…а ежели спросят на Страшном Суде
о жизни моей неудельной,
я им расскажу, как пускал по воде
кораблик простой, самодельный.
Я был капитаном того корабля,
по детски – а как же иначе? –
отважно руля не по курсу рубля,
а прямо по курсу удачи.
На свете хватало воды и огня,
соблазнов особого сорта,
но по флибустьерски достала меня
пробоина с левого борта.
Все наши победы кончались вничью,
а все пораженья – тем паче;
но детский кораблик плывет по ручью
навстречу последней удаче.
* * *
Моя весна была простужена
и безоглядно влюблена;
миниатюрная француженка
со мной гуляла допоздна.
Тянуло сыростью по городу
и сквозняками от реки,
мы были счастливы и молоды,
любой простуде вопреки.
Земному таинству причастные,
мы оприходовали дань,
пока французские согласные
лечили слабую гортань.
Переболеем и расстанемся,
но, как потом ни назови,
мы не умрем и не состаримся –
по обе стороны любви.
* * *
Прикольных дней и юношеских лет
уже и след пропал за поворотом –
я поумнел на десять тысяч бед.
Но лучше быть последним обормотом,
последним лохом в собственном соку,
чем комендантом личного барака,
ловящим на оставшемся веку
лихие отголоски Пастернака.
Давным-давно, в реальности иной,
существовала мнимая свобода
и женщина, придуманная мной,
была неприхотлива, как природа.
Она спала и видела во сне,
забытое легко и торопливо:
старение на медленном огне
и молодость зеркального разлива…
* * *
Юнне Мориц
Когда мы были молоды, когда
ни боли, ни любви не замечали,
ты отпустила душу навсегда
на все четыре стороны печали.
Куда ни глянь – чужая сторона.
По всем законам суетного мира,
за горизонтом боли – тишина,
похожая на облачко эфира.
Никто не возвращается, пока
реальность, опрокинутая снами,
по-своему печальна и легка,
как облако,
покинутое нами.
* * *
Памяти Василия Аксенова.
Среди разнокалиберных берез
лежит страна, похожая на повесть,
которую прочесть не довелось –
мороз по коже, да снега по пояс.
Проходят облака и времена,
всё, кажется: вот-вот перезимуем…
Но жизнь у нас, как Родина, одна –
и выбор между ними неминуем.
* * *
Кто бывал на Ваганькове ночью
и не сбился, по пьяни, с пути,
тот, наверное, видел воочию,
как двоится душа во плоти.
Проходя между раем и адом
по извечному краю земли,
он, наверное, слышал как рядом
голоса одичалые шли.
Огради его, крестная сила,
от погибели ночь напролет! –
во спасенье души над могилой
сатанеющий Ангел поет.
* * *
Тряхну остатками кудрей
и загуляю до рассвета
по праву русского поэта,
который несколько еврей.
Все испытаю на себе:
перелюблю, перетоскую,
колоду лет перетасую
и раскидаю по судьбе.
О Господи, благослови!-
яви намеренья благие,
когда нахлынет ностальгия
по молодости и любви.
Тряхну остатками кудрей...
Кому обидно за державу,
давайте слушать Окуджаву –
он, тоже, знаете,
поэт.
* * *
Тридевятое августа.
Ночь напролет
я сижу в полутемном углу «поплавка»
и какой-то эстет на эстраде поет:
- Ах, зачем эта ночь так была коротка!..
От луны по воде незатейливый след,
городского романса простые слова –
дежавю продолжается тысячу лет:
человек умирает, а память жива.
В акватории неба, у всех на виду,
по течению ночи плывут облака.
Не гони лошадей,
я допью и уйду.
Тридевятое августа.
Жизнь коротка.