№5/3, 2011 - Проза

Виталий Диксон
Утренник с апельсином

НАУМУ САГАЛОВСКОМУ, ХРАНИТЕЛЮ НЕСТАРЕЮЩИХ ПРИТЧ, ПРИЧИТАЮЩИХ НА ВСЕ ЛАДЫ И ИЗ ВЕКА В ВЕК.
В.Д., май 2011.


12.

...И было янтарное море. И неба кровь с молоком. И бронзовые сосны в дюнах. И заходящее солнце. И Хозяин жмурился, точно кот, от тихих радостей. И кот, точно Хозяин, улыбался компанейски и лапой гостей зазывал. И гость пожаловал.

— Проходи в дом, добрый человек, — сказал Хозяин.

Человек с ружьём вышел из леса, из болот. Грязный, ободранный, лешак лешаком, в бороде паутина, в паутине ненасытные комары с мошкарой общежитие делят, паразиты.

Присел гость у крыльца. Видно, что больше, чем просто притомился.

— Раздевайся, добрый человек. Снимай балахон свой, сапоги. Жена в дом унесёт, на печи просушит.

— Ну, это лишнее беспокойство будет, чтобы на печи, — отвечал прихожанин. — Я вот балахончик-то на ветерке приспособлю. Гвоздичка не найдётся ли?

Хозяин гвоздичек вынес, новенький, самокованный. Нашарил прихожанин под ногою камушек да и вбил гвоздь в бревенчатую стену.

— Вот, зараза, — сказал, кривясь и палец посасывая, — как шандарахнул. До крови, кажись, поранил. Камушком-то не шибко способствует.

— Не способствует, — согласился Хозяин. — Это ведь только дураки знают, как правильно камнем гвоздь заколачивать.

— Так ведь мы, однако, не дураки, — улыбнулся прихожанин.

— Не дураки. Я так думаю. Но могу, конечно, ошибаться, кто ж без греха...

— Ай, да бог с ним, с пальцем! — сказал прихожанин. — Не возражаешь ли, Хозяин?

— Какие возражения?

— Правильно. По взаимному, стало быть, согласию мы с тобой сладились, — сказал прихожанин и повесил мокрый свой балахон на гвоздь, на просушку-продувку.

— А принеси-ка ты нам, жена, молочка вечерошнего. Да к молочку сама знаешь чего...


11.

Утром вышел на крыльцо Хозяин и очень удивился. Прихожанин сидел на опрокинутой бочке под висящим балахоном, с ружьём в руках, навроде правильного сторожа, будто бы и вовсе не спал.

— Так всю ночь и караулил, что ли?

— Караулил. Вон гвоздь. Вон балахон. Всё на месте, в полной неприкосновенной сохранности. А принеси-ка ты, Хозяин, молочка. У вас парное?

— Понятное дело, утрешнее.

— Парное это хорошо. Состоянию здоровья полезно.

Предоставила жена крынку, повязанную чистой марличкой.

Прихожанин выдул в два передыха, с удовольствием, и усы огладил.

— Как страну-то вашу называют?

— Да никак, — ответил Хозяин. — Без названия проживаем. Против неба на земле.

— Это плохо. Без названия проживать никак нельзя. Выходит, нам с тобой по этому вопросу надо переговоры устроить. Буду я навроде как посол народа. Черезвычайный, значит, и с полными мочами.

— Зачем посол? Не надо посла. Будь гостем. А послы — ну их! Бывал тут у меня один такой. Я, говорил, посол державы. Давай, говорил, договор подписывать. И был дан ему обед.

Посол обед съел, а договор подписать забыл. С тем и ушёл обратно в свою державу.

— Некультурный какой, — сказал прихожанин. — Ну, ладно. Пора браться за дело. Ты пока здесь посиди, поохраняй, а я сейчас мигом обернусь. За скорой помощью.

Надел балахон. Повесил ружьё на гвоздь. Выставил опухший палец перед собою навроде маяка — и пошёл, и скоро скрылся в лесу.


10.

Отставил Хозяин свои заботы насущные, ежедневные. Хоть и не шибко общительным был — по устройству жизни, по её дремучему отшельному протеканию вдали от огней больших и маленьких городов — но как же не уважить стороннего человека, соседа по земле, пусть даже и очень дальнего? Да и просьбица-то его пустяковая. Сиди на бочке, трубочку покуривай, гвоздь с повешенным ружьём охраняй...

Вот и сидел, дымил табаком и голову ломал в немыслимых рассуждениях: от кого же беречь этакое добро? кто на него позарится? сроду в здешних местах ни воров, ни других лихих людишек не водилось, двери без запоров, без крючков, без ключиков-замочиков тепло в доме берегут, а низкий косяк с высоким порогом в этом бережении дверям помогают, всего-то и делов...

А дел было много. Море и карбас с парусом — ловцу салаки и селёдки незачем молочные реки да кисельные берега. А ещё лес с дичью, орехами и мёдом. Да ржаное поле. Что посеешь, как говорится, то и пожрёшь, прости господи. А рыбокоптильня? А кони?.. Всё успевал Хозяин, потому что не успевать было нельзя, зима накажет.

Но тут вот дела-то и замерли, будь ты неладно, сторожение это. Даже заскучал Хозяин, чего с ним никогда не приключалось.

Одна жена с ребятишками крутилась да хозяйством правила, огород да мелкая домашность — это уж её забота, бабья.

Сидел Хозяин на бочке да раздумывал. На море смотрел. Там, вдали от шелестящего берега, бесшумно плыли деревянные корабли, стальные люди. А ещё были стальные корабли, но какие люди имелись на таких кораблях — Хозяин не знал.

— Эх, позиция, — вздыхал он, позёвывая, — хоть бы разбойничек какой сюда заглянул, на пришельцино ружьишко нацелился...


9.

И вот однажды под вечер прихожанин снова вышел из леса. Да не один. Сроду такой ватаги Хозяин не видел, чтобы столько людей — и все в одно время и в одном месте. И молодая бабёшка с ними, в красной косынке, в полусапожках со шнурками, во рту папироска, а на груди приколот кружевной платочек, незасморканый.

— Вот, радуйся, чухня болотная, — возгласил весёлый прихожанин. — Привёл товарищей. Можешь слазить с бочки, тут мы сделаем пост номер один. Караул поставим в три смены, и твой гвоздик с моим оружьем будут целые, да и тебя никто не тронет.

— А чего ж, — сказал Хозяин, — поживите, отдохните с пути, отмойтесь да откормитесь, а нам с хозяйкой повеселее будет...

— А вот это не надо! — построжал прихожанин. — Мы сюда не веселиться пришли. Послушай-ка! Там, ещё вдалеке, за лесом... Слышишь?

Напрягся Хозяин, а ничего такого страшного не услышал, вроде бы как дальний гром, приблизительный, так оно и хорошо, дождичек придёт, ванна небесная...

— Тю, гром! — усмехнулся прихожанин. — Слушай сюда, пень лесной! И ты услышишь тяжёлую поступь. Это идут железные полки нашего трудового народа! А насчёт покормиться — это ты хорошо придумал, и помыться то же самое. Слей-ка мне водички, Хозяин, не поленись.

Скинул прихожанин балахон, рубаху, плещется, верещит, ровне дитё малое, фыркает под струёй из ведра, и лицо его, становясь чистым, попискивало кожей под ладонями точно упругий капустный кочанчик.

— А потри-ка спинку, Хозяин. Уж мыться — так мыться!

— Худющий-то! — удивился Хозяин. — Одни голые рёбра торчат. Ну, ничего, ты у нас тут на молочке быстро напитаешься. Баньку протопим. Чего ж из ведра-то? Вон, гляжу, грязища на тебе аж целыми клочьями отваливается.

— Это у меня не грязища, — фыркнул прихожанин. — Это у меня нижняя рубаха сопревши. У тебя лишней не найдётся ли?


8.

У прихожанина были чистые глаза, ясные. В них горело братство.

Через недельку выкатился из леса дымный, вонючий авто­поезд. Пару грузовиков с народом тащил за собою броневик, стрелявший во все стороны выхлопными газами.

Хозяйская собака, склонив голову набочок, пребывала в полном недоумении: то ли лаять ей, то ли нет? как лаять, если лаять, — с приветствием или наоборот? а если случится наоборот, то кого кусать? Куры же, и без того дуры, вовсе сошли с ума, на деревья взлетели,

— Выходи, Хозяин! Принимай сурьёзную компанию. Щас митинг сварганим. Ты, да жена твоя, да детишки будете как бы местным населением. А митинга без местного населения не бывает.

Люди в кожанках и бушлатах мигом сгрузили спелые клюквенные знамёна и лозунги на палках. Оркестр пригото­вился к музыке: барабан с тарелками, балалайка и большая медная труба — змеевиком вокруг трубача.

— Быстро, быстро, товарищи! Трибуну на крыльцо!

Поставили деревянную трибуну с графином.

— Народ собравши?

— Тута мы, — ответил Хозяин за всех, за жену любопытную, за четырёх своих восторженно-перепуганных детишек, жавшихся вокруг материного подола.

И за трибуну встала бабёшка.

Она говорила недолго, но громко. Кулаком стучала. Воду из графина пила.

— Эта несчастная страна Потогония, — кричала она, — трудно нам досталась, солёным потом наших безвинных товарищей. А сколько горячей крови отдали мы всяким болотным паразитам! Но ничего! Будущее за нами! Потому что за нами следом другие товарищи тянут железную дорогу через ваши лесные колдоёбины…колдобоины, то есть, и прочие разные выибоны…ёш-твою-вошь! выбоины, фигурально выражаясь. И скоро по той дороге придут сюда непокобелиные, непоколе... ёш-твою-клёш! непоколебимые локомотивы истории! Я извиняюсь, но это так и будет! Чтоб мне провалиться на этом месте!

Бабёшка топнула ногой — и провалилась. Доска крылечная не выдержала...

Грузились в обратном порядке. Сначала бабёшку в грузовик эвакуировали, потом — графин, трибуну, оркестр, знамёна... Зачихал броневик, задрожал, напрягся — и потащил поезд дальше, дальше...

Крыльцо Хозяин, конечно, тут же починил. Но прихожанин прибил-таки дощечку на столбик: «Дом находится под охраной государства».


7.

По утрам били в рельсу, специально для побудки привезённую на автопоезде.

— Выходи строиться, товарищи! — кричал контролёр выхода на работу; он поднимался рано, раньше хозяйки, обязательной к утренней дойке, раньше самого Хозяина.

Зевая и почёсываясь, вытягивались пришельцы из сарая, где поселились. А контролёр спать ложился, на этом его первоутренняя забота прекращалась.

Прихожанин проживал в доме.

Однажды попенял Хозяину — ласково, но с упрёком:

— Что ж ты, мать твою за ногу, игнорируешь и пренебрегаешь? Не по-братски это. Все пробужаются, и ты пробужайся. Строй порядок обожает.

У него были ясные глаза. В них горело неизъяснимое чувство.

— А на что мне строй? — удивлялся Хозяин. — Мы тут всю жизнь без строя обходились — и ничего, управляемся.

— Глупость говоришь, друг, товарищ и брат. Если ты в коллективе, так, значит, соответствуй и способствуй. То есть, не уклоняйся и разделяй. А которые уклонисты, так у нас с ними разговор короткий, без прениев.

Хозяина ещё продолжали называть «хозяином», но уже как-то так кривенько, с усмешечкой, с маленькой буквы.

Жену хозяина приспособили к общему котлу, щи варить и кашу.

Ребятишки хозяйские — что с них взять, с маленьких? — в общий строй покуда не становились, но занимали очередь к котлу для себя и родителей.

Мамка однажды исподтишка плеснула в миску самого маленького лишний черпачок, так очередь заурчала и засопела, а Прихожанин объявил мамке строгий выговор перед строем.

Целый день пришельцы сидели на ошкуренных брёвнах, заготовленных впрок, обсуждали злобу текущего дня и голосовали поднятием рук.

Через каждые четыре часа сменялся караул на посту номер один. Там же поставили пулемёт, приехавший с автопоездом.


6.

Как-то раз на брёвнах проходила ежевечерняя политическая летучка. Вызвали с покоса хозяина.

— Уклоняешься, товарищ! — сказали ему. — Демонстративно и нахально. Небось, у тебя для такой нахальности где-нибудь наверху рука есть волосатая?

Хозяин руки перед собой вытянул — смотрите, мол:

— Вот эта. И эта. Других не имею. Никого со стороны не приневоливаю. По евангелию живу.

— А откудова у тебя это ивангелье?

— От Луки.

— Это не годится, товарищ. И мы здесь в этом вопросе должны свою точку поставить, чтоб никакого лукавства. Будет наша, собственная торговля. Сельпо, называется. Спецназ. Все, как один, будем дружно брать ивангелья от Ивана Иваныча из центра. Вот вскорости чугунка подойдёт. Красные фуражки наденем. Болота осушим...

— Болото не надо бы, — робко возразил хозяин. — Там клюква хорошая.

— А нам твоя клюква без надобности. Мы здесь социал-демократию будем разводить.

— Кого это?

— А вот завтра узнаешь. На конференции. Потерпи ма­ленько. А то скажи тебе сразу, так ты и лопнешь от радости.


5.

На конференции выбирали Хозяина.

Хозяин (с маленькой, с нехорошей буквы) был «явивши» на мероприятие со всем семейством, принаряженным,

Накануне ему сказал Прихожанин:

— Всё сделаем по чести, по совести. Будем решать и опре­деляться. Будем голосовать за светлое будущее. Ты будешь как бы против. А чухрёнки твои — как бы за. А жена твоя — как бы воздержавши. Вот это и есть социал-демократия. А когда твои товарищи будут кричать «поддерживаю и одобряю», ты кричи совсем наоборот, дескать, «одобряю и поддерживаю».
Понял?

Глаза у Прихожанина были чистые, в них горело синим пламенем светлое будущее.

Но хозяин так ничего и не понял.

Он сидел смирно и рассуждал.

«Чьи кони?» — спрашивал Прихожанин. А кони были вольные. Но в то же время - и хозяйские. То есть, они были хозяйские, но всё же вольные. И этого Прихожанин никак не мог понять и очень сердился. Ловили коней. Клеймили раскалённым тавром. Кони обиделись и ушли.

Или вот другая обида: побудительная. Подъём — под рельсину, отбой — опять же с ней, с чёртовой железякой, а между двумя снами — сплошной перестук-перезвон, словно в кузнице...
Хозяин удивлялся. И Прихожанин удивлялся на его Удивление. «Как же это, — говорил, — просто так, например, дрова колоть? Чтобы без обозначения субъекта и объекта? Надо сначала это дело обсмыслить и назвать. Например: нужно для тепла печь топить? Нужно. Нужно дрова принести. Чтобы принести, нужно наколоть. Такая диалектика природы. А кому наколоть?

Тут другая диалектика, с человеческим фактором: вон тому товарищу, которого очередь наступила. А товарищ, может быть, и позабыл вовсе. На этот случай контролёр есть с рельсой
— и товарищ осознаёт свой долг, берет колун и — с места с песней шагом марш. А без осознания и обсмысления какие ж это дрова? Чурки, а не дрова...»

Хозяину было смутно. Он сомневался. Он думал: а ведь не может же быть такого, чтобы он, один, был кругом правым против стольких людей, не может же его несогласие оказаться верным поперёк коллективного согласия! Чего стоит его одиноконькая диалектика «не так» против дружного «так»?

...Жена под бок тыркнула - весёлая:

— Твоя очередь! Подымай руку!

Хозяин поднял руку. Одну. Потом другую.

Хозяином выбрали Прихожанина — единогласно, один против и одна воздержавшаяся. Протокол составили в двух экземплярах.

Бывшую с этого момента хозяйку определили в прослойку. А бывшего хозяина назначили евреем. «С вытекающими последствиями», — сказал Прихожанин. У него были светлые глаза, в них горело прошлое.


4.

— Я в тебе эту гнилость унюхал давным-давно, — сказал Прихожанин. — Эх ты, бревным-бревно! Скучно тебе стало? Не с кем бороться за мир? Ну, и ступай прочь, говным- говно. Неси свою жалобную апелляцию. Пусть там, в центре, объяснят тебе сущность момента и ошибки поведения. Иди. Мы согласные. Один протокол передашь Иван Иванычу с приветом. Как минуешь лес и болото, так и двигайся, прямо и прямо, никуда не сворачивай, покуда не упрёшься.

Попрощался хозяин с домашними своими: жена, детишки, кот, пёс, петух, единственный конь (хоть и оскорблённый клеймом, а вернулся-таки к хозяину, сынок долгогривый, со звёздочкой во лбу...). Своя ворона каркнула. Своя сорока прострекотала.

Вслед за ним ещё долго волочилась пыльная муть. Но и она скоро исчезла.


3.

Легко было сказать Прихожанину: «покуда не упрёшься». А вот нигде не упиралось.

Всё шёл и шёл хозяин. Спрашивал: где центр? Люди встречные-поперечные кто простой рукою, кто палочкой полосатой указывали: топай дальше, мил-человек, мин херц, мон ами, амиго...


2.

В одной торговой точке, в «спецназе», купил хозяин парочку диковинных фруктов под названием «апельсин».

Золотой шар. Разбирается на дольки. Весь из долек. Числом двенадцать. Каждая — как свежая луна. А вся дюжина вместе — полуденное солнышко. Общая доля.

Любовался хозяин фруктом. Прежде чем кушать дольку, совершал, прости господи, последнее целование. А что? Как губки дочек. Как щёчки сынков. Как женино ушко, розовое, просвеченное утренним солнцем. Как петушиная бородка. Как кончик старательного собачьего языка. Как кошачий глаз. Как лошадиная звёздочка во лбу. И такая же долгая, такая протяжная долька, как прощальное напутствие сороки-вороны.

А одна долька — его, хозяина.

Спрятал он второй апельсин в карман: домой принесу, каждого оделю, порадую.

До центра, казалось, уже рукой подать, вон за тем горизонтом, таким близоруким.


1.

...И было янтарное море. И неба молоко с кровью. И бронзовые сосны в дюнах. И восходящее солнце. И без году неделя.

Хозяин вышел из леса. Грязный, ободранный, лешак лешаком, в бороде паутина, в паутине ненасытные комары с мошкарой общежитие делят, паразиты.

Ничего в руках. Ничего за душой. В душе тоска. В кармане шар золотой. Позади — весь мир с человеческим лицом, перекошенным малость от счастья.

Слева копешки сена — как будто бы сам ещё вчера своими руками сложил. Справа — гранитный камень-валун, совсем как на его ржаном поле. Сосна, подпалённая молнией, как и его сосна. Ручеёк, подобно его ручейку, комкал отражения. Дорожка, похожая на его дорожку. Забор. Воротца. Скамеечка приворотная… Надо же? Живут люди, как он у себя проживал когда-то.

И баба на дворе — точь в точь, как его жена, которой нет любчее. Охнула баба и осела наземь... Чего испугалась, дурёха?

И четверо детишек на дворе — вылитые его.

— Папка вернулся!

Бедные, бедные... Видать, тоже без отца проживают, наскучались, маленькие.

И пёс на дворе такой же, дребезжит, зубоскал этакий, да кто ж это надумал собаку на цепь посадить?

— Куда прёшь, скотина безрогая? Выкладывай пароль через границу! — закричал какой-то мужик возле дома и аккуратно застрекотал из пулемёта.

Замер хозяин на месте. Какой пароль? Нету пароля. Дальше, через границу, обозначенную фонтанчиками пыли, идти нельзя.

Положил он апельсин на крылечко и покинул двор. Но дальше передвигаться уже не было сил. Это, вообще-то, не было главным и решающим, силы он нашёл бы, если бы вспомнил, зачем уходил из дому. Но он забыл. Было какое-то дикое жалобное слово, но он запамятовал в пути: какое именно.

Вышел на крыльцо помочиться какой-то другой мужик, широкий, хозяйственный. Наступил сапогом на золотой шар — и нет золотого шара.

У мужика были чистые глаза. В них много чего горело. Но вот остались одни глаза.

И вышло время. Куда пойдёт, куда придёт оно?

И пришелец решил остаться здесь.

И остался.

Но всю оставшуюся жизнь его тянуло домой.


0.

И сказал Пауль Эрих Руммо по-эстонски:

Розовый шиповник на окраине луга.
Лютики, ромашки, бурые лужи дороги.
С какой стороны подошёл я, не помню...

И откликнулся на родную речь Яан Кросс:

Тот, кто перевидел тыщи
и ещё раз тыщи разных лиц,
может не узнать кого-нибудь из близких
и пройти мимо.
А в чужие лица вдруг проникнет —
и узнает, кто они.

И сказал Юстинас Марцинкявичус по-литовски:

Снаружи дома старого, к Стене
в морщинах и рубцах, лишённой окон, —
к слепой стене на внутреннем дворе
прижалось время, прислонилась вечность...
Ты должен будешь заново открыть
всё — и топор, и клинопись, и бога.

И сказал по-латышски Ян Грот:

Это будут лишь немногие
из тех вечерних сказаний,
что сказывал в деревне мой друг.
Его года уже клонились к закату...


Вильнюс, 1991



>>> все работы автора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"