Глава 11. В которой Бакина – жена берет в оборот Бакина – мужа.
Рано утром деду вызвали скорую. Старик хрипел, руки дрожали, упавшее одеяло открыло высохшее тело, исколотые шприцами вены. Грудь тяжело вздымалась. Приехавший фельдшер сделал очередной укол и предложил забрать его в больницу. Поднявшиеся ни свет ни заря родственники с видимым облегчением согласились. Бакин с Варламом оттащили к машине носилки, Колтунов шел впереди, давая команды, как сподручнее развернуться на лестнице. Впрочем, на широких пролетах и площадках труда это не составило. Следом шли Бакина с Фишман, шмыгающая носом Оленька, завершала процессию серьезная Шельма.
Потом все вернулись. Бакин засобирался на службу. Он уже поправил перед зеркалом фуражку и схватил сверкающий кейс, когда супруга неожиданно подхватилась и, взяв мужа под руку, потащила его к лифту.
– Вот что, Бакин, – начала она еще в кабине, – с дедом надо решать!
– Ты о чем? – не понял супруг.
– О папе. О его квартире. – Она тяжело вздохнула. – Он лежит уже два года. Ему хорошо…
– Зая! Побойся Бога, что ты несешь!
– Ему хорошо, – упрямо повторила она, – я бы тоже полежала месяц другой. Он лежит, а мы мучаемся. Я уже Алену с её кичливостью ненавижу! Варлам – просто придурок. Зубы чистит пастой брата, а морду свою журналистскую нашим полотенцем вытирает.
Они вышли из дома и пошли к троллейбусной остановке. Гнус, часа два подпиравший колонну и за это время заплевавший все вокруг метра на два, двинулся следом.
Супруги продолжали разговаривать:
– Зая! – Я все понимаю. – Мы на очереди первые, как только в часть поступит квартира, сразу и переедем.
– Мы уже десять лет переезжаем. Как квартиру выделят, так то многодетный прапорщик объявится, то орденоносец вонючий откуда-то вылезет, а мы все первые. Десять лет первые!
– Хорошо! – Бакин поставил на асфальт свой сверкающий дипломат, – сегодня же иду на прием к генералу и требую для нас общежитие. Квартирного типа!
– Не надо нам никакого общежития, – вздохнула Бакина, – слава Богу не на улице живем. У нас Олька, может, замуж выйдет.
– Как это замуж? – удивился Бакин. Его Олька, которой чуть ли не на прошлой неделе (пять лет назад) косички заплетал и замуж?!
– У Оленьки кавалер. С серьезными намерениями.
– Подожди, им жить что ли негде? Потому ты о квартире.
– Нам жить негде. Поэтому надо квартиру деда продать, деньги поделить и купить всем нормальное жилье.
– А сам дед?
Бакина заговорила ровно и четко:
– Папе нужен специализированный уход, постоянное наблюдение медиков и социальных работников, что в домашних условиях обеспечить невозможно. Держать его дома – жестоко по отношению к нему самому…
Под этот равномерный бубнеж к ним украдкой подбирался Гнус. Он отследил парочку от дома и теперь, когда очередной троллейбус забрал народ с остановки, решил нарушить наказ Коляна и увести у военного его роскошный сверкающий кейс. Гнус натянул на глаза шапку-петушок и, чуть согнувшись и вытянув руку, неотвратимо приближался.
– …Квартиру продаем. Колтуновы сами никогда не съедут, даже если дворец себе построят. Деньги делим и покупаем себе… квартиру в Берлине и пивную.
– Какую еще пивную?! – оторопел Бакин.
– Сам же, когда в Германии служили, из гаштетов не вылазил. Сколько валюты там оставил. Вот и сделаем немецкую, но с русским уклоном. С самоварами. Пиво из самовара. У них русское в моде.
– Ты с ума сошла! Какая Германия, там заграница. Я же военный!
Гнусу осталось сделать пару шагов.
– Военный… мужчина здоровенный, – передразнила мужа Бакина, – забыл, как сервизы Мадонна по пять штук вывозил, по сумкам прятал, а потом здесь по комиссионкам распихивал. Продадим квартиру деда, увольняйся из своей армии, и заживем как люди. Ты, вообще – воин-победитель, они тебе все так предоставить должны. Когда захватничали – им и землю обещали, и трактиры наши. Мы победили, значит и нам надо, пусть спасибо скажут, что покупаем, а не так берем. Я тебе скажу, никогда политику двух Германий не одобряла, они под это дело от всех контрибуций ушли. Ладно. Сами купим. Будем и в квартире, и при деле. И Ольке с её кандидатом квартиру купим. В Оксфорде. Двухкомнатную. Улучшенной планировки. Пусть живут.
Бакин зацепил ногой дипломат, и тот с грохотом упал на асфальт.
Находившийся в шаге Гнус подпрыгнул и отскочил в сторону.
– Сколько можно чемодан этот таскать? Сделаем дело и все в шоколаде.
– Подожди. Прекрати этот бред. С кем живут?! – Ты меня совсем с толку сбила, – Берлин-пивная, теперь Оксфорд, кто у Ольки появился?
– Появился. Ты со своей службой совсем ничего не видишь, а девочке замуж пора. Он научный работник. Сейчас защищает диссертацию, потом они поедут в Оксфорд или в Гарвард. Я его еще не видела, но сегодня вечером он в гости придет. Знакомиться. Кольцо фамильное Ольке подарил.
– В Оксфорд? А в армии он служил?
– Ох, Бакин… Мне агенты недвижимости сделали предложение. Квартиру папину продадим, купим себе все, что говорила, а еще виллу в Болгарии или шале, там, где на лыжах катаются.
– Шале?! Да сколько же тебе агенты эти обещали?
– Миллион. Миллион долларов и… и еще немного.
Они сели в подкативший троллейбус.
Гнус чуть не плакал. Колян говорил про миллион долларов, эти с чемоданом про миллион, и в новостях утром с придыханием говорили, что ювелирный на несколько миллионов грабанули. Получается все при деле, миллионы ходят туда-сюда, женятся на богатых, покупают за границей жилье и бизнес, а он… Что и дальше клепать из латуни золотые червонцы?! Жизнь-то проходит, а еще ничего в ней не сделано.
Глава 12. В которой Колян знакомится с семьей.
Торт, шампанское, цветы, пять коробок подарков – чувствуешь себя носильщиком. Колян шёл знакомиться с семьей. Оля прыгала рядом и щебетала. Только задай тему, и потом её не остановишь. Тема была задана про дедушку. Оля рассказала, что еще несколько лет назад, когда дедушка вставал, за ним присылали машину из совета ветеранов и возили по разным торжественным собраниям, где он поначалу говорил какие-то речи, а потом просто сидел в президиуме. Теперь дедушка лежит, но постоянно звонят из совета ветеранов и интересуются его здоровьем, надо ли чем помочь и передают продуктовые наборы. Только он сам ни на что уже не реагирует. А сегодня утром его отвезли в больницу…
«Оп-па! – подумал Колян, – дед в больнице, надо форсировать».
И он снова повторял про себя: кому, что вручить из того, что тащил. «Цветы – Олиной маме. Папе-подполковнику – пивную кружку с российским гербом. Варламу – ручку «Паркер». Колтунову – клюшки для гольфа, Фишман – педикюрный набор.
«Дед в больнице – подвеску Ольге подарю уже сегодня. Да, – заключил он, – надо форсировать. Просить руки. Руки, ноги и всего остального по списку».
Они подошли к дому. Торжественный момент приближался.
«Кто встретит первым? – гадал Колян, – тесть или теща? Колтунов, Шароваров или Алена Фишман?
Однако первым оказался консьерж. Оля открыла массивную дверь подъезда. Колян затащил коробки и был встречен бдительным вахтером.
– Куда? – зарокотал он, загородив дорогу. – Курьер? Здесь жди!
Бравый краснорожий консьерж смотрел на него с ненавистью с утра не опохмелившегося человека.
– Дядя Коля, это к нам, – зашла следом Оля, – ну что стоишь? Проходи к лифту.
Их ждали. Стоило позвонить в дверь, та с готовностью открылась. На пороге стояла Олина мама. Басовито гавкала овчарка. Тут же из комнат выползли другие родственники. Из-за угла недовольно выглядывал кот. Начались смотрины.
Колян целовал дамам ручки, жал руки мужчинам и раздавал подарки. Кот терся о его ногу, Шельма размахивала хвостом.
– Раздевайтесь… Проходите… Чувствуйте себя как дома…
Последние слова ему особенно понравились. Фишман настойчиво приняла пиджак, потом отправилась искать вешалку.
Все прошли в большую комнату. Давно уже семья не собиралась за столом. Повода не было, дед болел, у всех свои интересы, и Шароваров в общей проходной комнате скрипел диваном за книжным стеллажом. Появление же Коляна ненадолго объединило. Все ели принесенный им торт, приготовленные Бакиной салаты, а Колян рассказывал. Почти ничего о своем прошлом, немного о настоящем и бурным потоком о будущем.
Оля любовалась избранником, а родственники подкидывали вопросы.
– Отсрочка от службы на время учебы… аспирант Академии информационной дератизации при ООН… отделение психоанализа и человеческих отношений… – отбивался Колян, – родители в Африке в длительной зарубежной командировке по линии ЮНЕСКО… диссертация… Оксфорд-Гарвард-Кембридж-Принстон… Одену-обую… будет за мной как под…, то есть как за каменной стеной…
Все что ни говорил, было в тему, родственники согласно кивали. Тогда Колян преподнес Оле в дополнение к кольцу подвеску из фамильного гарнитура и попросил у родителей её руки. Бакина зарыдала. Бакин посуровел. Оленька сияла как надраенный медный пятак. Колтуновы аплодировали, Варлам полез к жениху целоваться. Всё было прекрасно, пока не раздался телефонный звонок. Звонили из больницы, сообщая, что дед в тяжелом состоянии.
Неожиданное известие испортило вечер. Все засобирались в больницу, и Колян с удовлетворением отметил, что и он может поехать со всеми.
– Поехали с нами, – подтвердила Оля.
– Извини, – взял ее руки в свои Колян, внутри его все пело, – мне надо в лабораторию. Решающий опыт. Так ты скажи, согласна?
– Я тебе со стола поесть соберу, – засмеялась она, – что ты там будешь на бутербродах.
– Береги Ольгу, – крепко пожал ему руку Бакин, а Бакина вновь зарыдала. – Если с военкомата будут давить, говори пусть повестки свои в жопу засунут и сразу ко мне, – продолжил подполковник, – съезжу, поговорю…
Алена Фишман по-родственному просто подала ему с вешалки пиджак.
– Да, молодой человек, – вставил слово Колтунов, – потребуются по диссертации отзывы или научная база – обращайтесь. У меня в офисах сразу три академии обосновалось, международный академик болотной водой лечит, так что связи в науке имеются.
Варлам тоже хотел что-то пообещать, но поскольку после вынужденного голодания отъедался и сидел за столом с набитым ртом, то только промычал что-то одобрительное.
– Вот, – Ольга протянула жениху плотно набитый пакет, – завтра я тебе копию ключей сделаю.
Она вышла на лестницу проводить его.
– Послушай, – поинтересовался тот, – дедушке плохо, а никто не торопится. У меня машина не на ходу, так может такси…
– Дедушка без сознания уже несколько лет. Все привыкли. Дядя Жора вызвал машину, на ней и поедем. До завтра.
Она поднялась на цыпочки и поцеловала его.
Лифт вез Коляна вниз, а душа его парила в облаках. Вот и все. Родственники лежали перед ним как раскрытая колода карт. Туз – Колтунов, Король – Бакин, Валет – Варлам, ну дамы, они дамы и есть. А он джокер! Который побьет всё и всех. Дело сделано. Вернее главная часть. Пришел, увидел, победил. Вернее: нашел, познакомился, охмурил. Завтра будут ключи. В загсе подмажу – распишут за неделю. Судя по всему, дедушка тоже не задержит и тогда…
От восторга он нацарапал на стенке лифта неприличное слово. Впрочем, оно там было не первым.
– Ну? – отлепился от колонны Гнус, когда Колян вышел из подъезда.
– На мази. Считай твой дядя – миллионер.
– Ага миллионер. В карманах ни копейки. Тортики-шмортики, колечки. Все на твою телку ушло, работать давай.
Глава 13. В которой рассказывается про опыты Коляна.
Сидя в машине, Колян листал страницы на экране ноутбука.
– Пиши адреса, – бросил он жевавшему бутерброды Гнусу и начал диктовать:
Красная БМВ-пятерка улица Скарабеева, дом пять, запасной вариант: Кукумарина семнадцать. Серая дверь на вольво, тачки по адресам…
Когда список нужных машин под заказы был составлен, Колян на пару с Гнусом натянули вязаные шапочки, взяв баллонный ключ, инструменты, домкрат и канистру, пошли на промысел. Гнус то и дело сверялся со списком заявок: требовались фары к разным моделям, двери, стекла, колеса…Если во дворе по месту прописки нужной машины не было – шли дальше. По пути снимали про запас самые ходовые запчасти.
Работы хватило на всю ночь. Под конец слили из какого-то Ниссана двадцать литров бензина. Чтобы не мучиться, просовывая шланг через изгибы топливоприемника, пробили дырку в днище бензобака, и топливо веселой струйкой стекло в канистру.
– Вот как они деньги-то достаются, – ворочая баллонным ключом нудел Гнус, – миллионы, миллионы, а ты руками поработай сначала. А то работать никто не хочет, все норовят на фу-фу, да ля-ля проскочить. Верное дело: комиссионный запчастей. Открыть точку или две. Здесь сняли – там продали. Грузовичок купим. В одном районе снимаем – в другом продаем. Заживем как люди. Легализуемся – поделился он, с трудом выговорив приличное умное слово – банду сколотим, пацанов наймем, и что мы за ночь двадцать машин не разденем?
Уже светало. Лимузин Коляна получил новую обувку, бензин залили в бак, но заводиться мерс отказался. Колян сел за руль, а Гнус безуспешно пытался тронуть забитую запчастями машину. Тогда её стали толкать вдвоем, потихоньку раскатили, Колян запрыгнул за руль и включил передачу. Мерседес словно наткнулся на стену. Маневр повторили несколько раз, Гнус вспотел и снял шапку, Колян расстегнул куртку.
На пустую улицу вывернул желтый милицейский уазик с включенным проблесковым маячком. Машина покатила прямо к ним и, светя фарами, остановилась капотом к капоту, преградив путь. Распахнулись дверцы и с двух сторон вышли два милиционера с короткоствольными автоматами.
«Вот и все!» – обреченно подумал Колян. Квартира, женитьба, миллион… Руки сжали руль. Гнус, как толкал, так и замер, готовый к досмотру, чтобы предъявить карманы, в которых лежали складная дубинка и выкидной нож.
– Старшина Гробовой, – страшно представился один из милиционеров – толстяк лет сорока. – Чья машина? Куда путь держим?
Второй стоял чуть в стороне с автоматом наготове. Третий – водитель – держал фары включенными, и Колян с Гнусом были как на ладони.
Колян тяжело выбрался из-за руля, протянул документы. Они специально лежали стопочкой: сверху аспирантское удостоверение (липа – нет у аспирантов никаких удостоверений), пропуск в Академию наук (крупно, а ниже мелко про дератизацию и прочее), затем уже права и техпаспорт.
Старшина несколько раз перечитал длинное название Академии, сличил номера машины с указанными в техпаспорте и уважительно спросил:
– Куда едете, товарищ аспирант?
– Пока никуда не получается, – развел руками Колян. – Машина старая, запчасти собрал и вот на сервис надо ремонтироваться, а не заводится.
Ну что? – обернулся сержант к напарнику, – поможем науке?
УАЗик протащил мерседес два квартала, прежде чем тот недовольно чихнул, выплюнув из выхлопной трубы облако густого черного дыма.
Колян остался за рулем, держа ногу на педали газа, а Гнус суетливо отцепил трос.
Милиционеры уехали, и тогда Гнус, плюхнувшись рядом, заключил:
– От науки твоей тоже польза есть.
Родственники же находились в больнице. Они хотели скопом пройти в реанимацию, но их не пустили. Не пустили вальяжного Колтунова, Бакина в форме и Шароварова с журналистским удостоверением. Все остались в приемном покое дожидаться лечащего врача.
Оленька разглядывала ногти и думала о женихе. Бакин, когда супруга снова заикнулась о Берлине и пивной, послал её на фиг, и она обиженная дулась в углу за фикусом. Варлам дремал в просиженном кресле под каким-то медицинским плакатом. Колтунов у окна постукивал по подоконнику подаренной клюшкой для гольфа. Алена подошла и тихо спросила:
– Как тебе женишок?
– Нормальный парень, – пожал плечами Колтунов, – хватка есть. Чего он только ночью в лабораторию поперся? Что там, мыши подопытные? И про академию эту первый раз слышу, их, правда, теперь столько.
– Да какая академия, у него во внутреннем кармане пиджака план нашей квартиры с выпиской из домовой книги.
– Подожди, – опешил Колтунов, – он же кольцо фамильное подарил и подвеску.
– Знаю я это кольцо – магазин при ломбарде на Дмитровке, где невыкупленное продают, там оно лежало вместе с цепкой, еще сережки должны быть. На время припрятал. Ухажер-то у нас с дальними намерениями. А может, кому ещё подарил. У него в другом кармане список невест района на двух страницах. От шестнадцати до пятидесяти пяти лет и про каждую пометки – двухкомнатная-трехкомнатная.
– Вот прохвост! Да я ему… – Колтунов даже замахнулся подаренной Коляном клюшкой.
– Тише, – оборвала его жена. – Пусть крутится. Бакиных отвлечет.
– Ольку жалко, – буркнул Колтунов. – Я её вот такой (показал он клюшку) помню.
– Ничего, узнает, что не обломится – сам исчезнет. А девчонке наука на будущее и цепочка с кольцом на память.
Наконец, им разрешили подняться в отделение. Давно не были они в больницах, и сразу заметили, что эти богоугодные заведения похорошели. Сверкал пластик, везде была новая мебель, вдоль стен стояли диваны под кожу. Вскоре из ординаторской вышел врач. Здесь давно уже не было докторов старой закалки, замотанных жизнью и больными, медсестер с клизмами и шприцами, готовых пахать за копейки, и честно живших на шестидесятирублевую зарплату нянечек. Тех вообще не помнили – их, видимо, никогда и не было.
Пришел врач – простой парень с грубыми и большими, как лопата руками, на правой красовались дорогие часы. Лекарь был краток и строг.
– Состояние тяжелое. Готовьтесь к худшему. – Он, словно для приличия, помолчал. – Больной поступил по скорой, надо заполнить карту.
Карту заполнили быстро: фамилия, имя, отчество, возраст, прописка.
– Хороший адрес, – одобрительно качнул головой врач.
– Мой дядя – заслуженный человек, – встрял Варлам, – и вы должны направить все свои усилия на достижение максимально…
– Может можно что-нибудь сделать? – всхлипнула Бакина, а Колтунов, сжав ей руку у локтя, спросил:
– Какие-нибудь лекарства нужны? Вы скажите.
– У нас все есть, – отказался врач. – Попытаемся. Работа у нас такая – вытаскивать.
– Вы уж его не мучайте очень, – туманно попросила Фишман.
Доктор натянул маску и отправился «вытаскивать». Видимо по его команде две недовольные медсестры покатили следом какую-то аппаратуру и отнесли ампулы с лекарствами.
В палату один за другим, торопясь, прошли несколько врачей.
– Консилиум, консилиум, – зашептали родственники.
Оленька плакала и все равно продолжала думать о женихе, Бакина крестилась, мужчины молча нервничали. Колян…
А Колян был далеко, на другом конце Москвы. Они продали снятые колеса в шиномонтаж, теперь сидели в салоне, довольный Гнус пересчитывал деньги. Денег было много, в основном замасленные десятки и полтинники.
– Гуд! – заключил Гнус, – неплохо ночь прошла.
Колян вздохнул.
– Смотри, – обозначил он. – Ночью, с риском, сигнализация сколько раз срабатывала. Ментам чуть не спалились. А ты за день работы на том же шиномонтаже заработаешь немногим меньше. И рисковать не надо. Крути себе колеса и получай деньги с клиента.
Гнус набычился, какое-то время молчал, а потом заговорил с обидой:
– Чё, как лимон баксов замаячил, решил меня кинуть? Где девка учится – узнай. Под мерседес её подведи, за военным проследи, цветов с клумбы нарви. Чтобы потом как фраер по восемь часов на дядю пахать? Ты, типа, джентльмен удачи, а я лох последний…
Гнус выскочил из машины и, что было силы, хлопнул дверью. Внутри ее что-то хрустнуло, с грохотом провалилось стекло.
Колян тихо ехал по пустым улицам. Вот-вот наступит утро, и прохлада, не находя преграды, вливалась в сломанную дверь.
«А может снести крышу, сделать кабриолет? – думал он. – Мерседес-кабриолет, круто!».
Машины он не жалел. И Гнус больше не нужен. Отшить его, и одной проблемой меньше. Прошло немногим больше месяца с того момента, как он с краденым букетом поджидал девушку у дома, а уже все сделано. Вчера, прежде чем уехать, он договорился, что заберет Олю утром и вместо первой пары они заедут в ЗАГС подать заявление. Потом отметят это дело. Пачка десяток за краденые запчасти оттопыривала карман. Процедуру в ЗАГСе надо ускорить. Встретиться с Понимайко, подготовить ходатайство. Ты-ры пы-ры, загранкомандировка, регистрация по срочному тарифу. Кстати, вам конверт. И совсем не письмо. Как все в жизни легко!
Была и еще одна причина, почему он легко расстался с племянником. Его все чаще стала посещать мысль, о том, что Ольгу с семьей можно и не кидать. Или кинуть, но не сразу. Пожить сначала в семье с культурными людьми: бизнесмен, офицер, журналист, с нормальными людьми, которых так мало было в его жизни.
Глава 14. В которой дедушка умер.
Дурное это дело провести ночь в больнице. Несколько тяжелых часов у дверей палаты, из которой сначала с непроницаемыми лицами вышли приглашенные лечащим врачом коллеги, потом сестры выкатили аппаратуру, и последним вышел тот самый паренек, чьей профессией было «вытаскивать».
– Есть случаи, когда медицина бессильна, – сказал он.
Бакина зарыдала, плакала Оленька, вытирала повлажневшие глаза Фишман.
– Вот лечат у нас, – всхлипнула она, – дома столько лет лежал, а в больнице сразу умер.
– Это он тянул, пока Оленьку замуж не выдаст, – сдавленным голосом произнесла Бакина.
Все погрузились в БМВ и поехали домой. У подъезда Колтунов придержал Бакину.
– Сестра, – начал он, когда остальные скрылись, – папино завещание у тебя? Как там написано – всем поровну?
– Завещание? Где-то у папы в бумагах, там поделено на всех: тебе, мне и Варламу.
– Варлам… Варлам… живет один. Тебе Ольку замуж выдавать, мне Митьку доучивать.
Жанна молчала, и Георгий продолжил уже увереннее.
– Сестра, разделить на троих – поверь мне – выйдет не так уж и много. Приличная квартира, дача, машина – вот и разошлось все и что дальше делать? Лапу сосать? А Шаровар наш и вовсе потратит всё бездарно. Человек он творческий, начнет куролесить. Ему просто нельзя деньги в руки давать.
– Так что же делать?
– Видишь ли, если завещание есть, то все делится по завещанию, а если нет, то среди родственников. Близких родственников, – уточнил он, – и причем тут Варлам, не понимаю. Лучше мы ему поможем по-родственному. Сами. Присмотрим жилье, денег дадим. Квартира папина стоит три миллиона…
– Я знаю, – вздохнув, ответила Жанна. – Наверно ты прав. Варламчик такой безответственный. Кстати, мне рекомендовали замечательное агентство…
Они прошли в подъезд и поднялись в квартиру.
В ней разрывался телефон. Три звонка из разных похоронных бюро, одно из риэлторского агентства и снова бюро-агентство, все сочувствовали, все хотели помочь. В городе оказалось столько добрых людей, что, в конце концов, шнур телефона выдернли из розетки.
Все растерянно бродили по квартире, не решаясь разойтись по комнатам. Следом ходила Шельма, в сегодняшней суете её не покормили и не выгуляли, но умная собака понимала, что сегодня просто не до нее.
Наконец, под утро улеглись спать. Овчарке стало тоскливо. Она встала с подстилки и пошла по комнатам. Там, от чувств и признательности потыкалась мокрым холодным носом в то, что люди выставили из-под одеяла. В бок, пятку, шею. Люди, не разделяя ее тоски, начинали ворочаться, пинались, мычали во сне и кутались в одеяла. Тогда Шельма подошла к креслу и ткнулась в свернувшегося клубком кота. Тот мгновенно проснулся, распрямился как пружина и заехал овчарке по носу когтистой лапой.
Овчарка взвизгнула, тихо поскуливая, вернулась на подстилку и еще долго не спала, положив морду на лапы и думая о чем-то своем собачьем.
часть 2 сразу после смерти
Глава 15. В которой всем жить стало лучше, жить стало веселее.
Странная вещь произошла за несколько часов с родственниками. Все поехали в больницу к деду. Честно сидели в коридоре и волновались. Переживали, заглядывали в лицо врача, интересовались, не нужно ли какое-нибудь особое лекарство. Вернулись домой еще в горе, Фишман, Олька и Жанна с заплаканными глазами, а вернулись именно домой. По-новому оглядывая стены и окна, свои комнаты, кухню, клозет, кладовки, балконы.
На следующий день невидимый таймер стал отсчитывать шесть месяцев, отпущенных на принятие наследства. Шесть месяцев – сто восемьдесят три дня. День у всех ушел на подсчеты. Варлам разделил три миллиона на три, и у него захватило дух. Бакина почти не колебалась, пединститут позволял оперировать не только целыми числами, и три легко разделилось на два. Получилось еще лучше: миллион в капитал на дальние планы, пятьсот тысяч на планы ближние и еще сто тысяч от риэлторов лично ей. На булавки-заколки. И лишь Колтунов ничего не делил и был спокоен как олимпиец, знал – все три миллиона его. Так прошел день. Потом были похороны. Два самых бойких похоронных агента прорвались еще ночью. Первый размахивал как флагом листом с предварительной калькуляцией на сорок тысяч двадцать два рубля и сорок семь копеек, потом подъехал второй и с ходу объявил, что у них все дешевле на три процента. Проходимцев выставили, и они еще какое-то время дрались на лестничной площадке.
Звонил телефон, надрывался дверной звонок, прайсы и рекламки настойчиво подсовывали под дверь. И здесь помог Колян, притащивший аппарат с определителем номера. Звонок убрали до минимума, и телефон безостановочно тарахтел на тумбочке и мигал на табло незнакомыми номерами.
Ближе к обеду родственники собрались в проходной комнате Варлама. Бакины, Колтунов с Фишман, Шароваров и Колян, то и дело опускавший руку в карман, чтобы нащупать связку новеньких ключей.
На столе стояли наскоро сделанные бутерброды, кутья и высокая бутылка водки.
Деда помянули, не чокаясь. Не остановившись на заслугах и вечной памяти, перешли к делу.
– Сорок не сорок, а в пятьдесят тысяч это точно обойдется, – заметил Колтунов и внимательно посмотрел на сидевших за столом. Дело было не в деньгах, сумма для него несерьезная, просто следовало обозначить и закрепить роль старшего в семье.
– Пятьдесят тысяч?! – Это сколько же написать надо, чтобы такие деньги получить? – покрутил головой Шароваров.
– Раскидаем на всех, – пожал плечами Бакин. – Пятнадцать тысяч мы осилим.
– Еще памятник нужен, – уточнил Колтунов.
Все помолчали и выпили по второй, поминая.
– Была я как-то на кладбище, – вздохнула Фишман, – к первому мужу на могилку ездила. Так там могилы, могилы, а потом полянка. Холмик небольшой светлый табличка плиточкой и надпись: «Камня не ставь на могиле моей, пусть растут травы».
Все задумались, и тут подал голос Колян:
– Похороны такого человека вы просто не можете взять на себя, – сказал он, поглаживая руку взгрустнувшей Оли, – Сделать это долг государства, общественных организаций, иначе это будет профанация всего того светлого, за что всю жизнь боролся этот великий человек.
Колтунов одобрительно кивнул и повернулся к жене:
– Алена, где телефон этого совета ветеранов. А то при жизни каждую неделю справлялись о здоровье, так пусть и теперь примут участие.
Глава16. В которой дедушку хоронят.
Все-таки хорошо быть известным человеком и при жизни и, даже, после нее. При жизни – самому, после – для родственников. Из совета ветеранов в тот же день прислали крашеную в рыжий разбитную даму лет сорока, как и положено по случаю, в строгом черном костюме.
Говорила она прямо и четко:
– Разделяя ваше горе, скажу сразу, что на Новодевичье мы не тянем. Лет пятнадцать назад можно было. А теперь все, время упустили. Можно побороться за Троекуровское, но это вопрос времени и денег.
И сразу предложила три кладбища попроще на выбор. Все печальные хлопоты организация брала на себя.
– Оркестр? – строго спрашивал Колтунов.
Дама пообещала и оркестр.
– Отпевание? – уточнила Фишман.
– Священник будет в ритуальном зале.
– Поминальный обед? – подал голос Шароваров.
– Пообедаете, пообедаете, – не возражала представительница.
– Сколько с нас? – уточнил щепетильный Бакин.
– Вам ни о чем не надо беспокоиться. Все расходы организация берет на себя. В девять утра автобус подадим прямо к дому.
В половине девятого Бакин привычно облачился в форму, Колтунов достал из шкафа первый попавшийся черный костюм, Шароваров натянул демократичный черный свитер. Дело было за женщинами. Если Ольга одевалась недолго, добавив в привычный гардероб черный шарф, то и Бакина, и Фишман, толкая друг друга, вертелись перед большим зеркалом в коридоре. Менялись кофта и юбка на брючный костюм, платье на сарафан, черный шарф на черную шляпку с вуалью. Непростая задача, чтобы было одновременно прилично, красиво и траурно, кое-как решилась.
Колян привез цветы. Шикарные (как сказали дамы) красно-черные розы. Все было готово, и большая семья спустилась к автобусу.
Лишь молодым происходящее было внове. Старшие проходили неприятную процедуру не раз. Варлам от газеты то и дело командировался на похороны районного масштаба, гадая только об одном – позовут или нет на поминки. Скорбный путь был давно отработан. Сначала траурный зал при больничном морге. На входе будто специально расставлены кресты и венки, «гробы в ассортименте» – как сказано в вывешенном здесь же прейскуранте. И все, проходя мимо, с уважением смотрели на солидного полированного красавца, убранного внутри белым атласом. Дальше постамент с гробом, по стенам те же венки, только уже без ценников. В углу, помахивая кадилом, наготове поп с ящиком на животе с надписью «На восстановление сразу всех храмов».
Все та же представительница совета ветеранов, украсившая высокую прическу напоминавшим пропеллер черным бантом, распоряжалась:
– Родственники, начинаем прощание.
Родственники обступили гроб. Ни разу не видевший дедушки Колян и сейчас не горел желанием знакомиться. Он походил по залу, наткнулся на попа, который воспринял это как руководство к действию. Он еще яростнее замахал кадилом и мелкими шажками двинулся к родственникам. Колян ловко уклонился, увидел обтянутую той же материей, что и стены, дверь, приоткрыл её и отшатнулся. За ней стояла вереница каталок с накрытыми простынями телами. Кто-то из служащих с профессионально скорбным выражением лица пронес костюм на плечиках и туфли.
Родственники продолжали прощание. Фишман не для последнего поцелуя, а из женского любопытства наклонилась и бестрепетно провела рукой по застывшему лицу.
– У него зубов нет! – вскрикнула она.
– Подонки, – пробормотал кто-то, – золотые коронки. Как же мы прошляпили?..
Поп в засаленной рясе, на всякий случай развернулся и потрусил в дальний угол, где как раз вывозили следующего покойника.
Дюжие молодцы со строгими лицами понесли гроб с дедом к выходу. Там пришлось ждать, когда подрулит автобус из собравшейся у дверей морга колонны.
– Господи, всю жизнь по очередям и после нее в очереди толкаться. – Очередной раз промокнула глаза краем платка Бакина.
Сиденья в катафалке стояли вдоль, и родственники сидели, невольно глядя в глаза друг другу.
На кладбище их дожидался оркестр. От именитого академического ансамбля прислали барабан с прикрученными сверху тарелками и «трубу» пропитого вида. Трубач надувал синие щеки, и труба рвала душу. Барабанщик медленно отводил, а потом резко пускал руку, будто заколачивал гвозди. Барабан отзывался обреченно и глухо, ясно давая понять, что назад пути нет, и все там будем. Тарелки били словно по голове.
В этот мрачный день хоронили в разных местах кладбища. На престижном месте у аллеи, где замер большой в два ряда оркестр, поставили трибунку, с которой по бумажке читали речи. Дальше, где кресты перемежались со звездочками, выстроился караул с автоматами. И еще где-то надрывались музыканты.
Все играли Шопена, но в результате известная музыка сложилась в какую-то новую странную и пугающую мелодию. Настолько мрачную, что Шароваров стал карандашным огрызком набрасывать в блокнотик слова: «Вот и еще один туда засобирался./Только оттуда никто не возвращался./Все туда отправимся./Все там скоро будем./Мы других забыли./И нас любой забудет.//Вот и шаг последний./Дальше пустота./Теперь ты верно понял./Все в жизни суета».
Варлам строчил. Стучали молотки, загоняя в гробы гвозди. В отдалении грянул салют, донеслись чьи-то рыдания. И только отошедшему в мир иной было уже все равно.
Процедуру скомкали, бросили по горсти земли, приставили к кресту венок и, чуть ли не бегом рванули с кладбища.
Глава 17. В которой завещаний стало меньше, а денег больше.
Только когда родственники набились в маленькую комнату деда, стало ясно, насколько их много. Тщательно, поглядывая, что в руках у другого, они разбирали вещи. С антресолей сняли коробку из-под телевизора, и безжалостно кидали в нее старые письма, открытки, исписанные тетради, рецепты и газетные вырезки. Колян с Варламом оттащили на помойку кровать и тумбочку.
Колтунов за столом рассеянно перебирал содержимое ящиков. Что толку искать, если он переворошил здесь все не по одному разу?! Его сестра работала как автомат. Протягивала руку, снимала с полки синий том и веером пролистывала страницы. Облаком взлетала пыль. Просмотренная книжка передавалась Коляну, определявшему её возможную ценность – что можно реализовать – откладывал, остальное отдавал Ольге, которая вязала тома шпагатом в аккуратные стопки.
Наконец, Бакина обнаружила во втором ряду между книгами картонную папку, с ней она подошла к окну, закрыв от остальных, незаметно достала и сптятала в карман один лист. После чего переглянулась с братом и отдала пыльную папку Варламу.
Тот, глядя на растущие стопки с собраниями сочинений, ворчал:
– Маркс, Энгельс, Ленин, ренегат Каутский. А где же Солженицин, Зиновьев, Авторханов? Где плюрализм, демократия и многосторонность?..
Фишман с брезгливым интересом перебирала шкаф. Рассматривала тяжелое драповое пальто, линялый плащ, странного кроя костюмы в полоску. Она аккуратно проходилась по карманам, извлекала и бросала в коробку для мусора большие белые таблетки от моли.
– Куда все это добро?
– В Красный крест, – широким жестом предложил Варлам.
– На Мосфильм! – посоветовал Колян.
– Свяжите в узел, – распорядился Колтунов и обратился к аспиранту, – молодой человек, отнесите с Варламом в машину, водитель отвезет куда-нибудь.
– Ап-чхи! - потрошила уже неизвестно какой том Бакина, а конца им не было видно.
Дальнейший общий разговор больше напоминал ворчание.
– …во понаписал человек… сам бы не смог, он Крупской диктовал… потому и детей не было…если по полтора рубля за строку…
– Все, – задвинул очередной ящик Колтунов, – документы как корова языком слизала…
– Нашел-нашел! – восхищенно закричал многосторонний демократ Шароваров, – грамота со Сталиным!
– Тьфу! – скривился подскочивший Колтунов. – Сестра, пойдем, подвезу на работу.
Одеваясь в прихожей, Бакина толкнула локтем мужа.
– Вот, – показала она краешек листа, – эта бумага стоит полтора миллиона долларов. Через полгода ты их получишь. И не надо только говорить, что и тогда ты будешь каждый день таскаться с этим чемоданом на службу.
Во дворе она встретили Коляна с Олей. Те, выбросив очередной тюк с вещами, шли от помойки.
– Дети мои, – прижимая к себе сумочку, торжественно произнесла Бакина, – когда-нибудь вы поймете, на что пошла ваша мать ради вашего счастья.
Колтунов топтался у лимузина. Он распахнул дверцу, усадил сестру назад и сел рядом. Когда машина тронулась, Георгий нетерпеливо спросил:
– Завещание у тебя?
Бакина достала сложенный вчетверо пожелтевший лист и протянула брату. Тот развернул его, пробежался по тексту и небрежно порвал завещание. Приспустил стекло и швырнул клочки на дорогу.
– И человека нет, и страны той нет, и завещания нет… – заключил брат.
– Ах! – всплеснула руками Бакина, но сразу успокоилась. Она помолчала, потом сказала решительно: – Все-таки мы должны помочь Варламчику.
– Купим ему комнату… в Подмосковье… потом.
– Жорик, я тебе говорила про агентство. «Лучший мир». Там очень приличные люди, если не возражаешь, они уже сейчас начнут готовить квартиру к продаже.
– Займись, возьми все на себя, – пожал плечами брат. Думал он уже о другом. – Я тебя у работы высажу. Мне еще по делам надо. А обо всем этом забудем. На полгода. Вернее на пять месяцев и двадцать семь дней… – тут он позволил себе улыбнуться.
Глава 18. В которой родственники начинают тратить деньги, которых пока нет.
Да-да, и богатые плачут. Только слезы у них большие и прозрачные, как у крокодилов. Хрустальные и граненые, как грамотно разделанные ананасы.
– На стройку! – бросил водителю Колтунов, высадив сестру.
Георгий не любил сюда ездить, а куда денешься. В компании других состоятельных людей он вложился в строительство элитного дома, в котором оплатил себе апартаменты. Сто пятьдесят квадратных метров, плюс зимний сад, плюс… да туда столько можно затолкать, что проблема будет одна – как бы не заблудиться. За все это великолепие Колтуновы уже отдали полмиллиона долларов. То есть вложились удачно, успев застолбить место на стадии котлована, когда красивый дом с башенками был лишь на щите, закрывавшем безобразную яму, в которой как муравьи копошились рабочие.
Стройка ни шатко, ни валко тянулась третий год. Дом полз вверх по этажу в месяц. Те, кто наскреб на разного ранга квартиры, от двухсот тысяч до полумиллиона баксов чуть не выли от досады. Кто строчил жалобы, кто осаждал строителей, кто просто тихо мечтал: пусть уж как-нибудь достроят, а чтобы я еще когда-нибудь в такую авантюру ввязался!.. И все прекрасно понимали, что дом, скорее всего, достроят, но их деньги все это время успешно крутят ушлые дяди, и сделать с этим ничего нельзя. Посадишь или разгонишь дядей – стройка и вовсе станет, а так вот еще кирпич подвезли, и кран по рельсам ездит туда-сюда, еще этаж сложили, и оставшиеся квартиры все еще продают и продают в два раза дороже, чем им три года назад. Есть и первый, построенный корпус, который вот-вот начнут заселять, и подведенный под крышу второй, глядишь, еще годика через два дойдет очередь и до них…
Потому Колтунов, которому эта история порядком надоела, толкнув дверь в офис продаж в вагончике прямо на стройке, сказал коротко:
– Здорово, жулики!
В офисе скучали два менеджера: белые рубашки, костюмы – синтетика, галстуки с большими небрежно повязанными узлами. Сидели и мечтали в расслаблении. Первый, маленький и худой мальчишка, в честных мечтах, что придет клиент за квартирой однокомнатной, а он его разведет на «трешку» и получит свой процент от сделки. Второму – сутулому как знак вопроса – процентов было мало, и он мечтал, что клиент, пришедший с наличкой покупать ту же «трешку», передумает, а деньги забудет в скрипучем портфеле, и он их присвоит и сразу уедет на Сейшелы.
Колтунов был уже окучен и интереса не представлял.
– Кто вы? – вяло поинтересовался маленький.
– Корпус три, квартира сорок пять! – представился Жора.
– Ваш этаж еще не построен, – виновато пояснил сутулый.
– Позовите начальство, – распорядился Колтунов.
Менеджеры только переглянулись и развели руками.
– Как с ним связаться?
Тяжелый вздох служащих говорил лучше слов, что-то вроде того, что они – люди подневольные, начальство и сами никогда в глаза не видали.
Колтунов отодвинул стул и, не глядя на мелкую сошку, с которой невольно приходится общаться, сквозь зубы процедил:
– У меня по договору сто пятьдесят метров, хочу доплатить наличными еще за столько же и переписать договор на пентхаус в первом построенном корпусе. Чтоб выше меня было только солнце.
Тут он позволил себе улыбнуться.
Менеджеры вскочили как по команде. Один захлопотал возле кофемашины, второй неожиданно вспомнил телефон начальства и стал ему лихорадочно названивать.
Спустя час все было готово. Прикатившие на такой же БМВ, как у Колтунова, вице-президент строительной фирмы и бухгалтер споро оформили договор и выписали счет. Вип-клиенту Колтунову в дополнение к выписанному счету и договору подарили футболку и талон на телевизор. Все это он широким жестом отдал менеджерам. После чего, спрятав в портфель бумаги, поехал к себе в офисный центр.
А там уже не первый час трудилась Бакина. Сначала все шло по накатанной. Зеркало на стол перед собой, косметичку. Потом все это было сметено в ящик стола.
– Жанночка, ты куда? – глянув на часы, сладким голосом поинтересовалась главная стукачка.
– Я, в «Лучший мир», – отрезала Жанна, – так и доложи.
Но прежде чем отправится в агентство недвижимости, она завернула в находившийся в соседнем корпусе салон красоты. Вскоре над ней уже колдовал мастер, и маникюрша в готовности раскладывала свои пилки и щипчики.
Шароваров же, все время пока ехал в редакцию, делил три на три и с каждым разом рот его невольно растягивался в улыбке все шире и шире. И плевать ему было, что вид его зубов никого вокруг не радовал.
На работе он сразу направился в кабинет главного редактора.
– Я покупаю вашу газету.
Редактор, работавший с Варламом лет десять, только и спросил:
– Сколько экземпляров?
Варлам долго думал, что еще сказать весомого и наглого, но не нашелся и вышел. За своим столом он надолго задумался. Миллион… и что дальше? Создать свою желтую газету? Открыть ресторан? Или давняя мечта написать толстый серьезный роман? Нет! Купить литературных негров и пусть они напишут ему роман. То, что мечтал когда-то сотворить, просто глупо делать самому, если есть миллион.
На столе зазвонил телефон.
– Корреспондента Шароварова?.. Такого больше нет!
Миллион долларов можно перевести в рубли. Так будет больше. А если в евро, то будет меньше… Пусть лучше в долларах. Или в рублях? Что ж я сижу? В комиссионке дивный кожаный пиджак уже неделю висит.
Он выключил компьютер и, хлопнув дверью, навсегда ушел из редакции.
Колтунов в это время общался за обеденным столом в ресторане с совладельцами бизнеса.
– Полмиллиона долларов под десять процентов займешь на полгода? – спросил он между первым и вторым блюдом бывшего секретаря парткома.
– Займу, – вытер тот губы салфеткой, – Другу помочь – дело богоугодное. Под залог пакета акций.
– Профсоюз! – повернулся Георгий к еще одному компаньону. – Займи поллимона зеленых. Через шесть месяцев пятьсот пятьдесят отдам.
– Под залог акций, – кивнул головой бывший рабочий вожак, – надо же, лобстер в меню появился, заказать что ли?..
А что же Бакин? Как он перенес это испытание? Пал Бакин. Не на поле брани, а под атомным денежным ударом. Днем раньше он получил жалованье, двадцать пять тысяч рублей, да так и не выложил из бумажника. Теперь шел на службу и машинально разглядывал витрины. Зашел в торговый центр и прошелся по этажам. Вышел через другие двери, держа в руках ошейник для Шельмы, набор носовых платков с кружевным краем. Потом был салон сотовой связи, где неожиданно для себя купил совсем уж невозможный розовый мобильник. (Для Ольки – успокоил он сам себя). Глубина его падения усилилась. На пути оказался обувной магазин «Карнаби». Он вышел из него спустя десять минут в дивных туфлях, украшенных фигурным плетением, носы которых были загнуты вверх как у лыж. Жалованье на этом кончилось, и Бакин, весело насвистывая, помахивая сверкающим чемоданчиком, направился на службу.
Произошедшие события не отразились лишь на Оле и Коляне. Оля хлопотала на кухне, а Колян смотрел на Кремль. Это было легко. Надо лишь в одной из комнат отодвинуть штору. За окном словно кондитерский набор. Красного шоколада стена с зубцами, башни, словно из печенья, сахарные церкви. Протяни руки с вилкой и ножом и отрежь кусок пожирнее.
«Вдруг сейчас Путин с Медведевым на меня смотрят? – подумал Колян, – куда я попал? Из гопоты привокзальной в такую семью. От шулерства к солидным людям».
Сам себе не сознаваясь, Колян тянулся к новым родственникам. Он часами был готов слушать бессмысленную болтовню Варлама, четкие словно команды высказывания Бакина и старательно внимал скупым ободряющим словам Колтунова. И Оля…, он уже не вздрагивал, когда светившаяся от счастья Оля брала его под руку или проводила ладошкой по его щеке.
«Чего тебе ещё надо? – приходила новая мысль, – ну будет этот миллион и что? Понты обратятся в жизнь, а кто-нибудь начнет охотиться за мной?»
– О чем думаешь? – Оля поставил на стол чашки с кофе, неслышно подошла и прижалась к нему.
– Будешь смеяться, смотрю и думаю, может, сейчас Путин с Медведевым на меня смотрят.
– А я в детстве боялась туда смотреть, мне во дворе сказали, что за кремлем в мавзолее покойник лежит.
Колян засмеялся, крепко обнял её и поцеловал.
– Теперь не боишься?
– Я с тобой ничего не боюсь…
Глава 19. В ней Колян расстается с научным руководителем и оказываются, что родственники кидают не только Шароварова, но и Гнуса.
За прошедшие несколько месяцев профессор Понимайко сдал. Если в последнюю встречу с Коляном он выглядел бодрым здоровячком, интеллект которого не стеснялся ни стоптанных ботинок, ни сильно поношенной одежды, то теперь он слился с образом, Возникло неминуемое единство формы и содержания. Колян смотрел из машины, как тот медленно приближается, шаркая ногами.
Профессор подошел и сел на заднее сиденье.
– Это вам, профессор, – протянул Колян конверт.
– Как продвигается работа?
– Профессор, я решил остановиться. Не хочу доводить практическую часть до конца.
Тот молчал недолго.
– Я старый. Мозги уже не быстрые. Но я много видел. И слышал. И мне нравится нынешнее время. Где бы ты не учился, по какой специальности, на врача или юриста, строителя или психолога, платно или даром, сейчас учат только одному – отнимать деньги. И это правильно, потому что честно. А в нашем учебном заведении еще честнее. Когда мы продавали глюкозу пенсионерам под видом чудо-лекарств, ты хорошо потрудился, заработал и многому научился. Когда мы впаривали тайм-шеры, строили финансовые пирамиды, ты был уже не на последних ролях. Потом решил сделать в одиночку свое миллионное дело. Многим это не понравилось, но я встал на твою сторону. А теперь… Знаешь, в Ленинграде в годы блокады решили подкормить ученых. Организовали специальную столовую. Они приходили туда в шубах, тяжелых пальто с бобровыми воротниками, с судками и кастрюльками, чтобы получить еду. В очереди беседовали о науке, древних никому не нужных книгах, старых картинах, которые в тот момент годились только на растопку буржуйки, о музыке. Эти дистрофики старались не смотреть на розовощекого жирного повара, что разливал капустный суп. Но еды было мало. И ученые-дистрофики все равно умерли, а повар остался. И когда пришла победа, у него было много золота, картин, редких книг и, особенно, богатых дорогих шуб. Хоть он и не знал ни слова по латыни, ни одного языка, да и русского толком. Так вот ты был таким поваром, а потом решил отставить черпак и встать в очередь с дистрофиками. И кончится это тем, что тебя не будет, а все твое достанется другим. Ты хочешь остановиться в прыжке, но такие попытки заканчиваются только падением. А ты был моим лучшим учеником.
Профессор вышел из машины и хлопнул дверью. Конверт остался на сиденье.
Мерседес еще постоял, потом тихо поехал по улице…
– Скажи, оттуда деньги берутся? – Гнус стоял чуть набычившись и оттого казался ниже Коляна. – Ты ж учился. Должен знать. Вот мы лохов на бабки разводим, лохи у своих по мелочи тырят, те, кто наверху вообще всех на суммы кидают. Как труба: деньги снизу куда-то наверх летят. Выдувает их, а куда? Откуда они вообще берутся?
Они разговаривали на рынке, где торговали запчастями. Гнус продавал снятые с машин и нереализованные детали. Заодно на лотке лежало несколько подержанных сотовых телефонов, плееров, барсеток.
– Деньги эквивалент товара, – попробовал объяснить Колян. – Их выпускают соответственно наличию в государстве материальных ценностей. Если напечатают с избытком, будет инфляция.
– Это что такое? – заинтересовался Гнус.
– Это когда денег слишком много.
– Денег много не бывает, – авторитетно заявил племянник. – Деньги… товар… Это что ж вот под эту фару, – ткнул он рукой в блок оптики от БМВ, – кто-то денег напечатал. А я ее целый день продать не могу. И вообще не могу больше, дома пацаны думают, я здесь при деле, в бригаду просятся. А я что? Все на побегушках – за тем проследи, того пропаси и никого не трогай! Мне уже двадцать один год и ничего еще в жизни не сделано!
Колян вздохнул.
– Ладно, товар-деньги-товар, – продолжил Гнус, – короче, дядя, слушай идею. Ты прав, невеста, тесть с тещей, палками их не надо. Все же родня. Ты ей впаривал, что родичи, типа, в Африке валюту зашибают. Вот и отвези туда дуру, типа, с родителями знакомить. А там её в бордель или на органы. Вернешься: где доча, куда дел? А ты им: крокодил дочу съел. И все. Давайте половину хаты! Ну как план?
Колян молчал. Он посмотрел на длинные ряды столов, на которых лежали запчасти, продавцов – ночью открутил – днем продал, посмотрел на небо, ковырнул носком ботинка землю.
– Извини, племяш, наша операция сорвалась.
– Что такое?
– Мы ту семью грабить не будем и на деньги разводить тоже. Я остаюсь в ней.
– Не понял, – набычился Гнус, – а я? Это что, кидалово?!
Колян молчал.
– Самый умный, да? У тебя вон и мерс, и костюм блестящий, пашем вдвоем, пашем, а капуста замаячила – меня в сторону…
– Никого разводить не будем и грабить не будем, – Колян говорил медленно, как по обязанности, – подожди, приподнимусь немного и тебе помогу. В техникум устрою.
– Что?! – заорал Гнус, – обурел в натуре! Я паши, а он пляши! Пошел ты!
Он выхватил из под прилавка бейсбольную биту, треснул ею по фаре, мобильникам, разметал барсетки и пошел с ней дальше по жизни.
Не дай вам Бог, читатель, с ним встретиться
Глава 20. В которой родственники продолжают тратить деньги.
Месяц прошел, а денег и еще не было, и уже не было. Еще не было миллионов долларов. И уже как-то непривычно быстро потратились полученные в зарплату жалкие тысячи рублей. Даже преуспевающий Колтунов успел занять под будущие прибыли ни много ни мало – миллион долларов и вложить его в строительство пентхауса с зимним садом, в долг заказать его отделку и в долг же купить новую мебель. Бакина не только составила в агентстве недвижимости предварительный договор на продажу папиной квартиры, но и подобрала себе в том же агентстве скромную «трешечку» на Вильгельмштрасе, пивную на Фридрихштрасе и еще домик в Албене. На работе начальство сначала закрывало глаза на её прогулы. Потом все же попросило вести себя скромнее. Бакина в ответ расхохоталась и вернулась на рабочее место только чтобы веселым почерком написать на листе заявление об увольнении. Из листа она сложила самолетик и, приоткрыв дверь, пустила его в кабинет начальника.
Она пришла домой, где лежа на диване в проходной комнате с каталогом в руках и тихой улыбкой на лице Шароваров листал страницы с яхтами, особняками и бассейнами.
Лишь Фишман так и оставалось в привычной роли домохозяйки, да Бакин, как ученая лошадь продолжал ходить на службу со своим сверкающим дипломатом. Ольга же была просто счастлива. Они с Коляном заказали белое платье и строгий костюм, длинный белый лимузин и вовсю готовились к свадьбе, которую назначили на тот же день, когда родственникам предстояло вступить в наследство.
Глава 21. В которой наследники изгоняют Шароварова.
Говорят, что ожидание счастья и есть счастье. Враки! Если счастье, как многие считают, – это большие деньги, то можно их ждать всю жизнь – и что вот это ожидание и есть счастье? Ну и ждите себе дальше, а Шароваров уже не мог. И так много лет ждал, уже и не надеясь. А вот оно привалило. На остатки прежних тощих доходов он купил себе кожаный пиджак и деньги кончились. Не мог Шароваров больше терпеть и пошел сдаваться, постучав в дверь комнаты Колтуновых.
Супруги до этого тихо беседовали. Фишман корила мужа, что все деньги он вбухал в пентхаус и наделал долгов, а муж отвечал, что после реализации папиной квартиры он и долги отдаст, и миллион у них останется. Фишман корила дальше, что он вложился в отделку пентхауса и в новую мебель, не дав ни копейки на ремонт дома на Кипре, а Колтунов её успокаивал, что на Кипр они сразу после оглашения завещания и улетят, чтобы пересидеть там тревожное время, пока здесь нанятые люди будут продавать квартиру старую, отделывать и обставлять квартиру новую. Все уже обговорено. Дадут недельку Бакиным и Варламу, а когда те подергаются и поймут, что сделать ничего нельзя, можно им будет по куску бросить. Тысяч сто Бакиным, тысяч десять Варламу. Мы не обеднеем, а им приятно. Но Фишман опять возразила, что Бакины ладно, но им и пятидесяти тысяч много, а Варлам вообще тут не причем. Двоюродный все равно, что юродивый. Да и Бакину как военному квартира от государства положена. Не пропадут. И лучше их вообще рассорить. А то пятьдесят тысяч туда, пять тысяч сюда. Это ж и Митины деньги. Что ж ими просто так расшвыриваться…
Так они ворковали по-семейному, и все у них было уютно и ладно, когда в дверь постучал Варлам.
– Я к вам, – начал он и, хоть не пригласили, все равно зашел, поскрипывая новым пиджаком. – С деловым предложением. Очень выгодным.
Колтунов молчал, молчала и Фишман, супруги смотрели на Варлама нехорошо, Алена чуть насмешливо, а Георгий то и дело отводя взгляд. Все-таки приличным людям неудобно делать гадости.
– Георгий, Алена, у меня деловое предложение. Квартиру-то продавать будем, так нельзя мне в счет той доли денег занять? – осторожно начал он, а потом выпалил: – отдам долю за девяносто пять с половиной процентов от ее самой! Ждать больше не могу!
Супруги переглянулись.
– Сестра! – громко крикнул Колтунов в оставшуюся открытой дверь. – Подойди, пожалуйста.
Та не заставила себя долго ждать. Следом подтянулись Бакин и Олечка с Коляном.
– Представляешь, сестра, Варлам, оказывается, нашу с тобой квартиру продает. Да еще и мне же предлагает её купить!
– Как вашу?! – удивился Шароваров. – Нашу! Нашу! Дедушка нам троим её завещал. В равных долях. Я помню!
– Не знаю, – пожал плечами Колтунов, – вместе бумаги разбирали, не было никакого завещания. И Алена там была, и Жанна, и муж её. И молодежь наша, – призвал он в свидетели всех присутствующих. – Мы же не можем сказать нотариусу, делите по бумаге, которой нет.
– Как же так?! Тетя Жанна, – задрожавшим голосом проблеял Шароваров, – ведь дедушка всем поровну отписал когда-то. Я помню, там квартира всем, а потом что каждому: одежда, утварь, книги…
– Да, когда это было? – глядя мимо, пожала плечами Бакина.
– Вот видишь, – рассудительно заключил Георгий. – Живи, конечно, пока мы с сестрой квартирой не распорядились. А утварь эту… что ж…
Все это время в их головах в который раз считал невидимый калькулятор. У Варлама: три миллиона на троих: мой миллион! У Бакиной: Три миллиона на двоих – по полтора. В голове у Колтунова выскакивали не цифра, а надпись: «все мое!». Участь Варлама была решена.
– Я наследник второй очереди! – отчаянно закричал Шароваров.
На мгновение настала тишина. Потом вдова убитого банкира Фишман засмеялась:
– Второй очереди? А мы первой! За нами просили не занимать, – хохотала она, – дурачок ты нищий.
Варлам обвел взглядом родственников, споткнулся на Бакине.
– Товарищ подполковник, они украли завещание! Оно было!
Бакин опустил голову. Не потому что ему было стыдно. Он смотрел на свои туфли и думал. Ну разделили бы на троих: всем по миллиону. Но вот он эти туфли с загнутыми носами в «Карнаби» купил… двести долларов. И ошейник Шельме. Мобильник. И бутылку виски с той же Шельмой на этикетке. А миллион без семисот долларов уже не миллион. Прости, Варлам!
Варлам увидел, как он смотрит на туфли и понял, что друга у него здесь нет.
– Пусть все будет, как и положено, по закону, – подняв голову, поддержал приговор Бакин.
Наблюдавшему за этой сценой Коляну стало жутко, он притянул Олю к себе, словно ища защиты.
– А еще интеллигентные люди, – покачал головой Варлам. Он пошел в свою комнату, взял и положил в портфель зимнюю Саламандру, одел на ноги Саламандру осеннюю, забрал клетчатый пиджак на плечиках, вставил в рот погасшую трубку и тихо ушел.
Провожала его только Шельма, на новеньком ошейнике сверкали стразы.
Глава22. В которой часть, в которой служит Бакин готовится к приезду генерала.
Маячившее богатство привело к тому, что подполковник Бакин по другому стал относиться к службе. Часто опаздывал и раньше уходил, как-то в рассеянности похлопал по плечу командира. А главное, стал думать на службе не о том, о чем следует. Да и о чем на ней думать? Из училища вышел лейтенантом – думай о том, как получить старлея и так далее. Дошел до майора – как с хорошей должности на пенсию выйти. Стал полковником – все, жизнь удалась и ни о чем думать больше не надо. Еще дозволяется размышлять о получении квартиры, переводе на лучшее место. Если же военный стал задумываться о смысле происходящего вокруг, его надо немедленно увольнять.
В части странностей в поведении подполковника пока не замечали. Не до того было. Ждали приезда генерала с инспекторской проверкой и готовились к ней, боясь до ужаса. Что странно. Любого в форме построй и спроси: боится ли он противника? Тот выпятит стянутую формой грудь и рявкнет, что он его, гада… и штыком и пулей. А скажи ему, что завтра командующий в часть пожалует, так военный засуетится, начнет прятаться, выпрашивать отгул и брать больничный. А ведь свой же командующий приезжает, не вражеский.
В части непрерывно суетились. Капитанов мобилизовали что-то таскать, прапорщицы мыли окна и двери. Бакину велели готовиться к строевому смотру, а полковнику Кторову милостиво разрешили-порекомендовали взять на время проверки очередной больничный.
Командир еще раз осмотрел свое хозяйство и ужаснулся. Потом стал распоряжаться. Что облезло – ободрать окончательно, повесить табличку «Ремонт», выставить козлы и бочки из-под краски. Все обтянуть красной тревожной лентой. И еще написать «Срок окончания ремонта – к годовщине части. Ответственный – сам командир». Что покосилось – завесить плакатами. Помойку обнести забором. На заборе – лозунг! Все плохое, косое, кривое: сгрести бульдозером к забору, на подходе выставить таблички: «Осторожно мины!». В том месте, где украли пролет забора, натянуть цепь и посадить старую овчарку.
Готовили к совещанию актовый зал, личный состав к смотру, генеральский зал офицерской столовой к торжественному обеду.
Составили перечень военнослужащих, которых нельзя показывать генералу. Их распихали по дальним караулам, выгнали в отпуска, отправили в командировки. Остальных строем сводили в парикмахерскую, до срока выдали новую форму и раздали перечень того, что должен иметь офицер к строевому смотру: от фонарика с запасной батарейкой до конвертов, компаса и запасных стержней к авторучке.
В этой суете Бакин ходил как потерянный. Слонялся по территории, пугая солдат, часами сидел в курилке у обреза с водой, читал стихи в библиотеке. Или думал. Вспоминал, как накануне вынес на помойку из кладовки три шинели, юфтевые сапоги, четыре пары остроносых военных туфель и неподдающееся подсчету количество зеленых маек и трусов. А потом купил горные лыжи.
Внешняя жизнь пыталась ворваться к нему, но он сурово отворачивал её в сторону.
– Товарищ подполковник! Почему вы не сдали на проверку конспект по спецподготовке? – Прибежал с выпученными глазами начальник штаба.
– У меня его нет.
– Как это нет? – изумлялся тот.
– Я его выкинул.
Полковник впадал в прострацию, а Бакина уже тянули в вещевую службу.
– Мы из-за вас не можем ведомость закрыть! У вас в этом месяце трусы и меховой воротник!
– У меня? – брезгливо изумлялся Бакин.
– У вас! Деньгами или вещами будете брать?
– Вещами… воротник отдайте полковнику Кторову, трусы капитанам.
И он снова шел в курилку и сидел там, подставив лицо солнцу, пока все вокруг суетились. За полчаса до окончания служебного дня он заходил в столовую и, помахивая сверкающим чемоданчиком, уходил со службы.
Глава 23. Где Шароваров под влиянием произошедшего становится другим человеком.
Что же мы забыли о Шароварове, творческом человеке, которого жестоко кинули родственники? Как пережил он предательство? Закалился или сломался в тяжкую годину? Принял ли все, что случилось во благо? Ведь истинно творческие люди на полях горьких обид растят дивные цветы чудесных произведений. Так где Шароваров? А нет больше человека с такой фамилией…
Куда пойдет выгнанный из дома журналист? С портфелем, в кожаном пиджаке на себе и клетчатом на вешалке, он пойдет на улицу Правды. Из своей редакции он уже уволился как миллионер. Надо было искать другую. Здесь на улице с бессмысленным названием в растянутом на квартал здании размещались десятки редакций самых разных газет и журналов, от коммунистической «Правды» до загадочного журнала с романтическим названием «Полипропилен». Говорил Варлам везде примерно одно и то же. Журналист… с опытом работы… На него смотрели, заценивали кожаный пиджак на нем и клетчатый на плечиках, трубку, и, как сговорившись, отвечали, что у них уже есть журналист или в кожаном пиджаке, или в клетчатом и тоже с трубкой, сидит и днями разглагольствует. Второй не нужен. Первого не знают куда деть. Даже в «Полипропилене». С улицы Правды он переехал в Дом прессы на Цветном бульваре, потом в здание на углу Академика Сахарова и Садового кольца, где размещались редакции уже совсем непонятные: сельскохозяйственные и рыболовные. Здесь Шароваров уже не заикался про опыт и говорил, что согласен на все. Учить людей рожь жать и рыбу ловить. А ему отвечали, что у них и так все согласны на все и предлагали поработать за голый гонорар. На что Варлам твердо отвечал, что на голый гонорар не прожить. Наконец в высотке у Савеловского вокзала блеснула удача, в журнале, название которого он не понял, главный редактор лет двадцати с ходу попросил:
– Для начала напишите статью обзорную про инновационные технологии на основе структурного анализа.
– Чего? – переспросил Шароваров.
– Вот, я вам тему записал, – юный главред был терпелив.
В соседней комнате Шароваров взял с полки словарь и перевел первое слово, потом второе и понял, что забыл перевод первого. Тогда выписал значения каждого и оказалось, что слова упорно не сочетаются. Через полчаса из всей статьи была только первая фраза, что инновационные технологии структурного анализа вопрос актуальный, как никогда. И Шароваров тихо ушел. Он пересек площадь, на вокзале сунулся в кассу. Но в карманах нашлось лишь сто рублей с мелочью. Варлам обогнул вокзал, там, где не было турникетов и строгих контролерш, влез на платформу и сел в зеленую облезлую электричку. Почти сразу двери ее закрылись, поезд поехал. Так и хочется написать «в никуда», или про начало романтического путешествия. Что-то вроде модных статей типа «как я без билета и денег проехал от Москвы до Владивостока». Но маршрут Варламу был известен. До станции «Нижние болота», где у родственников было убогое строение, гордо именуемое дачей – скворечник с окном и верандой. Ехать пришлось долго, добрался он уже в сумерках. В пристанционном магазине Варлам потратил последние рубли. У него было их сто двадцать. Хорошая бумажка в пятьдесят, пять рваненьких по десять и на двадцать кучка теплой от сжимавшей их руки мелочи. Он решил купить два пакета овсянки, буханку хлеба, литр молока и пачку чая, чтобы хватило надолго. Но, оказавшись у прилавка, неожиданно для самого себя потребовал бутылку водки «Царской», круг колбасы «Праздничной» и холодец «Олигархический». И еще на тот же хлеб хватило и чай. Простила ему продавщица шесть копеечек. Добрая оказалась женщина, душевная, хоть и в грязном халате.
Уже в полной темноте он добрел до участка, залез в бочку со ржавой водой и выудил со дна большой ключ от запиравшего домик замка. В дачном домике было холодно, и Варлам первым делом запалил лежавшие в печке дрова, не дожидаясь, когда они разгорятся, налил в стаканчик и выпил водки «Царской», закусил от края колбасного круга «Праздничной», и стал думать горькие мысли.
Они там делят миллионы. А я – Шароваров – наследник второй очереди – вроде как принц. Инфант. Отторгнутый. Как у англичан престарелый принц без надежды занять престол. Почетное звание и больше ничего.
Выпил Варлам еще водочки, сделал из колбасного круга бублик и сам себя спросил:
– Так тварь я дрожащая или право имею? Если я, Шароваров, человек достойный, но робкий, заезженный жестокими родственниками, то имеет ли право на жизнь такой человек? Не имеет! – Выпил он еще «Царской» и заключил: – так пусть не будет такого человека!
Трещали, догорая, дрова, то ли от водки, то ли от печки потеплело. На веранде он нашел сальный огарок, и был от него свет. Пляшущий огонек давал зыбкие тени.
Капли начавшегося дождика просочились через крышу и застучали по столу. Журналист достал из-под кровати и раскрыл старый рваный зонтик.
«Вот допью водку, – думал Варлам, – доем холодец, и что дальше?»
Тут он вспомнил, что уволился из газеты, а в другую не взяли. И все деньги, все сто двадцать рублей, проедены и пропиты. И печка погасла, а в коробке осталось лишь две спички.
С догорающей свечкой он прошелся по единственной комнате домика, вспомнил, что на чердаке валяется коробка с его, как он называл, архивом. Стащил её вниз, «использовав предпоследнюю спичку, восстановил горение» и стал жечь бумаги. Пожелтевшие газеты со своими статьями. Заметки, статьи, очерки и, даже, стихи.
«Мы в книге коммунизма дописывем главку,/сегодня съезду партии мы посвящаем плавку!» – начало восьмидесятых.
«Вот береза роняет свой лист./На березе висит коммунист./Он по струнке висит, словно глист./А он был ветеран и чекист./А весной прилетят два дрозда./Поклюют коммунисту глаза.//Тихо ветер качает дзержинца,/и неслышно спустился у ног./Партбилет словно красный листок…» - 1991 год.
«Строки эпохи», – вздыхал он, кидая листы в печку. А вот и век нынешний!
«Дзю-до, услышал только звуки./Отозвалось уже нутро./Веди вперед нас мудрый Путин/Врагов кидай через бедро!»
Или из последнего:
Яйца, яйца, яйца, яйца/птицефабрика в Твери/отрубил себе три пальца,/чтоб служить не замели. – Его отмеченная премией райвоенкомата «Баллада о дезертире».
Все в печку! Столько лет прошло, а ничего не сделал. Пушкин в его годы давно стал классиком, Гагарин слетал в космос. И стало ему тоскливо и противно. Потом он вспомнил, что Гагарин в его годы уже и разбился. И с Пушкиным вышло как-то нехорошо. Ходил бы в стрелковый кружок, как он в школе – не промахнулся бы. И стало жалко Гагарина, и в то же время вертелась подлая мыслишка, что «лучше быть живым трусом, чем мертвым героем». И Дон Кихота с верным Санчо Пансой и неверной Дульсинеей, д*Артаньяна, и, почему-то, академика Павлова с его собаками… всех пережил Шароваров, но радости это не доставило.
Мысли были странные от водки «Царской» и колбасы «Праздничной». В них странным образом перемешались масштаб полета и приземленность бытия. Он уже не хотел миллиона, постылой газетной работы, негодяев родственников. Хотел стать океанским альбатросом и летать в вышине большим и сильным, презрительно наблюдая за мерзким земным миром с его людишками и их страстишками. Летать до старости, упасть в волну и утонуть.
Порванный парус зонта обнажил паучьи лапы голых спиц. Огонек свечи дрожал, и тени злобно тянулись к остаткам колбасы и холодца, хватали за рукава согбенную фигуру Шароварова, который все думал горькие думы:
«Стар я уже, болит и тянет в разных местах. Когда сморкаюсь, какие-то кусочки организма вылетают. И когда, все чаще, непроизвольно пукаю, то становится ясно, что внутри я окончательно сгнил. Что взять из прошлой жизни? Нечего – даже фамилию, которую растоптали жестокие родственники. Если жить дальше, то с другой, как нанимаясь в иностранный легион. Буду просто солдатом, солдатом пера».
Он сжег газеты, и какое-то облегчение вышло от того, что больше нигде на свете нет его статей, очерков и, даже, стихов. Словно очистился. Огнем. Со дна коробки он извлек тяжелый как кирпич выпускной альбом журфака. С трудом нашел свое фото, с которого глядел на мир удивленным взглядом. И рядом такие же товарищи, юные и окрыленные. И оставленные на выпускном вечере нетвердым почерком пожелания творческих успехов и номера телефонов однокурсников, вписанные позднее номера их сотовых. Неужели они не помогут старому товарищу?!
Шароваров полез в карман за мобильником и стал набирать номера.
Большая часть телефонов сменилась, пару раз сказали, что не знают, где эта сволочь, и если он этого гада встретит… Пришла смс-ка, что и на телефоне деньги вот-вот закончатся, но Шароваров, всхлипывая, упорно нажимал кнопки, еще не зная, что жизнь его вот-вот чудесным образом переменится…
Глава 24. Про Петра Петровича.
В любом учебном заведении стенд найдете. Поверху что-то вроде: «Из грязи в князи», а ниже фотографии известных людей с коротким рассказом, как они, покинув альма-матер, своих нынешних высот достигли. Рассказ короткий – сплошь про достижения, со ступенечки на ступенечку, сами прочитаете, а мы лучше расскажем, как высоты такие даются.
Петр Петрович не спал уже неделю. Поспишь тут, когда решается вопрос о его назначении. На такую должность, что вам и не снилась. Назначат – и ты всю оставшуюся жизнь в шоколаде, не просить будешь, а тебе все на блюде принесут, от абонемента в президиумы до мантии академика. Портрет твой затребуют архивы газет и телевидения, в энциклопедии и справочники. Будут изучать твой путь. Писатели про твою героическую жизнь захотят накалякать, и вообще людишки вокруг так и завьются, так и завьются. А не подпишут? Не назначат?..
Должность-то вот она под носом маячит, ведь все смазано и подмазано, обговорено, согласовано. Но и охотников на нее хватает.
От недосыпа и волнения Петр Петрович обрел сверхъестественные способности и мог смотреть сквозь пространство. Видит он, как старый майор-фельдегерь на такой же старой волге едет, а в потёртом портфеле папка, а в папке его личное дело и проект указа. Еле ползет волга от светофора до светофора. В нарушение всех приказов у ларька остановились. Бежит водитель за чебуреками сальными, себе берет и фельдегерю. Да как же так?! От этой гадости у вас живот прихватит и подотрется майор – за неимением лучшего – проектом указа и подотрется. А вдруг он, откушав, решит жирные руки об тот же указ вытереть?! И начальник, на чей стол он попадет, испачканную бумагу брезгливо отодвинет?
Но вот фельдегерь, понукаемый его взглядом, замотал головой, отказываясь от чебурека, и волга покатила дальше. Водитель одной рукой ест, другой рулит, доехала машинка до двери с табличкой «Экспедиция» в таком серьезном здании, что вам и сказать нельзя.
Вот папочку приняли в окошко, отметили её в журнале и положили в стопку. А за окошком рыжая тетка в синем халате села чай пить. Потом у нее обед, а сегодня пятница, день короткий, и пошла папочка по столам начальников лишь под вечер, где с ней разбираться никто не стал. Легла в сейф на выходные. А в понедельник у хозяина сейфа отгул и только во вторник он от этого отгула отошел, папочку достал и чиркнул – «Согласовано». Но лишь после обеда пришла за ней разносчица. Прапорщица с тяжелой попой, переваливаясь, несет ее по коридору. Вот она зашла к подруге, зацепилась языком, потом и вовсе закрыли кабинет и стали платья мерить. Они меряют, а Петр Петрович тут от бессилия воет. Полтора часа мерили, выясняя у кого жопа шире, и забыла прапорщица папку у подруги в кабинете. А той и дела нет. Цветок на нее в горшке поставила, полила, оставив пятно мокрое на дерматине или ледерине, Бог его знает, как эта красная обтяжка на картоне обзывается.
Петр Петрович трубку срывает, звонит кадровику:
– Николай Николаич! Здорово!.. Как сам?.. Семья?.. Подскажи, как там мои дела?.. Знаю, что на мази… Знаю, что в приказе и указе… Позвони все же… Чтоб не затерялся.. Не в службу, а в дружбу… Ну очень тебя прошу!..
И часа не прошло, как толстая прапорщица, злобно ворча, приковыляла к подруге, выдернула из-под горшка папку и понесла её по коридору дальше.
Один кабинет, второй – обрастает бумага резолюциями, в некоторых не задерживается, в других зависает на день. Петр Петрович похудел, по дороге на работу останавливает машину, чтобы подать нищим, а вчера сходил в церковь, где поставил по пять толстых как колбаса свечек перед каждой иконой.
Подходит дома к зеркалу, глядит на себя и не узнает. Что вы хотите: двадцать лет лизал задницу начальству, яро исполнял любые приказы, был лично предан всем, кто выше по должности, и вот появилась возможность выбраться из серой массы преданных и безмолвных в группу избранных еще более преданных и еще более серых. Сейчас или никогда. И снова тянется он к трубке телефонной.
Когда ж проект указа лег на стол Президента, враз утратил Петр Петрович открывшиеся экстрасенсорные возможности, перестал видеть вдаль и вглубь и тихо горевал.
А ну укатит президент на горных лыжах кататься или опять летать на истребителе, нырять на подводной лодке. Ты подпиши сначала все, что в папке под нос положили, а потом уж летай-ныряй.
А ну как по параллельной лыжне кто подкатит, полетит рядышком, да на крыло ему прыгнет, на дне заранее засядет в водолазном костюме и скажет президенту: сначала «здравия желаю», а потом, что у него на должность, что Петру Петровичу застолбили, свой человечек есть.
А каково это для чиновников знать, что где-то сверху президент на истребителе кружит, и ракеты под крыльями висят. Ну как заиграется в пилотов-истребителей, кнопку красную нажмет и, как говорится, «по просьбам трудящихся…». А под водой в глубинах океана?.. То тебе вокруг тишь да гладь, а он вынырнет, как чудо-юдо морское, и шороху наведет от берега до берега…
Но лодки ведь тонут, самолеты падают и тогда, пока суть да дело, новый президент первым делом бумаги, что на рабочем столе накопились, широким жестом со стола смахнет, и начинай Петенька все по новой. Поскольку у нового и команда новая. Новой команде надо своих людей на нужные места расставлять. Сложил Петр Петрович руки лодочкой, вознес их, стал творить то ли молитву то ли заклинания:
– Не катайся!.. Не летай!.. Не ныряй!.. Сначала подпиши!!!
К концу третьей недели не выдержал Петр Петрович, жахнул стакан коньяка и свалился. Забылся в дремоте.
Разбудил его звонок. С тяжелой головой снял он трубку, готовый обматерить любого, кто ниже по должности.
– Слушаю…
Но в трубке вместо четкого доклада лишь робкий, то ли смешок, то ли покашливание.
– Да кто это?! – взревел Петр Петрович.
– Кадры беспокоят, Петр Петрович…
А он уже сам узнал и по интонациям понял, что свершилось.
– Здравия желаю и поздравляю. Теперь уж нас не забудьте, – лебезил голос.
– Забудешь вас, как же, – хохотнул Петр Петрович. Словно неведомая сила поднимала его над толпой обычных людей, распрямлялась спина, голубела кровь.
Вот и все! Дальше все пойдет само собой с разными приятностями в дополнение. К юбилею орден, от дворянского собрания грамоту. От евреев кипу. От казаков шашку… Все теперь будет: новая квартира и машина, и еще одна квартира и еще одна машина, синяя мигалка на ней, «крякалка» под капотом, своя дорожка в бассейне, свой врач, свой повар, все…
Налил он себе еще коньяка из бутылки, что стояла на столе, и жахнул, теперь уже от души. «Последний раз за свои пью!» – подумал не без удовольствия. Жахнул и загадал:
– Кадровик не в счет, а кто первый позвонит и поздравит: тому сделаю, что попросит. А потом, телефон выключу и сменю номер к чертовой матери, чтоб не беспокоили, и секретарше скажу ни с кем из прежних не соединять.
И телефон торопливо зазвонил, словно испугался, что его вот-вот отключат.
– Слушаю… – голос был уже другой, вальяжный, сытый.
– Петя, ты? – позвал кто-то робко.
– Какой я, тебе, Петя?! Кому звонишь, охламон? – опешил Петр Петрович.
– Так учились вместе, на журфаке…
– Много вас на журфаке было…
– Шароваров я, – с укором уточнила трубка.
– Га! Кальсонов, ты что ли? Ах ты, шельмец, как узнал?!
Варлам не понял, что он узнал, понял лишь, что позвонил «в тему» и согласно засмеялся, потом глубоко вздохнул и начал жаловаться:
– Беда у меня, Петр. Злые люди наследства лишили, из дома выгнали, работу потерял.
– Вот так вот все сразу? – посочувствовал однокурснику начальник.
– А я лизал-лизал… молчал-молчал… писал-писал… – захлебывался в чувствах Варлам.
– Не соплИ! – перебил Петр Петрович, – чего хочешь?
А Варлам и сам не знал, чего хотел, не говорить же выбившемуся в люди однокурснику, что только что хотел стать океанским альбатросом.
– Чего тебе: власти или денег? – упростил тот выбор.
– Денег! – недолго колебался Варлам.
– Завтра зайдешь в одну корпорацию, в кадры к Сергею Аполлинарьевичу, скажешь, что от Петра Петровича, будет тебе место. И денег. Каждый месяц.
Не дожидаясь благодарности, Петр Петрович повесил трубку. Потом подумал и выключил телефон. Достал из него сим-карту, положил её на ноготь указательного пальца и сильным щелчком отправил в форточку. Посмотрел на часы и стал собираться на службу. «Последний раз пешком» – подумал он, надевая специально для такого дня заготовленный сверкающий костюм и новые парадные туфли. Словно крылья несли, а может, и портфель тащил, но прибыл он туда минут за сорок до начала рабочего дня.
Едва Петр Петрович подошел к родному учреждению – охранник сорвался с места, выскочил из своей будки и распахнул дверь. В холле уже собрались начальники средней руки, из-за спин которых выглядывали начальники и вовсе мелкие, вернее раньше все они были начальниками, коллегами и, даже, товарищами. Но уже пролегла между ними невидимая черта. В сторонке стояли приготовленные для нового кабинета Петра Петровича знамя, что поставят в углу, и портрет президента, который повесят на стену. И загундосила группа встречающих:
– Здравствуйте, Петр Петрович! Поздравляем! От всей души…
Петр Петрович молча обвёл их взглядом, поставил портфель, стоя, одной туфлей зацепил и снял другую и, словно солдат на параде, вытянул ногу.
– Так к вам спешил, что ногу натер.
И все бросились к его ноге словно к ручке дамы для поцелуя.
Самый ловкий, упав на колени, стащил носок.
– Ой, как натерто! – запричитал кто-то.
– Йод! Йод, – басил другой, – в аптечке йод!
С ящичка с красным крестом на стенке у будки вахтера сорвали замок. Внутри оказался закаменевший сухарь и пыльный стакан.
– Бардак у вас, – качнул головой Петр Петрович и двинулся к себе.
Впереди несли знамя, затем портрет, потом ковылял сам Петр Петрович, следом шли остальные.
Пусть идут. Век бы их всех не видеть.
Глава25. В которой Шароваров перестает быть Шароваровым.
С утра Варламу было нехорошо. Голое одеяло, которым укрывался ночью, отсырело, за окном дачного домика орали птицы. Голова была тяжелой, глаза не хотели открываться. Когда открылись – стало еще хуже. Маленький столик завален объедками. Пустая упавшая бутылка, корытце из-под холодца, скрутившаяся змеиной кожей колбасная шкурка с какими-то надписями. Варлам подтянул её и прочитал: «Состав: сердце говяжье (свиное), шкурка свиная, соевый белок, крахмал, усилители вкуса и экстракты, глутаматы». Только вредитель мог сунуть в «Праздничную» колбасу свиную шкурку и глутаматы.
– Ой, плохо мне! – пробормотал Варлам и с трудом сел.
Было вчера что-то хорошее и что-то плохое. Плохое? Квартира деда, наследство. Хорошее? Он заметался, заметил раскрытый выпускной альбом, сразу все вспомнил и поцеловал фото молодого Петра Петровича.
Начиналась новая жизнь. До него доходили рассказы о счастливцах, устроившихся в нефтегазодобывающие компании, холдинги, корпорации, представительства крупных западных фирм, в госорганизации, что-либо запрещающие или разрешающие. Попавшие туда разительно менялись. Потом они и вовсе выпадали из прежнего круга общения, переезжали в новые квартиры или загородные дома. Летали на другие курорты, селились в многозвездочные отели, сидели на других местах в театрах, обедали в дорогих ресторанах и просто не могли, да и не хотели пересекаться со старыми знакомыми. И вот счастливая доля выпала Шароварову. «Хотя, почему Шароварову? – подумал Варлам, – стоит ли тащить в светлое будущее ворох накопившихся за сорок лет обид, ошибок и неудач?» И если я как солдат, солдат пера, вступаю в иностранный легион, то должен сменить опозоренную родственниками и позорными публикациями фамилию».
Он стряхнул с пиджака крошки, чтобы скрыть грязную полоску, поднял повыше воротник рубашки, сбил мусор со штанин и пошел на станцию. По дороге старательно придумывал новую фамилию, которая должна быть яркой и звучной. Пусть твою статью сразу забудут, зато фамилия в памяти останется. Не зря же берут псевдонимы на арене и сцене, в политике и творчестве. Бим-Бом-2?.. Не годится. Ленин? Есть уже какая-то Ленина на эстраде. Чехов? И Чехову заняла какая-то грудастая в телеящике. Фамилия должна быть звонкая, как крик, пугающая, предупреждающая, настораживающая. В общем, он знал уже, какая она должна быть, но саму ее еще не придумал и незаметно вышел к платформе.
На ней народ ждал электричку. Люди ежились, запахивали полы плащей, кутали в шарфы шеи, нетерпеливо поглядывали, вытягивая головы, словно могли заглянуть за поворот, из-за которого покажется поезд. Но вот один из них в потрепанной куртке решительно расстегнул черную сумку и достал длинную узкую бутылку пива. Мастерски сорвав пробку, вскинул ее и поднес ко рту, держа почти вертикально. Он напоминал горниста. Вот еще один полез за бутылкой, другой, и все они забулькали-затрубили, приветствуя утро и призывая электричку. И та, словно ждала сигнала, с хриплым воем показалась из-за поворота, светя тусклым желтым шаром прожектора во лбу.
Варлам ехал к новой жизни. Для него всю дорогу пел ансамбль одноруких и одноногих, приносили мозольные пластыри и игральные карты, градусники и мочалки с титановой стружкой, ему кланялся монах с деревянным ящиком на пузе для сбора денег, играли на банджо и продавали петушков и курочек на палочках. В душе его все пело.
Корпорация занимала особняк в центре города. Реяли флаги, высокая решетка надежно отделяла его от улицы, на пропускном пункте счастливчики небрежно подносили магнитные карточки к турникету и проходили внутрь. Дюжие хлопцы в костюмах, под которыми угадывалось оружие, мгновенно развернули Варлама, когда он попытался приложить к турникету проездной метро, и отправили в бюро пропусков. Бюро оказалось с другой стороны здания и в нем, Варлам, выстояв длинную очередь, согнувшись перед низким окошком, попытался объяснить какой-то безмозглой бабе, что пришел сюда по звонку самого Петра Петровича. Баба стояла насмерть и говорила, что никакого Петра Петровича не знает, потому никакого пропуска ему не выпишет.
Варлама из очереди выпихнули, и он стал лихорадочно набирать номер благодетеля. Но телефон Петра Петровича молчал, абонент был недоступен. Варлам еще раз прошелся вдоль решетки, снова вернулся в бюро пропусков. У двери была закрытая стеклом доска, на которой под надписью «Корпорации требуются» было лишь две строчки: полотеры со стажем и посудомойки.
Наступив себе на самолюбие, Варлам снова занял очередь.
– Вам полотеры нужны? – спросил он, второй раз достоявшись до окошка.
– Вы полотер? – не поднимая головы, уточнила баба.
– Вам ведь нужны полотеры? – непонятно высказался Варлам.
– Ясно спрашиваю, – начала закипать баба, – Вы! Вот вы! Полотер? Со стажем?
– Я – полотер, – после паузы едва слышно произнес Варлам.
– Не слышу!
– Я – полотер! – заорал Варлам так, что очередь отшатнулась, – Я – посудомойка! Я – от Петра Петровича! К Сергею Аполлинарьевичу!
С разовым пропуском в кармане он помчался на проходную.
Теперь турникет сработал как надо, но внутри здания оказались закрытые на магнитные замки двери, и попасть куда-либо кроме кадровиков он не смог.
Кукольная красавица в приемной к начальнику департамента его не допустила и отправила в кабинет, где набирали младший обслуживающий персонал. Здесь, за заваленным бумагами столом сидела злобная крыса в очках с собранными на затылке в кукиш волосами.
– Я от Петра Петровича! – горячился Варлам.
– Да не волнуйтесь вы так, – пожимала плечами крыса, – полотером мы и без рекомендаций возьмем.
Варлам снова побежал в приемную. Секретарша смотрела на Варлама как на вошь, вернее как на прыгающую блоху.
– Начальник департамента полотерами не занимается, – ангельским голосом пела она.
– Скажите… ему… что… я… от… Петра… Петровича.
Варлам держался из последних сил.
Секретарша колебалась, размышляя какую кнопку нажать: вызова охраны или прямой связи с начальником, но тот сам отозвался, пробасив в динамик:
– Катюша, кофе.
– Сергей Аполлинарьевич! Тут человек пришел полотером наниматься, говорит, что от какого-то Петра Петровича!
– От Петра Петровича звонили, какой-то Шароваров в пиар-службу придет…
– Я! – заорал Варлам, – я в пиар-службу! Только у меня теперь фамилия другая. Я – Каркалов!
Глава26. Где Колян окончательно рвет с прошлым, а Бакин тоскует на службе.
Он не заметал следы. Просто рвал с прошлым раз и навсегда. Колян переехал жить к Ольге, где они заняли освободившуюся комнату Варлама. Он стер из памяти ноутбука базы данных ГИБДД и Бюро технической инвентаризации. На шоссе положил на асфальт небольшую коробочку, которая только звенькнула под колесами тяжелого грузовика. Волшебная коробочка замечательно глушила автосигнализации. Он порвал и выкинул диплом терапевта, который был выписан на его имя чей-то недрогнувшей рукой. В помойный бак полетели удостоверения инспектора по правам потребителей, работника собеса и сотрудника пенсионного фонда.
Чтобы уж точно никому не досталось, с крутого горбатого моста бросил в Яузу штамп для чеканки золотых червонцев.
Единственное, что он не смог найти – выписку из домовой книги на Олину квартиру и справку бюро технической инвентаризации с её планом.
Он еще раз обшарил карманы, обнаружил завалявшиеся пятьсот рублей, купил большой букет цветов и заспешил к невесте…
Старшие офицеры делятся на две категории: те, кто мечтает уволиться как можно быстрее, и тех, кто мечтает остаться в строю как можно дольше.
Подполковник Бакин, почти став миллионером, резко захотел уволиться, полковнику Кторову богатство не светило, и он изо всех сил старался остаться на службе. Капитаны, сами себе не признаваясь, хотели и того и другого: богатства, а если не выйдет, держаться на службе до последнего.
Бакину надо было лишь дождаться получения женой наследства, Кторову всеми правдами неправдами упираться руками и ногами и задержаться на службе как можно дольше. У сидевших в кабинете капитанов никаких задач и стремлений не было: сидеть себе и все, пока не спишут по геморрою и сколиозу.
Бакин посмотрел на дремавшего Кторова, потом на капитанов, которые словно на пианино в четыре руки дружно молотили по клавишам компьютерной клавиатуры.
«Стараются!» – одобрил подполковник и, зевнув, глянул на календарь. Последние несколько месяцев он, словно солдат-срочник, и зачеркивал крест-накрест, и прокалывал дни. Ряд жирных крестов похоронил уже пять с половиной месяцев, недобитыми оставались последние четырнадцать дней. «Две недели. – Потом рапорт на увольнение, загранпаспорт по срочному тарифу. Меньше месяца – и я владелец берлинской пивной. Прости родина! Бред какой-то… Зачем мне эта пивная?!»
Но в мыслях места службе уже не было. «Утром, распахнув дверь шале, одеваю лыжи… все одеваем лыжи: я, жена, Олька, жених и с горы… О чем это я?»
– Ку-ку! – тихо, но внятно произнес он.
– Ку-ку, ку-ку! – отозвались капитаны.
– Мяу, – упорствовал Бакин.
– Гав-гав! – очнулся полковник Кторов, облокотился на другую руку и немедленно уснул.
Глава27. В которой Каркалов-Шароваров осваивается на новом месте, а жизнь снова поворачивается к нему передом.
Начальнику быть специалистом совершенно необязательно. Главное – преданность вышестоящему начальнику. На том и стоим.
– Иван Иваныч! – искренне говорит подчиненный. – Вы для меня отец родной!
Лукавит, конечно, точнее будет: «Все, кто в этом кресле – отец родной». Пусть стилистически неверно, зато жизненно правильно, надежно и безопасно. Даже если «отец родной» тебя в два раза моложе или вообще не отец, а мать рОдная. Можно именно с таким ударением и восклицательным знаком.
Руководитель пиар-службы корпорации был моложе Варлама лет на двадцать. Правила игры знал – ему сказали принять Варлама – принял. Сказали – принял бы еще человек десять – не все ли равно, сколько тут дармоедов. Новичку он улыбался, держался приветливо. Варлам же старался произвести впечатление. Дать понять, что за это место он готов на все.
– У вас проблемы с жильем? Можете пока поселиться в гостевом доме корпорации. Но учтите, что все блага придется отработать. Надо будет постараться и поздравить наших юбиляров с праздником…
– Когда я работал в газете, то на праздник не раз давал материалы праздничной тематики и дам целую полосу посвященную…
– Еще необходимо готовить поздравления от имени руководства корпорации... – начальник не привык, чтобы его перебивали.
– Я дам лучшие поздравления, которые только были…
– Необходимо вести учет упоминаний корпорации в средствах массовой информации и готовить сводку…
– Я дам полную информацию…
– Послушайте! Вы ведь не гетера, чтобы всем давать за три рубля.
– Три рубля?! – с горечью воскликнул Каркалов. – Дешевле! Дешевле! Копейка за знак, полтинник – строчка. Двадцать лет в массовой печати.
Этот содержательный разговор перебил зашедший в кабинет куратор департамента от службы безопасности. Крепыш в костюме с маленьким значком на лацкане пиджака, в котором перемешались автомат, бинокль, мишень и еще какая-то военная ерунда.
– Вы новый сотрудник? – начал он с порога, с ног до головы обшарив глазами Варлама. – Отлично! Вот анкета. Заполните. Простая формальность, но так положено. У вас судимости погашены?
– У меня нет судимостей! – подпрыгнул Варлам.
– Я это так, по работе. Нет пока, и слава Богу!
Руководитель пиар-службы продолжил инструктаж.
– Варлам, у корпорации есть знамя, свои славные богатые традиции…
– Вы можете их не чтить, – вставил сотрудник СБ, – но мы вам не советуем!
– Первый месяц считается стажировкой. Это формальность, после нее вы будете получать не только зарплату, но и бонусы. Особо хочу обратить ваше внимание на соблюдение норм корпоративной этики.
– Да! – снова встрял эсбэшник, – вы можете их игнорировать, но это вредно для здоровья. Шучу! Варлам-Варлам… журналист… что-то знакомое, как ваша фамилия?
– Каркалов моя фамилия.
– Ну, слава Богу!
Так, с шутками и прибаутками, они вышли из кабинета, и начальник повел Варлама знакомиться с сослуживцами.
Если в сорок лет ты занимаешь не отдельный кабинет, а сидишь в общей комнате с сослуживцами – ты неудачник. Потому все, с кем предстояло трудиться Варламу, ими и являлись. Пусть хорошая зарплата, весомая фирма, зарплата и бонусы – все это лишь объедки с барского стола.
Центральное место за двухтумбовым столом занимал Гривастый. Пышные, словно взбитые феном волосы, сытое чуть брезгливое лицо, выглаженный, словно накрахмаленный, костюм. До корпорации он работал в пресс-службе администрации президента. Его обязанностью было менять фото президента на телеэкране. К примеру, встречается наш глава или говорит по телефону с плохим главой другой страны, и фото на заставке хмурое, суровое дескать, вот я вас чичас… А звонит какой президент-друг, и наш на фото улыбается, душа-человек, хоть деньги занимай. На самом деле фото, в целях экономии бюджетных средств, одно, просто в фотошопе его то растянут, то сожмут. Гривастый на этом и сидел. Кнопка левая – кнопка правая. Кнопка улыбка – кнопка угроза. Теплое место, расслабился он и случайно на две кнопки сразу нажал.
Половина лица улыбается, а вторая… и момент какой-то был политически важный. Руководители фракций в думе собрались на совещание. Несколько политологов тут же с готовностью заявили, что их от этой страны давно уже наполовину воротит, на что они не раз в своих прогнозах прозрачно намекали. Как следствие – международный скандал, в результате которого Гривастого с теплого места поперли. И теперь такая тоска временами сквозила в его взгляде, что-то вроде: был с людьми, а оказался среди людишек!
За вторым столом разложил напоминавшие трубы объективы еще один неудачник. Когда-то он лично фотографировал премьер-министра. Фотографировал его, мучился-мучился, а потом машинально ляпнул:
– Сделайте, наконец, доброе лицо.
Его тут же уволили по статье то ли за дискредитацию, то ли за оскорбление, но сам он говорил, что за разглашение государственной тайны.
Теперь фотограф прозябал в корпорации. Хорошо хоть фотоаппарат с объективами вернули.
Третий человек – неопределенного возраста дама – безостановочно что-то вязала за столом, на котором были разложены дамские журналы и выкройки. Её неудача была в том, что мужа понизили в должности. Перевели из председателя совета директоров банка лишь в члены совета директоров банка другого, поменьше, а следом и его жена спланировала из генеральных консультантов корпорации на место рядового сотрудника пресс-службы.
И лишь для одного Каркалова-Шароварова новое место являлось апогеем карьеры. После которого возможно только крутое пике.
Спустя пять минут после представления коллегам он, сняв и повесив на спинку стула пиджак, пугая их, вовсю трудился, выбивая лихорадочную дробь на клавишах компьютера.
Глава 28. В которой все те же миллионы делит Алена Фишман.
Первое впечатление обманчиво. Представительный Георгий Колтунов давно беспрекословно выполнял то, что решала его тихая жена Алена. И сам этого не подозревал. Надо Митю устроить в хорошую школу – бросала она невзначай, и Колтунов кивал: конечно, надо. Неделю спустя следовал новый заход: дети достойных родителей (шло перечисление) учатся заграницей. Георгий пожимал плечами. А в его портфеле каким-то образом оказывался буклет с предложениями самых разных иностранных школ и некоторые из них были подчеркнуты чьей-то заботливой рукой. За обедом Алена бросала, что, кто учится там, если не физику и математику, то язык точно выучит и нужные связи получит, а за ужином в достойной кампании выспрашивала у друзей, в какой стране грызет гранит науки их чадо. Две недели – и Колтунов рокотал, вопрошая: так отправляем мы Митьку в Англию, или нет?!
Так было несколько лет назад, теперь все стало проще. Алена просто показывала пальцем Георгию: «Именно это ты хотел мне купить!», и тот покорно соглашался.
Он и теперь носился по городу, выполняя поручения Алены, а та аккуратно составляла список новых заданий.
1. «Заказать билеты на Кипр.
2. Заключить договор с фирмой, которая восстановит утраченные документы, выпишет родственников и продаст полученную по наследству квартиру…
3. Утвердить план отделки новой квартиры.
4. Ветеринарные документы на котика для поездки на Кипр.
5. Оплатить выписанный из Италии вишневый гарнитур в гостиную, ореховый в спальню, березовый в столовую…
В этот момент в комнату постучалась Бакина. Оставив работу, она с непривычки маялась от безделья.
– Алена, пойдем чайку попьем.
– Да уж два раза пили, милая, – широко улыбалась та, переворачивая лист бумаги.
– Представляешь, – жаловалась Бакина, – вот понимаю, что сто десятая серия идет и девяносто впереди, а так втянулась, что не бросить. А сама думаю только об одном: как богатой стану.
Теперь Бакину было не остановить.
– Дом на заграничном курорте – это так здорово!»
«Ноги твоей там не будет, офицерша! – все шире улыбалась Фишман, – я вас за своего персика материально кастрирую».
– Ладно, Жанночка, ставь чайник, я пока письмо Митеньке допишу.
«6. Нейтрализовать родственников!»
Глава 29. В которой подтверждается сомнительный тезис о том, что рукописи не горят.
Как изменилась жизнь Варлама? Да никак не изменилась. Также яростно строчил статьи только за другие деньги. Он понял: чтобы самому стать успешным, надо и писать об успешных людях. Бредом казались прежние тексты про то, как вывести тараканов и, используя старые женские колготки, отфильтровать брагу. А его отмеченный двухсотрублевой премией репортаж из приюта, где его укусила собака: «Тупой злобный пес таким же хозяевам»?! Темы сменились кардинально. Корпоративный вестник не стремился впарить людям, и без того несчастным, всякую дрянь. Он впаривал, пусть тоже дрянь, но рангом выше, людям успешным. Рекламные статьи пропагандировали не устройства для закрутки банок или омоложение средствами с огорода или пыльного газона, а пятизвездочные отели, перелеты бизнес-классом и тоже омоложение, но уже средствами Мертвого моря, при помощи золотых нитей и стволовых клеток. Даже объявления на последней странице были другими. Люди продавали не старые диваны и рассаду огурцов, а коттеджи и автомобили мазератти.
Варлам с первой получки приоделся, начал лечить зубы и даже прошел малый курс омоложения.
Трудности были. Внутри его шла постоянная борьба. Писать по-новому мешало собственное отравленное годами прозябания подсознание, которое непримиримо боролось с сознанием. Пленных не брала ни одна, ни другая сторона. В результате выходила гадость. «Пишу сегодня о реформе» – начинало водить ручкой сознание. «Я на заплеванной платформе» – хихикая, добавляло подсознание.
Так он работал, не покладая рук, борясь сам с собой, не подозревая, что над его головой сгущаются тучи.
Начальник службы безопасности корпорации держал за правило знакомиться со всеми поступающими на работу. Не с полотерами, конечно, но весь офисный планктон он, как кит, пропускал через себя. Кандидаты заполняли анкеты, маялись на собеседованиях, долго ждали, возьмут их или завернут, без объяснения причин. Другое дело те, кого брали по указанию сверху. Но и тогда личное дело сотрудника тщательно изучалось.
Начальник службы безопасности взял анкету Варлама. Уже на первых строчках взгляд его споткнулся, и от неожиданности он подпрыгнул. Вскочил и метнулся к огромному несгораемому шкафу. От поворота большого ключа дверь с тяжелым скрипом отворилась. На пол полетели бумаги. Начальник работал яростно, словно хотел зарыться в расставленные на полках папки. Откуда-то из недр он извлек одну из них и вернулся за стол. Сдул пыль и развязал тесемки. В папке лежала старая пожелтевшая газета.
Начальник службы безопасности сличил фамилию под обведенной красным карандашом статьёй и название газеты с данными в анкете. Потом с довольным видом откинулся в кресле и потер руки.
– Я знал, что когда-нибудь тебя встречу, – произнес он и зловеще рассмеялся.
А в это время Варлам, не зная о надвигавшейся беде, с упоением строчил на компьютере.
Глава 30. В которой Бакин пытается порвать со службой.
Военные всеми силами стараются сделать у себя все как у людей, а все равно получается по военному. К примеру, совещание, то есть все совещаются, спорят, советуются, вырабатывая единое мудрое решение. Или у военных. Старший по должности говорит, и все с ним соглашаются. Вот и посовещались. Бакин сидел на совещании второй час. Обычно он в такой ситуации думал о своем. К примеру, просить или не просить на лето три путевки в Сочи? И после долгой борьбы решал не просить, поскольку все равно дадут лишь одну, и не летом, а зимой, и не в Сочи, а куда-нибудь за Урал. Но в этот раз он снова думал о полутора миллионах долларов. Подполковник понял, что не представляет, как это быть и жить миллионером. По пути на службу он даже пролистал специальный журнал о миллионерской жизни, который оставил Варлам. Судя по журналу, круг их интересов ограничивался часами, яхтами, лимузинами, загородными усадьбами и дорогими напитками. Бакин посмотрел на свои наградные командирские часы и понял, что они ему давно не нравятся. Он огляделся. Его место в зале для совещаний было в ряду подполковников, впереди чуть ниже сидели полковники, сзади – майоры и капитаны. Бакин расстегнул браслет, и протянул часы капитану из своего кабинета.
– Носи!
Капитан покосился на соседей, но часы взял. А подполковник достал удостоверение личности, в котором лежал техпаспорт на старые жигули, догнивающие на вечном ремонте в автопарке части. Техпаспорт он протянул второму капитану.
– Езди!
Тот принял техпаспорт быстро и деловито и сразу спрятал во внутренний карман кителя, переглянувшись с капитаном первым.
Бакину ненадолго стало легче. «Чего маюсь, – подумал он, почесывая незагоревшую под браслетом руку – я ведь уже был миллионером. До деноминации получал каждый месяц три с лишним миллиона и с трудом, но выдержал. Тогда и серебряный дипломат завел. Нет, надо просто не думать об этом, а то с ума сойду».
Чтобы отвлечься, он стал считать, сколько впереди сидит лысых и сколько волосатых полковников и сбился, поскольку волосатые упрямо переходили в лысых, а лысые умело маскировались под волосатых. Он заглянул в их рабочие тетради. Один спал с открытыми глазами, и его ручка выводила какую-то кардиограмму, другой рисовал зайцев, еще один положил сверху сотовый телефон и набирал смс-ку.
Бакин перегнулся и прочитал:
«Нюся! Не расстраивайся! Я конечно виноват!!! Но сейчас все лечится… Половину расходов беру на себя…».
Тогда он вслушался в слова звучащие с трибуны:
– Однако при наличии благоприятных условий в текущем году СКО, МО, СЗО, ПривО, части непосредственного подчинения упустили возможности по сбору березового сока, отлову рыбы, сбору дикорастущей зелени, ягод и заготовке варенья. Как можно, в таком случае оценивать работу командования СКО, СЗО, если в этих округах не заготовлено ни одного килограмма дикоросов, не поймано ни одного килограмма рыбы. Не далеко ушли СибО, где заготовлено только 100 килограмм варенья и выловлена одна тонна рыбы, ПривО выловлено только 180 килограмм рыбы, а дикоросы вообще не заготавливали.
Подполковник заглянул в тетради соседей. У одного лист украсился жирно выписанным «Дикоросы» с тремя возмущенными восклицательными знаками.
«Варианта два, – обреченно подумал Бакин, – первый: я псих – они нормальные. Вариант второй: они психи – я нормальный. В любом случае мне надо уйти».
И он, преодолевая себя, поднялся, стянув на себе недоуменные взгляды сослуживцев.
– Подполковник Бакин! – прогремело с трибуны. – Вы согласны, что дикоросы нужны?
– В общем, да, – пожал плечами подполковник.
–Ответ неясен! – голос командира стал угрожающим.
– Так точно! – автоматически рявкнул Бакин.
– Садитесь.
Подполковник сел и все успокоились.
