№7/2, 2010 - поэзия

Сергей Кузнечихин

О КЛАССИКЕ

Иван Сергеевич Тургенев
Простит,
И не в ущерб ему,
На рафинированной “фене”
Я слышал пересказ “Муму”.
На берегу речушки Качи
В час перерыва, у ларька,
Блистал расхристанный рассказчик
Шальным богатством языка.
Конечно, он давил на жалость,
Играл трагическую роль,
И все-таки порой казалось,
Что эта рвущаяся боль
За всех российских бессловесных
И беззащитных горемык
Недосягаема для тесных
Возможностей печатных книг.
Но разве мог предвидеть барин,
Большой знаток парижских мод,
Что век спустя дремучий парень
Сумеет сделать перевод
Такой кощунственный, но жгучий?
Как знать?
А вдруг предполагал,
Когда про наш язык могучий
Стихи свободные слагал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА
Палачи, работая ночами,
Все-таки находят между дел
Время, чтобы самки их зачали,
Чтобы древний клан не оскудел.
Лишь бы только самка пахла пряно,
А палачье семя хоть куда,
Выживет, пробьется, несмотря на
Вредные условия труда.
Он ведь не какой-нибудь алхимик,
В нем мужик остался мужиком,
Значит быть наследникам лихими
От избытка крови с молоком.



ЧЕЛОВЕК У БАЗАРНЫХ ВОРОТ

Посидел. Поседел. Обозлился на жизнь
И остатки здоровья спасая «агдамом»,
Обезножев, сидит он и точит ножи
У базарных ворот расфуфыренным дамам:

«Сколько их незамужних и при мужиках,
Не умеющих справить нехитрую малость»,
Забывая, что кроме сноровки в руках
У него самого ничего не осталось.

Завивая в кольцо беломорины дым,
И морщиня в ухмылке небритые щеки,
Говорит комплименты клиенткам своим
Или, раздухарясь, позволяет намеки.

Все зависит, как на душу ляжет «агдам»,
И тогда всё равно: чья жена, чья невеста…
Скалит рот. Но среди перепуганных дам
Есть и те, что способны поставить на место.

А ему хоть бы хны, держит форс мужика,
Для которого фарт не бывает без риска.
Нож в надежной руке, и летят с наждака
Ослепительным веером острые искры.


* * *

“... и примкнувший к ним Шепилов.”
Кончились Ц К и ВЦИК,
Но остался вкус опилок
Цирковых,
А кремль, как цирк.

Был Шепилов. Кто он? Где он?
По каким следам искать?
Жив ли он? И что он сделал
Перед тем, как примыкать?

Не подскажет взгляд снаружи,
Что жует кремлевский клан.
Кто там над Россией кружит:
Ворон?
Демон?
Дельтаплан?

Каждый видит, что он хочет,
А что может — говорит.
Летописец портит почерк,
Но ведь знает, что творит.

Кто-то вытерт, кто-то вписан,
Чей-то выявлен двойник.
В уравненье столько иксов...
И Шепилов среди них.

Был, и дальше так же будут
Примыкать, менять места.
Но не надо про Иуду
Там, где не было Христа.


ОМУТ

Вода черна от глубины
И от безветрия прозрачна.
Под берег жмутся табуны
Мальков –– наверное внебрачных, —
Пугливы слишком. А ветла
К воде протягивает ветку,
Туда, где словно пиала,
Поставленная на салфетку,
Белеет лилия. Над ней
Висит стрекозье опахало...

И вдруг, как будто бы видней
И вместе с тем тревожней стало,
Луч солнца, высветивший дно,
Как бы играя злую шутку,
Напомнил, до чего темно
И холодно на дне, и жутко.


ЛЬДИНА

Шагов за триста от реки,
Пригорок лысый проутюжа,
Подмяв под брюхо листвяки,
Она лежала в мутной луже,
Словно огромная свинья,
Которой лучшего не надо,
И пот катился в три ручья
По складкам глыбистого зада.
Дышала холодом и злом,
В грязи завязшая, гигантша,
И только голубой излом
Напоминал о том, что раньше,
В поре беспечной и младой,
Когда влекли иные веси,
Когда была еще водой,
Она витала в поднебесье.


* * *

Палаточный, костерный граф,
Что не пропил, то утонуло,
Не растеряв, так проиграв...
И все равно туда тянуло,
Где даже тело сквозь белье
Предупреждающе кричало,
Что в нежном имени ее
Царит разбойничье начало.
Татьяна!
Тать!
В глухой ночи,
Где длится с жизнью наша ссора,
Как подобрала ты ключи
К моим заржавленным засовам?
Зачем заклиненную дверь
Безжалостно срывала с петель?
Ну ворвалась... И что теперь —
Увидела золу и пепел.
Красивая! Навеселе...
И я с улыбочкою жалкой
Тянусь к слежавшейся золе
Рукой с дрожащей зажигалкой.
Х Х Х
В углах шуршали ахи, охи.
Не звал. Незваною пришла:
Узнав – мои делишки плохи,
Поняв – плохи мои дела.
Пришла, и в узел на затылке,
Свои капризные собрав,
Отмыла пол, сдала бутылки,
Потом осталась до утра.
С наивностью жестоко-детской,
Не опасаясь разозлить,
Наутро выставила с треском
Пришедшего опохмелить.
И ведь осмелилась, сумела,
То деспотична, то жалка,
В давно оставленное дело
Тащила горе-мужика.
Была и матерью и нянькой,
Сестрой, работницей, женой –
С какой-то силой непонятной
За всех отмучилась со мной.
И сделав вид, что разлюбила,
Уже в удачливой поре,
Другой задаром уступила,
И не напомнив о добре.


ЗАЗНОБА

Знаю все, моя зазноба,
И рассказ, и пересказ, –
За тобою надо в оба,
За тобою – глаз да глаз.
Слухов долго ли надергать,
Карауля у ворот.
Дорисует черный деготь,
Дорасскажет черный рот.
Над тобою роем сплетни
На любой голодный вкус.
Разгуделись мухи, слепни,
Комары и прочий гнус.
Кто-то вкрадчив, кто-то злобен.
Бабы злее мужиков.
Я и сам понять способен
Без намеков и кивков.
Рад забыть бы (да едва ли),
Помню (ты уж извини),
Как твои глаза стреляли,
Как туманились они,
Наливались колдовскою
Чернью (как тут не помочь),
Коль с русалочьей тоскою
Манят в омут, манят в ночь,
А горячего дыханья,
Этот норов, эту прыть
Ни шелками, ни мехами
Не упрятать, не укрыть.
Грудь твоя тебя же выдаст –
Вольная, как ты сама –
Что ей тряпочки на вырост?
Что ей лютая зима?
Волновалась. Волновала.
Не желала скуку знать.
Много чувства. Толку мало
Сторожить и ревновать.
Сладким чаем напоила.
И радушна, и мила.
Приласкала, проводила,
А дверей не заперла.
Разберись в печи с обедом,
Дом проветри, пол помой…
Кто придет за мною следом?
Кто ушел передо мной?
Ни пера им всем, ни пуха.
Мне уже не до обид.
Врунья. Стерва. Потаскуха.
Но знобит, знобит, знобит.


* * *

Чужая женщина желанна,
И на душе моей неладно,
Темно и зябко на душе.
Моей судьбе не угрожая,
Она — пожизненно чужая.
Так если б из папье-маше
Ученики ее ваяли,
Тогда и на душе едва ли
Случился бы переполох.
Но чтобы завязалась драма,
Был для нее подобран мрамор
И скульптор, шельма, был, как Бог.


ПОСЛЕ НЕБА

Зачинали на облаках —
Не иначе, на самых пышных ––
Эти ямочки на щеках,
Эти губы сочнее вишни.
Словно ангельская рука
Упоенно, легко и смело
Мелом теплого молока
Выводила изгибы тела.
Ангел красил, а пьяный бес,
В молоко подливая зелье,
Смеха ради столкнул с небес
Неземную красу на землю.
И упала, пугая птах
Человеческого зверинца,
Где ее, как рояль в кустах,
Ждал затертый диванчик принца,
Лысоватого и с брюшком...
Впрочем, дальше и гаже были.
Первый, в горле застрявший ком,
Проглотила. Потом поплыли,
Как во сне...
И хмельно смеясь,
Вроде прежняя, но другая,
После неба из грязи в грязь,
Не запачкав ступней шагая,
Шла, как будто во всем права,
Не стесняясь, что без одежды, —
Гордо поднята голова
И глазищи полны надежды.


СИРЕНЕВЫЙ ШАРФ

Не знаю, зачем
Прихватила сиреневый шарф
Капризная память?
Не спится. Не спится. Не спится.
Глаза прикрываю
И вижу холмистый ландшафт,
В котором, безумным губам
Суждено заблудиться.
Ползти через холм
И спуститься к другому холму
И дальше…
Вслепую, бездумно, не зная мученья,
Блуждать и блуждать.
А потом вдруг сорваться во тьму,
Но вместо испуга
Упасть в пустоту облегченья.
И сразу уснуть. И забыть.
А была? Не была?
Бывают вопросы,
Которым не надо ответа.
Вот только
Сиреневый шарфик на крае стола.
Чуть что и шевелится,
Ежится, словно от ветра.


РОКОВАЯ ОТРОКОВИЦА

По непрошеной причине
Звон в ушах и в пальцах хруст,
И кагор в его графине
Словно кровь тяжел и густ.

А луна ползет в окошко,
Занавесками шурша.
Искривленная дорожка.
Истомленная душа.

Страшно если нету страха
Перед Богом. Знает он.
Жуток душный сон монаха,
Полуобморочный сон.

Тихо скрипнут половицы
После вздоха ветерка.
Роковой отроковицы
Грудь кругла и высока.

Руки жадные взывают.
Ни обета, ни поста.
Безрассудно обрывают
Шепот жаркие уста.

Утром впору удивиться,
Что графинчик опустел.
Роковой отроковицей
Пахнет грешная постель.
СТЕНА
Вот уже и нет азарта
Биться в стену головой,
Отложу-ка я на завтра
Этот подвиг трудовой.
Все равно не буду понят,
Благо, что не в первый раз,
Хорошо, что Зойка гонит,
Не взирая на указ,
Превосходную микстуру.
Запах — Боже упаси,
А ее аппаратуру
Хоть на выставку неси.
Капля риска, капля страха
Остальное — чистоган.
А с меня... талон на сахар
К государственным деньгам.
По края наполню флягу
В ноль десятую ведра
И засяду, и не лягу
Аж до самого утра.
Помечтаю и повою
Без вмешательства извне
И с чугунной головою
Вновь приду к своей стене.
Не изжита наша свара,
Распроклятая стена,
Ну-ка, вздрогни от удара
Удалого чугуна.
Ни березка, ни рябина —
Медицинское такси...
Вот такая, брат, судьбина
У поэта на Руси.


* * *

Через минное поле
Под кислотным дождем
Я ползу из запоя
Изнурен, изможден,
Перемолот и выжат...
Через мины в грозу,
Без желания выжить
Извиваюсь, ползу,
Провонявший от страха
И от пота слепой,
Через мины — на плаху
Или в новый запой.
Сам себе ненавистен,
Ненавистен жене.
Никаких новых истин
Не нашедший в вине, —
Повторенье тупое
Перепутанных дней...
Только минное поле
С каждым разом длинней.



>>> все работы Сергея Кузнечихина здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"