей. Дом рядом, дверь открыта, родительские объятия распахнуты для утешения, но мы этого не видим, не ощущаем… Оттого и душевные страдания, и желание, чтобы какая-нибудь высшая сила «взяла за ручку», желание услышать свыше, что делать, и как, и когда, чтобы стать счастливым. То есть – как большинство это понимает – сытым, довольным, в тепле и неге. Но это в нас мучается раб во втором смысле этого слова – человек, лишённый личности и принадлежащий хозяину на правах собственности… В страхе не получить «гарантированную миску похлёбки» он постится, кается и молится: «Отче наш, дай мне за труды мои рай в цветах и вечное блаженство…» А Отче даёт свободу выбора – ищи свой путь сам, раб мой - сын, потерявший родителей, ищи и обрящешь. Хочешь, иди направо, хочешь – налево. Путеводителем тебе будет любовь: любая мысль, в которой нет любви, любой шаг, сделанный без любви - ложные. И каждое мгновение мы делаем свой свободный выбор, решая, как идти к потерянному Создателю. А чтоб не отчаивались, Он даёт нам многочисленные знаки. Окружённые ими, мы живём на Земле. Наша жизнь в той части её двойственности, где благодать, – модель мира Божьего. В той части, где страдание – отражение наших собственных деяний. Мы, соТворяем свою материальную действительность: строим дома, сажаем деревья, растим детей, а душа наша помнит о своей первородности. Поэтому, чем больше души мы вкладываем в свои дела, тем больше наш мир становится похож на Дом Отца, чем меньше души – тем более искажён и уродлив изначальный замысел. Но даже тогда душа помнит о Рае и тянет нас к его образам: родился новый человек – цветы и поздравления, случилось в его жизни большое событие – цветы и чествование, закончилась земная жизнь – цветы и прощание… Цветы, цветы, цветы…
VI
В обед Анна помогла покормить тяжелобольных и собрала посуду.
Как всегда после обеда попросила закурить Людмила Игоревна. Анна подала ей сигареты и зажигалку. Зачем бороться с плохой привычкой или дурным характером, если даже борьба с болезнью уже осталась в прошлом. В хосписе смерть – нередко очень долгая - тоже часть жизни…
Людмила Игоревна нервно курит и жалуется Анне на… российское правительство. Что-то там у женщины не вышло по части жилья, и обида заливает её душу до края. Анна пытается переключить мысли Людмилы Игоревны и обращает её внимание на большой букет, стоящий в вазе на круглом столе в центре палаты:
- Смотрите, какая гортензия. Знаете, есть поверье, что этот цветок способен отгонять болезни и неприятности.
Людмила Игоревна смотрит на букет с непонятным испугом, словно боится расстаться со своими недугами и несчастьями:
- Я не верю в это. Ничего уже не исправить. Сына жалко, ему всего десять лет…
Анна не оставляет попыток:
- А вы любите цветы? Какие бы вы хотели поставить себе на тумбочку?
Женщина переводит на Анну полные слёз глаза и словно возвращается откуда-то издалека:
- Я пионы люблю. Но мне их никто не принесёт. Как я заболела - муж запил…
Чувство беспомощности охватывает Анну.
Не мог же Творец замыслить семью, где мать медленно умирает от болезни, отец спивается, а малолетний ребёнок остаётся сиротой? Создатель может сотворить лишь прекрасное! Кто же извратил Его замысел? Не сам ли человек? Свободный, сотворённый по образу и подобию Отца, получивший во владение земной мир и жизнь в материальном теле, он играет этими дарами, словно ребёнок драгоценностью, цены которой не осознаёт. Раз-два – и сломал. И плачет. И клянёт дарителя за то, что не предупредил, не научил, не оберёг… Но ведь вон сколько знаков: предупреждают, учат, оберегают… Не внял. Или не понял? - Может быть, теперь, перед самой встречей с Вечностью, она изменится сама и всё вокруг себя изменит? - Спросила однажды Анна главного врача хосписа Екатерину Викторовну. - Нет. Кто как жил, тот так и умирает, – ответ старой мудрой женщины, ежедневно провожающей людей в последний путь, был для Анны совершенно неожиданным и потому особенно горьким. Обиды и жалость к себе буквально съедают Людмилу Игоревну. А может быть, они и есть та болезнь, что отобрала у неё жизнь? Нет, не так. Она сама отдала им свою жизнь…
После обеда в хосписе наступает тишина.
Садовод Марина зовёт Анну пропалывать клумбы.
Наклоняясь к цветам, Анна в каждом пытается разглядеть его райскую знаковость. Вот между алых лепестков четко выписан чёрный крест… Знак? О чём?
Разноцветные «фанфары» возвещают солнцу... что?
Густой бордюр соцветий с нежным медовым запахом. Сами цветы мелкие, как мошки, но их много и коллективный аромат перебивает вонь автомобильных выхлопов, несущуюся с дороги. Намёк?
Белые ажурные метёлки на высоких тонких стеблях напоминают морозные узоры на окне. Зачем? Чтобы летом человек в тепле не забывал о холоде, то есть, в радости – о скорби?..
Вишня созрела и, благодаря усилиям Марины в этом году удалось сберечь основную часть урожая. Садовница поставила между деревьев пару смешных чучел, больше похожих на деревенских ряженых, и птицы избегают «страшных» сторожей. На стол пациентам ушли ягоды с нижних веток, а те, что на макушке, куда не смогли добраться сборщики, падают теперь на землю, удобряя почву под материнским стволом.
Яблоня хоть и красива, но плоды её несъедобны. Они ещё зелёные, да и созреют – никто ими лакомиться не станет, как бы Змей ни старался. А вот выглядывает из листвы и сам искуситель, исполненный неизвестным мастером из старой коряги и сохранивший неказистость первоначального материала. Марина хочет прибить его к ветке гвоздём, а то библейский гад всё норовит свалиться ей на голову, когда она ухаживает за растущей в тени дерева календулой…
Оранжевые лепестки напомнили Анне о Моисее Марковиче.
Может быть, «пророк» очнулся, и с ним уже можно обсудить поручение подстричь и побрить его? Анна быстро сорвала несколько цветков и заспешила в палату.
VII
Родился Моисей Маркович Моисеев в столице Еврейской автономной республики городе Биробиджане. Отец его, Марк Израилевич - рыжий балагур и шутник, выдающийся портной, обшивавший всю верхушку партийной элиты, - был осуждён в конце сороковых годов на 10 лет лагерей и погиб на лесоповале.
Жена Марка - Роза Борисовна - хотела последовать за любимым на каторгу, но ей, в отличие от жен декабристов, власть не позволила совершить такой подвиг, и она осталась в Биробиджане с двенадцатилетней дочерью Лидой.
Всего один раз удалось Розе навестить своего ненаглядного Маркушу в далёких северных землях. В Сибирь Роза Борисовна увезла продукты и тёплые вещи, а оттуда привезла зародыш новой жизни.
Мальчик родился зимой в декабре и полгода жил без имени. Именно столько шли письма с Дальнего Востока в Красноярский край и обратно. Туда – с радостной вестью о сыне, обратно – с пожеланием назвать ребёнка Моисеем.
Роза исполнила волю мужа, а через месяц узнала о его смерти. В тот самый день, когда она получала в ЗАГСе свидетельство о рождении младенца Моисея Марковича Моисеева, Марка придавило стволом сосны, упавшем совсем не так, как рассчитали зэки-лесорубы…
Работая медицинской сестрой по две смены, чтобы прокормить детей, Роза почти их не видела. Растила Моисея старшая сестра Лида. Именно ей мальчик сказал первое слово - «мама».
Чтобы выбраться из нужды, Лиде рано пришлось пойти работать. В те годы хорошо платили на оборонных заводах и, окончив полугодичные курсы, Лида устроилась крановщицей в очень важный и секретный цех.
В школе Лида была общественницей-активисткой, а на заводе её выбрали комсоргом и отправили на партийную учёбу в Москву. Из Москвы Лида не вернулась. Красивая, трудолюбивая девушка приглянулась какому-то столичному начальнику и вышла за него замуж. Муж был почти на тридцать лет старше Лиды, давно овдовел и за годы одинокой жизни основательно продвинулся в делах карьерных.
Моисей сильно тосковал по сестре и очень хотел, чтобы она вернулась. Но вышло наоборот. Через три года после Лидиного замужества умерла Роза Борисовна. Десятилетнего Моисея Лида с мужем забрали к себе и вырастили как сына, поскольку своих детей у них не было, и быть не могло.
В Москве Моисея стали звать Михаилом. С этим именем он окончил школу, архивный институт, и почти тридцать лет проработал в скромном бюджетном учреждении.
Женщин в том учреждении засматривались на огненно рыжего скромника, да и Миша от них не шарахался. Однако ни разу романы Михаила Марковича не завершились браком, поскольку не оказалось среди невест ни одной, хоть чуть-чуть похожей на его ненаглядную сестрёнку Лиду.
В тот год, когда рухнула советская система, умер муж Лиды. А спустя всего пару лет, ушла из жизни и она сама, до последнего своего часа сокрушаясь, что «Мишенька не устроен».
Самого Михаила Марковича его «неустроенность» не волновала. С бытовыми заботами он отлично управлялся самостоятельно, а для общения ему вполне хватало коллег и любимых книг.
Шли годы, но Михаил Маркович, словно, не замечал их течения. Он с удовольствием погружался в архивные документы, открывая для себя чужие биографии, чувства, события, и был совершенно доволен жизнью.
Шестьдесят лет Моисееву исполнилось в кризисный год, и его уход на пенсию совпал с ликвидацией архивного учреждения.
Первое, что сделал Михаил Маркович, выйдя на заслуженный отдых – сменил паспорт. По какому-то странному внутреннему наитию Михаил решил вернуть себе собственное имя, данное ему никогда не виденным отцом, и за небольшую плату снова стал Моисеем Марковичем Моисеевым.
Окончив все хлопоты, связанные с юбилеем, увольнением и переименованием, Моисей Маркович внезапно растерялся. Он вдруг ощутил себя выкинутым из жизни, и утратил природную жизнерадостность, доставшуюся ему в наследство от отца.
И тогда Моисей принял решение жениться.
Оглядевшись, он обнаружил, что свободных женщин вокруг много, но подходящих всего две и обе вдовые: продавщица молочного отдела в ближайшем гастрономе Валентина Сергеевна Тинько и участковый врач Ольга Васильевна Огурцова. Чтобы поближе познакомиться с той и с другой, Моисеев стал чаще покупать сметану и творог, и затеял обследование всего организма силами местной поликлиники.
Дальнейшие события развивались быстро и совсем не по задуманному сценарию.
При обследовании у Моисея Марковича обнаружили опухоль в правом лёгком.
Неожиданное открытие вогнало Моисеева в чёрную депрессию. Он перестал следить за собой и, невзирая на положительные прогнозы врачей, собрался умирать. Тем не менее, на операцию Ольга Васильевна его уговорила. Она лично устроила своего пациента к хорошему хирургу. Однако после операции, прошедшей, по уверению докторов, вполне успешно, Моисей Маркович не очнулся.
Медики возились с Моисеевым долго, но так и не пробились к его сознанию.
В бессознательном состоянии, исхудавшего и обросшего, Моисея - спасибо Ольге Васильевне - привезли в его последний приют, лучший хоспис столицы.
В беспамятстве Моисей слышал голоса, какие-то обрывки фраз, словно сидел под водой у берега. На берегу ходили, говорили, смеялись люди, а он всё не мог вынырнуть и присоединиться к ним.
Через толщу воды над головой он видел красивый сад, залитый ярким светом и усыпанный необыкновенными цветами, а кто-то в белых одеждах собирал эти цветы и звал Моисея. Моисей почему-то точно знал, что букет предназначен ему и ощущал сильное чувство вины оттого что не может вынырнуть и взять его.
- Подведу человека, - думал совестливый архивариус и напрягал все силы, чтобы всплыть и исполнить, наконец, свой долг - принять предназначенный ему дар. Моисей весь собрался, подогнул ноги, резко оттолкнулся от дна и… открыл глаза.
Перед ним стоял ангел и прижимал к груди трёх крошечных, огненно рыжих, очень похожих на Моисея младенцев.
- Мои дети, - испугался Моисей. – А я умираю. Как они будут жить без меня? Лиде со мной с одним тяжело было, а этих трое. Она не выдержит… Кто она? Не помню…
VIII
Анна стояла перед кроватью Моисеева, прижимая к груди три крупных цветка календулы, и ждала, когда больной откроет глаза. Вот уже минуты три-четыре веки его подрагивали, а по лицу пробегали странные легкие гримасы, словно он пытался и всё никак не мог очнуться.
Лечащий врач Лана Николаевна сказала, что непонятное забытьё Моисеева вызвало лекарство, назначенное в больнице. Как только ему перестали вводить препарат, пациент пришёл в сознание, и сейчас просто спит. Вот-вот он проснётся и тогда с ним можно будет поговорить, убедить привести себя в порядок.
Вдруг Моисей открыл глаза, незабудками сверкнувшие среди рыжих волос и, словно испугавшись чего-то, тут же их закрыл.
- Извините. – Услышала Анна шелест из рыжей бороды. – Я не могу. У меня нет сил. Простите меня.
- Ничего, ничего! – Обрадованная Анна быстро опустила стебли в стакан с водой, стоящий на тумбочке и взяла Моисея за руку. – Силы скоро вернутся. Вы теперь начнёте быстро выздоравливать. Всё будет хорошо.
Моисеев улыбнулся и задышал легко и ровно, как дышит спящий человек, когда смотрит счастливый сон.
Во сне Моисей видел своего участкового врача.
Ольга Васильевна стояла среди лип напротив какого-то двухэтажного здания, окружённого цветущим садом, и плакала. С двух сторон за её подол держались два рыжих мальчика лет трёх, а на руках сидела годовалая девочка с оранжевыми кудрями. Моисей Маркович шёл к ней, повторяя на ходу: «Простите меня, простите меня!». Он тоже плакал, но от счастья, потому что понимал, что теперь никто не умрёт ни от голода, ни от болезней. Теперь они – его жена и дети - все вместе и всё будет хорошо.
- Всё будет хорошо! – повторила Анна и присела на край кровати.
Она не решалась уйти и, задумчиво глядя, как садится солнце, позволила свободно течь своим мыслям.
Наверное, создавая Землю, чтоб отправить туда человека для временной жизни, Господь специально сделал так, чтобы на ней росли эдемские деревья, травы и цветы. Не забывайте о Рае – говорят они людям, не забывайте о Доме, где вас ждут, и куда вы все непременно вернётесь. И люди не забывают. Нет ни одного вида искусства, в котором человек не обращался бы к образу растений. В живописи и скульптуре, в литературе и иконописи, в росписях и графике, - со времён наскальных рисунков не оставляли люди цветочной темы. Изображая райский мир, они славили Творца и сами становились соТворцами. Один в каждом и все в одном. Создатель с нами, и вокруг нас, и внутри нас. …И никакого ада нет совсем. Его придумали люди, сотворили сами для себя. Страх, боль, страдания, а также их извечные спутники злоба, зависть и ненависть - изобретение человека земного и принадлежат ему только пока он на Земле. Отлетевшая душа забудет своего мучителя и начнёт новый путь с той же точки отсчёта, с которой начинается и которой оканчивается всякий Божественный промысел – с Любви. Начало в конце и конец в начале. Цветок - плод – семя в земле - росток и - снова цветок… Непрерывность сущего. Знак бесконечности, лента Мёбиуса, вся расписанная райскими письменами.
IX
Прошло два дня.
Анна, обычно медленно проходившая через сад и отмечавшая все изменения, происшедшие с цветами и деревьями, этим утром почти бежала к входу в хоспис. Запыхавшись, на ходу натягивая халат, она быстро подошла к мужской палате, постучала и, услышав протяжное «да-а-а», быстро вошла.
Иван Александрович спал.
На краешке постели рыжего Моисея сидела симпатичная женщина лет сорока пяти и что-то убеждённо ему втолковывала.
- А вот и она. – Моисей Маркович робко улыбнулся. – Вы ведь Анна? Это Ольга Васильевна, мой участковый врач. Она считает, что я должен навести красоту. Говорят, этим здесь Вы занимаетесь?
Анна видела, что Моисеев ещё слаб, но бодр, весел и даже застенчиво кокетничает с Ольгой Васильевной.
А ещё Анну удивило, что календулы, поставленные ею на тумбочку два дня назад, прекрасно сохранились и по-прежнему соперничают своей яркостью с шевелюрой Моисея.
- Надо же, не завяли…
- Я слежу, чтобы им водичку меняли. Это знаете ли, мои дети… – пробормотал Моисей Маркович, пытаясь привстать.
- Сидите, сидите, я сейчас принесу всё необходимое, подстригу Вас, побрею, будете самым красивым старичком в Москве, - Анна стремительно выбежала из палаты, не заметив, какими взглядами обменялись Моисей Маркович и Ольга Васильевна. Он взглянул удивлённо-вопросительно, она ответила ироничным прищуром и засмеялась.
Через несколько минут Анна, отправив Ольгу Васильевну попить чаю, приступила к делу. Ещё через полчаса она готова была провалиться сквозь землю, извиняясь перед моложавым Моисеем за «старичка».
- Да что вы, Анечка, - Моисей разглядывал своё отражение в маленьком зеркальце и улыбался голубыми глазами в рыжих ресницах. – Я сам виноват. Пролежал, Бог знает сколько, как спящая царевна. Хорошо, что меня только за старика приняли, а не за лешего какого-нибудь… Спасибо вам!
- Моисей Маркович, вы такой красивый! – Анна искренне радовалась преображению Моисеева, его возвращению к жизни и своему внутреннему чувству причастности к этим событиям. Словно в том, что у «пророка» началась вторая жизнь, есть и её заслуга. – Я бы в вас влюбилась, честное слово!
- Простите, Анечка, не могу ответить взаимностью, - Моисей Маркович попытался, сидя в постели, галантно поклониться. – Я уже сделал сегодня предложение Ольге Васильевне, и она ответила согласием. Разве что в следующей жизни мы с вами встретимся и…
- Да что вы, Моисей Маркович, я же замужем, это я пошутила, - смутилась Анна. – Очень за вас рада, поздравляю.
- Знаете, Анечка, - Моисей взял Анну за руку и серьёзно посмотрел ей в глаза. – Когда я был там, на том свете, я видел ангела, очень похожего на вас…
- А как он выглядит тот свет? – спросила Анна. Ей почему-то очень захотелось поделиться с Моисеем своими мыслями о жизни и смерти, о рае и аде, о душах и цветах.
- Тот свет выглядит как этот, только он намного светлее. Тот свет – только свет. Без теней.
Невозможно было понять, шутит Моисеев или нет. Глаза его улыбались, а губы сложились в скорбную скобку. Не выпуская руки Анны, он потянулся к ней и тихо прошептал:
- Мне всего не показали, говорят, рано ещё…
В дверь постучали.
Вошли Ольга Васильевна и улыбающаяся Лана Николаевна.
- Анна, вас ищет Екатерина Викторовна, пройдите к ней в кабинет. А вас я поздравляю, – Лана Николаевна подошла к Моисею. – Как же вы нас всех порадовали. Через недельку выпишем и - сразу под венец!
В кабинете главврача шло стихийное совещание. Садовник Марина, медсестра Нина и Екатерина Викторовна решали, поздравлять жениха и невесту сейчас, или дождаться дня выписки Моисея.
- Давайте не будем откладывать добрые дела, – решительно отрезала Екатерина Викторовна. – Вы наших пациентов знаете, с ними всякие неожиданности случаются. Что будет через неделю – мы не ведаем, а сегодня у нас праздник и мы будем его праздновать сейчас. Марина, Анна, вперёд, за цветами! Нина, позови сюда Ольгу Васильевну.
X
Ночью Анна долго не могла уснуть.
Чтобы не мешать мужу, она ушла на кухню и попыталась записать всё, что тревожило её в последние месяцы, но кроме невнятного сумбура ничего не получалось. Анна разорвала листки и выбросила в мусорное ведро. Она решила, что завтра же, хотя у неё нерабочий день, обязательно пойдёт в хоспис, чтобы вместе с Моисеем Марковичем разобраться в своих мыслях. Она чувствовала, что может довериться Моисею, он всё поймёт, и общими усилиями они непременно нарисуют ясную и четкую картину мироздания, контуры которой уже виделись Анне.
Но на следующий день Анна слегла с высоченной температурой.
- Грипп, - врач «скорой», вызванной мужем, с диагнозом не затруднился. – Эпидемия по всему городу. Нехарактерно для жары, а вот, поди ж ты: каждый день десятки вызовов!
Неделю Анна проболела.
Каждый день она останавливала себя, чтобы не позвонить Моисею Марковичу в хоспис. Что она скажет? Дескать, давайте, пообщаемся, обсудим мои мысли… Смешно.
Через неделю, когда Анна привычным маршрутом спешила к главному входу, её остановила садовник Марина:
- Пойдём, что-то покажу.
Что-то оказалось махровой виолой.
Таких цветов Анна ещё не встречала. Лиловые, почти черные лепестки с волнистым краем напоминают кудрявую детскую головку. Два жёлтых пятна в бордовой обводке - как глаза со скорбным взглядом. Анна смотрела на эту загадку природы, и ей казалось: вот-вот цветок заговорит…
- Ночью «ушла» Даша, а утром смотрю – вот, расцвело это чудо, - раздался голос Марины. – Там Наташа к похоронам готовится. Пойду, отнесу ей розы.
Анна не обернулась.
Так вот что такое цветы, травы и деревья там, в райском саду – это души тех, кто ушёл отсюда, а здесь, в наших земных садах – проекции их образов, их духовные портреты! Вот отчего мы так тянемся к ним: они – это мы...
Анна молча прошла в палату Моисея Марковича, где увидела аккуратно застеленную пустую постель. Подушка без его отчаянно рыжих волос, календулой пламенеющих на полотне, уже не казалась ей белоснежной. Выписался. Жаль, не поговорили…
Они оба ушли. Каждый – в свой мир. Их обоих проводили цветами. Им обоим сейчас хорошо…
