Рабочий день окончен – нажми на сброс.
Вагон метро, автобус – и тишина…
Но снова на платформе с букетом роз
Всё та же незнакомка – она, она!
Ни на кого не глядя, в который раз
Она войдет и сядет – ей до конца.
И он опять, как мальчик, не сводит глаз
Со ставшего знакомым ее лица.
Ему присесть бы рядом, заговорить,
Сойти бы с нею вместе, да на своей.
Он мог бы эти розы всю жизнь дарить,
Но… кто-то же приносит букеты ей!
А что она?
Всё то же – работа, дом,
Вагон метро, автобус – и тишина.
Привычные заботы, да и потом –
Кому она, по правде сказать, нужна?
Вагон метро, автобус, - а жизнь идет,
И поменять бы что-то пора в судьбе.
Но никакого принца она не ждет
И покупает розы – сама себе.
Хорошо ли себя чувствуешь, плохо...
Хорошо ли себя чувствуешь, плохо –
Слава богу, не на смертном одре.
И выводит старичок кабыздоха
На прогулку в опустевшем дворе.
Сразу под ноги бросается вьюга,
Заметая все следы и пути.
В одиночку, не держась друг за друга,
Им привычный свой маршрут не пройти.
Но тропинкою скользят ледяною,
Как лунатики в полночном бреду.
Оба видели, наверное, Ноя
Или Ленина в таком-то году.
Хорошо – неподалеку скамейка.
Пес улегся возле ног на снегу.
До чего же это трудно – сумей-ка
Продираться через все «не могу»!
Нет надежнее друг другу конвоя
До скончания недолгих веков –
Страшно думать, как расстанутся двое
Обессилевших больных стариков.
Славно жить, кому осталось две трети,
Половина или может быть, треть...
Боже, Боже, если есть ты на свете,
Дай обоим в один день умереть.
1953-й (несбывшаяся фантазия)
Бесконечная степь с четырех распростерлась сторон,
Только рельсы стальные ее разрезают с размаха.
На восток, на восток подконвойный ползет эшелон –
Сорок восемь теплушек обиды, надежды и страха.
Что ж, привычное дело – скитались две тысячи лет,
Были красною тряпкой, бельмом на глазу у тирана…
Если это судьба, то ее лотерейный билет
При любых тиражах оставался пустым, как ни странно.
Этот город, исходная точка – он больше ничей,
Он казался родным, только всё провалилось куда-то:
Все облавы, погромы, публичные казни врачей
Пусть останутся там. В этот город не будет возврата.
Так же ехали немцы, калмыки и целый Кавказ,
Умирая в пути, голодая, страдая, болея.
Но чем крепче с годами любовь верноподданных масс,
Тем и ненависть день ото дня всё суровей и злее.
И быстрей паровоза вперед директивы летят,
И на всех полустанках конвой инструктируют строго:
«Никого не щадить! Выживают пускай, как хотят,
А не выживут – ну и отлично, туда и дорога!»
И ползет эшелон – почему-то ползет на восток,
А ведь только недавно на запад их гнали арийцы! –
А с перронов вослед раздается глухой шепоток,
Нарастает, лопочет, заходится криком:
- Убийцы!!!
Там, где рельсы кончаются, встали бараки в ряды,
Комендант примеряет по случаю новые бурки,
Над поселком витает веселое слово «жиды»,
И готовят заточки, попав под амнистию, урки…
Что ж ты, Родина-мачеха, пестуешь волчий закон,
Что ж ты бьешь по своим – беспорядочно, тупо, жестоко?
Всё ползет и ползет бесконечной длины эшелон
Бесконечной дорогой – от запада и до востока.
Школьные друзья
Прожить спокойно целых двадцать лет,
забыв былые страхи и обиды…
Но за спиной послышится «Привет!» -
и память вновь срывается с орбиты.
Ну да, конечно я тебя узнал.
Работаю. Неплохо получаю…
Женат, а сын меня уже догнал…
Нет, никого из наших не встречаю…
Да, время мчится, словно в стременах.
Да, далеко судьба поразбросала…
Что? Помню ли о школьных временах?
Представь себе - я помню, и немало.
Ты во дворе с утра меня встречал,
и не теряя время на беседы,
всю мелочь из карманов вычищал,
что мама мне давала на обеды.
Ты был мастак потребовать, нажать,
взять силой
и обманом сесть на шею.
Я должен был контрольные решать –
сперва тебе. Себе – когда успею.
Я помню грязный школьный туалет
(ты не давал отсиживаться в классе),
и дружный мат, и дым от сигарет –
а я торчу, как бобик, на атасе.
И я, конечно, не забыл о том,
как ты меня, поставив на коленки,
охаживал резиновым жгутом,
нарочно это делая при Ленке.
Я помню всё. И давность лет не съест
твои тычки, насмешки и подставы,
и то, как ты в ответ на мой протест
дружков позвал на помощь – для расправы.
…Я прямо посмотрю тебе в глаза –
не я воспоминаний вечер начал.
Ну что же ты? Не хочешь ли сказать,
что это было как-нибудь иначе?
Ты просто отвернуться мог к окну –
зачем сейчас на грубость нарываться?
Но может быть, почувствовав вину
ты сам боишься в этом признаваться?
И словно подтверждает этот факт
переизбыток слов твоих горячих.
А я сижу, тебе киваю в такт
и улыбаюсь –
я не бью лежачих.
C утра телевизор бормочет...
С утра телевизор бормочет,
и жмурится кошка на свет,
а бабушка в кухне хлопочет –
для внука готовит обед.
В последнее время нечасто
внучок появляется тут.
Когда ему с бабкой встречаться!
С утра допоздна – институт.
Всё лекции, лабы, задачки,
а тут позвонил, дорогой,
сказал, что на папиной тачке
заскочит на часик-другой.
Ах время! Летит без оглядки
и льгот не дает никому!
Давно ли она шоколадки
в ларьке покупала ему?
А нынче он водит машину,
не верится даже – студент!
(Пирог я, наверное, выну,
а то прозеваю в момент).
…Два раза еда разогрета,
остыл испеченный пирог,
а внучек всё бегает где-то...
И вот – долгожданный звонок!
Он вихрем в квартиру ворвется,
да только от самых дверей,
конечно, уже раздается
«Бабуля, давай поскорей!
Сегодня успеть еще надо
в бассейн, на свиданье и в клуб».
Но бабушка все-таки рада –
половником черпает суп,
второе кладет ему горкой,
вскрывает клубничный компот –
и сладко, и чуточку горько
от этих приятных хлопот.
И горько, и все-таки сладко,
минутка – и та дорога.
В спортивную сумку украдкой
кладет она полпирога.
Пускай неизбежна разлука,
которая всем предстоит,
но, может, запомнится внуку
вот именно этот визит?..
Она проводить его выйдет
и гордо посмотрит вокруг –
пускай все соседи увидят,
какой замечательный внук!
Наступит момент неизбежный:
он сядет поспешно за руль
и скажет смущенно и нежно
«Ну всё, я поехал, бабуль!»
Машина умчится под двести,
оставив лиловый дымок,
а бабушка след ее крестит
и шепчет «Спаси тебя бог!»
Ночное прощанье
Ветер то плачет, а то смеется.
Пусто на улице. Лишь фонарь –
Голая лампочка бьется, бьется,
Будто качает ее звонарь.
Сколько я помню себя на свете,
Этот скрипучий фонарь ночной,
Улица эта и этот ветер –
Пели и плакали надо мной.
Если мне было порой несладко,
Душу лечили они, как встарь –
Ветер мне слезы сушил украдкой,
Слушал, кивая, меня фонарь.
Ах, мои милые домочадцы,
Снова я с вами наедине.
Думал ли я, что пора прощаться
Выпадет ночью осенней мне?
Не по своей уезжаю воле.
Ночь неуютна, темна, сыра.
Эй, отдавайте швартовы что ли!
Что ж вы там тянете до утра?
За переезд заплачу монету,
Только с собою не заберу
Даже не нужную больше, эту
Голую лампочку на ветру.
