№7/1, 2010 - Поэзия Илья Рубинштейн НОВЫЕ СТИХИ Февраль               А ямщик всё не бил и не бил лошадей               Потому и замерз бедолага               В. Высоцкий Этот вечный февраль всё скрипит и скрипит Под полозьями песней о лете, Ямщиком стаканище последний допит Под занюх запорошенной плети… Бубенцы не звенят на морозе - стучат, Пристяжных подзаносит на круче, И волчица, что бросила где-то волчат - Разъединственный тройки попутчик… Коренник неподкованный наледь лущит, В кровь копыта, но думушки прочь те – Мол, замёрзнет в степи бедолага-ямщик, Вспоминая про службу на почте… Только он не замёрзнет. Последний стакан Никогда не бывает последним… И всё хлещет метель по ямщицким щекам, Разгоняя ямщицкие бредни… А в округе уже ни друзей, ни врагов, Ни волчицы, ни нечисти прочей… Но не выбраться тройке из вечных снегов… Да ямщик и не очень-то хочет… Инвалид (23 февраля 2010-ого) Ну Афган, ну Чечня, Карабах между ними… Опрокинуть стакан и лобешником в стол, чтобы в сон. И беретами чтоб голубыми окропился рассвет под команду: «Пошел!»… И пошёл. После дембеля я. По раненью… А точнее, поехал - вразрез по Тверской… По утряне на череп берет набекреню Да каталкой по жалости по лоховской… «Где медальки, безногий, нарыл – на Арбате?!» Но дают. А дают – значит, будет стакан вечерком. На шалмане. И я о комбате расбакланюсь по новой… Ну и про Афган… С утрева же опять штабничок при лампасе шоферку: «Девяносто процентов – ворья!»… Так насчёт девяти из десятка согласен, Потому что десятый – не ряженный – я... Коль сфартит – нарублю на стакан и на «герыч», И Танюхе до Курска швырну перевод… И Газманов в надрыв : «Господа офицеры!…». И червонец – в берет. И держава живёт. Фраер А он подсел по недостаче, Каких-то красок и белил… «Пилил» для урок передачи, За них же елочки валил… Не колобродил на гитаре про жисть нелёгкую ЗК, Из фраеров, короче, парень, Хоть срок – на полчетвертака… Ну а бродягам несвобода – Нормальный ход, барачный рай… - Кого на кон? – Да Счетовода. За клифт с бочатами. – Играй. И перебор захаван гордо, И долг выплачивать – на мах, И фраерка пером по горлу, И ясно – все не при делах… Ходил он с Леною на пару В кружок районный хоровой… А если б двинул на гитару – Глядишь и кон бы был другой… Зайдется мама в Краснодаре - Не схоронить и не отпеть… Ему б в бараке «Мурку» спеть… Учите мальчиков гитаре… Об одной старой групповой фотографии из семейного альбома                             моему деду Ефиму Мой дед учил главбухов из ГУЛАГа На курсах краткосрочных в МГБ, И до сих пор хранит фотобумага Овалы с кительками из «хебе», Ну и, конечно, лица в тех овалах, Учившихся с трудом, но горячо – Корячилась держава на повалах, И древесине нужен был учёт… И шел на миллионы дебет-кредит кубов и душ дырявых без заплат, тех кто маманю-Родину – к Победе, Она ж в награду – номер на бушлат… И дед мой он к Победе, в общем, тоже Немного отношение имел, Еврейский Боже или русский Боже Его хранили в каждый артобстрел… И сохранили, чтобы бухучёту За карточки учил он и за кров, А мысли ночью – к черту! к черту! к черту! – О лучшем друге всех бухгалтеров… Закончен курс. Спиртяга не из бочек - по скромному, из лагерных из фляг… - Ну что, Ефим, прости уж, что без отчеств, когда влетишь – просись ко мне в БАМЛАГ… Дед не влетел. Судьба была на стрёме иль, может, Божья лёгкая рука… Приклеена та фоточка в альбоме, Как мы к отцу народов. На века… Футбол семидесятых                             Михаилу Булгакову Первый раз на футбол. Вместе с папой. Сигаретный дымок над трибуной. Гол Булгакова Миши на пятой, как аккордик на той семиструнной под рукою любимца державы, но сейчас не о нём. О футболе, где ни Гуса ещё и ни Шавы, где один ещё воин на поле, где чуть ниже на ряд разговоры: (души женщин футболу закрыты) - Это что за Булгаков? Который автор «Мастера и Маргариты»? - Ну конечно. Ночами крапает, а с утра на «Динамо» в трамвае!... «Логофет», «Букиевский», «Папаев» - мы себя как в бреду называли в тех «дыр-дырах» забытых дворовых в том «решающем» семьдесят пятом, Хоть и знали про Пеку с Бобровым, И Стрельцове на штанге распятом… Первый раз на футбол. Вместе с папой. Что за матч? Да «Спартак» с «Араратом»… - Эй, Самвел, ну не надо, не плакай! И в обнимку с Самвелом, как с братом… Как же времечко нас… Врассыпную. Словно «стеночку» после штрафного, Заслужили ли долю такую? Мне не ведомо… Честное слово… Знаю только, что на Востряковском Папа рядом с Булгаковым Мишей, И о Бескове с Вэ Лобановским С каждым годом - всё тише и тише… И кумир спартачковый не жахнет За полтайма по всем крестовинам, И дымок над трибуной не пахнет, Где не с папой сижу я. А с сыном… Пересыльная напевная конца 1945-ого Гудит-поёт пересылочка, В картишки шпилит братва, Прощайте, Ветрова Милочка, Прощай, шалава-Москва… Забьют вагон под завязочку И вологодский конвой Свою прогавкает сказочку Какой он страшный и злой… Восьмые сутки бессонница Про жизнь ценою в пятак, «Столыпин» вздрогнет и тронется, Сердечко дернется в такт… И проломив оцепление Родня рванёт вдоль путей, А я… А я… Всё о плене я, Где был четырнадцать дней… А я… Да всё о Берлине я, Куда в строю доканал, Жаль в СМЕРШе твердая линия И рыть мне Волжский канал… А я про то, что на Родину И так горбатил бы век, Да за день плена по годику Припомнил мне Главковерх… Душа - готовая в небо, но С лица - ворочаю понт… А Милки нету. И не было. Ведь я в шестнадцать - на фронт…. И мысли-думушки ломятся В калган остриженный мой, Как вышки ночью поклонятся Чумной «полсотни восьмой»… А там – пусть даже помилуют И в разворот поезда, Я сыну нашему с Милою Об этом всём – никогда. Вот только свидеться где бы нам? В какой из света сторон?… Ведь Милки нету и не было, Ведь я в шестнадцать – на фронт… Ностальгический этюд                             А. Немировскому Ты во Фриско, я же всё в Москве, Скоро будет ровно четверть века – Ноль для вечности. Ну а для человека - Нет и есть вдруг снег на голове. Правда, седина, она, увы, Не про нас с тобой, но я не гордый – Лысиной своею из Москвы Освещаю путь твой забугорный… Да и ты своею светишь мне, Светишь тоже, в общем-то, для дела – Чтобы легче истину в кине Мне топить. Топлю. А что же делать? Мамы - в мини. Наши. Пьют вино. Крым. Семидесятый. Козырь – вини. Всё бы переснял. И чтоб в помине Ни Америки, ни этого кино… Танки ехали по своим Танки ехали по своим, Не склоняя стволов и башен, Нет, конечно, не по живым, А полуживым. И павшим… Похоронщики день спустя Под лихой матерок и водку Обнаружили лишь пустяк – Две руки и одну пилотку… А штабной, он войной храним, И вернется в родные веси… Танки ехали по своим – По пропавшим по тем. Без вести. Для неё же подъем – в рассвет: Курам дать, а потом скотине, Похоронки-то нет, как нет. Вот и ждёт себе. Ждёт поныне…. И поклон писарям штабным, Что вовек ей не знать об этом - Танки ехали по своим. В сорок третьем. Под Курском. Летом. Битловское лето семьдесят третьего под городом Львовом Я клёши гладил под матрасом – Ну чтобы вечером в сельклуб И там привычно сотым разом За всё про всё «словить на куб»… Но шел, от страха умирая, Как перебежчик за кордон, Ведь ждали там селянка Рая И Леннон. Тот, который – Джон… Качалась желтая подлодка На «беломоровских» волнах, И Рая, первая красотка, Всех отсылала строго на х… Медляк она дарила мне лишь, Хоть был из местных женишок, А после танца: «Что ты мелешь? Давай домой и на горшок!» Молол же я одно и то же На пару с Джоном: «Кант бай лав! Совсем не страшно, что моложе, И что из разных пятых граф!»… Но вот уже братишки к клубу С вопросом праведным своим: «Ты шо, опять?» И вновь - по кубу С «арийским» шнобелем моим… Москаль под Львiвом – це крамола, Хоть нерушим пока Союз, Любил я Джона, Ринго, Пола, Но больше – Раю Белоус… Теперь вам в НАТО, нам не в НАТО, И оба на ночь – аллохол, А сын бы был у нас что надо – Полужидок, полухохол… И до сих пор москальской роже - Картинка в мозг (когда запой): Как Джонни, Пол, и Ринго с Джорджем Горланят «горько» нам с тобой… Да нет, женатый был. Но водка. А может вовсе не она?... Качалась желтая подлодка На «беломоровских» волнах… Апрель сорок пятого               При штурме Зееловских высот погибли               353 000 советских солдат и офицеров.               В их числе почти весь призыв               1927-ого года рождения. А в метрике, нет, не ошибка - Семнадцать пацанских годков, И с книжки армейской улыбка - «За Родину к бою готов!» На проводах мама и Алла - любовь с параллельного «Бэ». Январь. Сорок пятый. Осталось всего ничего до Побе… А дальше? Я точно не знаю, Всё больше молва да молва… «Войти бы в Берлин к Первомаю…» - Верховный сказал с утрева. И маршал подумал усталый: «Такие подарки нужны Для мамы, для девушки Аллы, И всей необъятной страны!»… Высоты Зееловы взяты. Уже восемнадцать тебе - навеки. Апрель. Сорок пятый. Всего ничего до Побе… А в метриках всё без ошибки, Что в этой, что в той, что в другой… И с губ неподвижных улыбки Салютом взошли над Москвой… Леониду Енгибарову               Он сделал стойку на одной руке и понял,               что держит в ладони земной шар                                           Л. Енгибаров Держал в ладони шарик наш несчастный За день, бывало, раза и по три, Такой вот случай очень-очень частный, Как дождики грибные в январи… Поэт без слов, философ без трактата, Один лишь жест – для каждого и всем, И дата. Напророченная дата. Затасканная дата. Тридцать семь… Он цену знал улыбкам, что не грели, И опохмелкам дружным поутру, Играл он в жизни, чтобы на арене Хватило сил ему на не игру… И не играл. От Омска до Рязани (хоть ждали и Бродвей, и Мулен Руж), Без грима не играл он и слезами Мы тоже грим смывали с наших душ… Мелькали цирковые пересылки, А по нему бульвар скучал Цветной… И вдруг упал. Не в желтые опилки, На руки мамы. Дома. В выходной. Конец репризы - хрустнуло запястье, Раздавленное шариком земным…. Замена? Есть! «Почтеннейшие, здрасьте! Я буду и веселым и смешным!»… Конечно, правы доки и главрежи - Ведь если клоун - смех давай в антре… И не одели чёрное манежи. Лишь дождь о нем заплакал. В январе. Афганский вальс                             Игорю Цырюльникову Тот же поезд – «Москва-Кишинёв», Но теперь две таможни по ходу. Проклиная себя и погоду, Я в загранку к тебе. На денёк. Пусть дорога туда и в обрат не денёк, а по времени – втрое. Пусть записаны мы не в герои, Но ведь были Кабул и Герат… Приказала империя жить. очень долго. Живем. Кто как может. И горбим на пропой для таможен, чтоб таможням не шибко тужить… Я к тебе в Кишинёв на денёк, А не сдюжили б «двойкой» в Афгане, То не знал бы тебя я с ногами в Кандагаре. А после – без ног… Две таможни, как есть – за спиной (Кишинёв – не краюха планеты) И в каталке навстречу ко мне ты, Я навстречу - тебе. На одной. По второй за кого – не вопрос, на который ответить не сложно… Три ноги за империю – можно. Плюс две жизни, что наперекос. >>> все работы Ильи Рубинштейна здесь! << Вернуться <<			О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ Это и другие электронные издания наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги» Наши партнеры:                         Hаши баннеры Hаши друзья
	 | Библиотека | Вернисаж | Фонотека | VIDEOмир | Архив | O нас | Электронные книги| Бумажные книги