Клава живет на Воронежской – в большом угловом доме почти напротив таинственного подземелья, куда по утрам устремляются двуногие из всех окрестных многоэтажек. И куда в поисках тепла и чего-нибудь съестного забегают некоторые из ее сородичей. Но, судя по их недовольному и ошарашенному виду, поживиться там нечем, а пинок под хвост или в бок получить очень даже просто…
Близкими родичами Клава признает только таких же, как и сама, маленьких черных пуделей, которых можно почти не опасаться. Обидно только, если двуногие, выводящие своих холеных любимцев на прогулку, не подпускают их к хромой и грязной бездомной собачонке…
Больше всего Клава боится бродячих псов. От качающегося и орущего песню двуногого спрятаться нетрудно. Даже от пущенного им камня можно убежать. А как спастись от лязгающей пасти остервенелой дворняги?.. Разве что, юркнув в узенький лаз, отделяющий двор от спасительного подвала – сырого и полутемного.
Изгнанная много лет назад из квартиры во втором подъезде, она поселилась в темном подполье, куда приползла зализывать обиду и мучительно болевшие раны размозженной задней ноги, ставшей с тех пор кривой и коротенькой… По болям в культе – то резким, то ноющим – Клава узнает надвигающуюся непогоду. Среди переплетения труб она спасается от лютого холода, превращающего в камень и оброненный кем-то кусок пирожка, и прокисшую картофелину, и макароны, словом – все, что удается отыскать около мусорных ящиков или ларьков на соседней ярмарке.
Когда все вокруг становится холодным и белым, отпечатывается каждый след. Голодная Клава, свернувшись клубком, вжимается в засаленную телогрейку, брошенную кем-то на проходящие вдоль стены теплые футерованные трубы. И вспоминает о своих щенках, появлявшихся на свет в здешнем полумраке в далекие уже годы. Щенки слепыми умирали от голода, и Клава понимает, что это лучше, чем собачья – в буквальном смысле слова! – жизнь, которая ждала бы их рядом с ней. И из круглых, как бусинки, черных глаз ручьем катятся слезы…
Всплывает в памяти Клавы и собственное детство в маленькой квартирке, заставленной старыми вещами и пропахшей сухой травой. Морщинистые руки хозяйки по очереди приподнимают за загривок ее и каждого из почти не отличимых друг от друга кудрявеньких пудельков.
- Не возьмете, - говорит кому-то хозяйка, - придется топить.
Клава видела, как один за другим захлебывались в тазу ее единоутробные братья и сестры. А ей выпали тряска в темной и тесной коробке и ласки, больше, правда, похожие на жестокое мучительство, со стороны нового хозяина – маленького, но очень горластого. Малыш то отказывался спать, если Клаву не уложат к нему под одеяло, то садился на нее верхом, то совал ей в рот свой ботинок… Когда мальчуган немного подрос, Клаве стало легче, и она всей своей собачьей душой привязалась к нему. Но отчим хозяина совсем скоро вынес Клаву во двор и со всего размаха пнул ногой в бок. Она с визгом отлетела в сторону – от боли и несправедливой обиды у нее перехватило дух. И, поджав хвост, побежала прочь. Дорогу ей тут же перегородила большая рычащая дворняга, и Клава метнулась к дому, где нашла приют в подземном полумраке. Узенький лаз, недоступный большим псам, сделал ее тамошнее существование относительно безопасным. Воевать пришлось только с кошками и крысами. И Клава прожила с ними по соседству без малого пятнадцать лет и зим…
Во двор Клава обычно выходит по утрам. Горбясь, крадется она вдоль стены, с опаской поглядывая на деловито спешащих двуногих. Низеньких – шустрых, крикливых и сбивающихся в стайки – приходится опасаться больше всего. Но именно они иногда бросают ей съедобные кусочки. И Клава, непременно выдержав собачий этикет, никогда не набрасывается на подачку с жадностью. Тем более, что вслед может обрушиться град камней.
Последнее время под угловой лоджией первого этажа она стала регулярно находить баночку с кусочками колбасы или сала, косточкой или куриными внутренностями… Приносит замечательные подарки очкастый дядька, который подолгу вертит головой, высматривая ее. И Клава, стараясь не приближаться к двуногому ближе, чем на пять-шесть его шагов, стала выходить навстречу. И даже – хвостиком крутить при этом.
- Что это вы устроили под нашим балконом? Мух разводите только! – завопила бывшая Клавина хозяйка.
А ставший уже взрослым сын хозяйки, по-прежнему обожаемый Клавой истязатель и мучитель, пробасил:
- Собака наша и в чужих подачках не нуждается.
Очкастый оторопел:
- Какая же она ваша – одинокая и голодная? Как собака, в буквальном смысле слова… На помойке роется!
Клава виновато забилась в угол и тявкнула на Очкастого. Тот сунул приготовленную было баночку в свой портфель и, не оборачиваясь, зашагал к подземелью.
С тех пор, завидев Очкастого, собачка испугано кидается наутек, прячется куда-нибудь. А тот ее внимательно высматривает и, если заметит, то на какое-нибудь сухое место вытряхивает содержимое своей баночки. И Клава в конце концов все-таки лакомится оставленной им сосиской или кусочками колбаски.
Бывшая Клавина хозяйка и ее сынок внимания на это не обращают, ведь Очкастый относит пустую баночку в мусорный ящик – если идет к станции метро, или прячет в портфель – если шагает домой. А не бросает на землю – мусор под чужим балконом не разводит.
Клава во двор выходит теперь в темноте, и из своего укрытия внимательно наблюдает за происходящим. А Очкастый, появляясь на дорожке утром и вечером, осматривается и заинтересованно вертит головой. Вот и сегодня он остановился, запустил руку в портфель, вытащил оттуда пакет и стал его развязывать – как догадалась Клава, вознамерился угостить ее колбаской…
Но тут выскочившие из подъезда бдительные граждане скрутили незваного Клавиного благодетеля и отобрали у него портфель:
- Сколько же раз говорить человеку, чтобы не устраивал здесь собачью столовую!
Сынок Клавиной хозяйки кулаком нанес Очкастому чувствительный удар в лицо. Очкастый, однако, сумел вырваться из их цепких рук, но потерял при этом очки… Совершенно неожиданно для всех он сбил обидчика с ног. Тот, правда, почти тут же вскочил, схватил валявшуюся в кустах трубу и чуть было не обрушил ее на затылок и плечи Очкастого, пытавшегося отыскать в траве свои упавшие очки.
Спасла Очкастого от страшного удара Клава, с лаем выскочившая из укрытия, подпрыгнувшая и впившаяся зубами в запястье прежнего своего хозяина. Лапами она расцарапала ему грудь и живот, он выпустил трубу из рук и пытался теперь сбросить с себя старую облезлую собачонку. Наконец это ему удалось, но переходить в новую атаку он уже не решился.
Очкастый вернул себе портфель, призывно махнул Клаве, и она, пождав больную заднюю лапу, на трех радостно, хотя и кособоко засеменила вслед за ним – в сторону его дома. Коротенький Клавин хвостик при этом весело и победно развевался…
