Поздравляем Алену Дашук (Великий Новгород, Россия)
с победой на Втором Международном конкурсе
юмористической поэзии и прозы «Жизнь прекрасна!»
Алена Дашук Уроки рептилии
Что жизнь — суровая штука, мне твердили все: бывший муж и закадычная подруга Верка, родители и коллеги, случайные попутчики и многомудрая соседка Павлина Аристарховна. Только всё не впрок. Жизнь прекрасна — повторяла я усвоенный неизвестно когда и с чьей легкомысленной подачи постулат. Само как-то вылетало, помимо воли. Конечно, после особенно сокрушительных пинков, я временно трезвела. Поскуливая, клялась разбить вдребезги свои розовые очки и взяться за голову. Но потом мой непотопляемый оптимизм с упрямством небезызвестной птицы принимался восставать из пепла. Сначала искалеченное очередным контраргументом кредо звучало чуточку вопросительно — жизнь прекрасна? — затем набирало силу, крепло и, наконец, вновь расцветало махровым цветом.
До следующей оплеухи.
Теперь всё! Последний урок я усвоила на «отлично». Больше никаких сантиментов — рассудок и логика. Кто бы, вы думали, так славно поставил меня на рельсы здравомыслия? Великий философ? Просветлённый гуру? Всезнающая Павлина Аристарховна? Нет! Обычная рептилия.
Ну, может, не обычная, а нежно мной любимая, но всё же…
Фелофея мне подарили друзья. Впрочем, слово подарили не совсем тут уместно — подсуропили, так вернее — уж больно восторженно расписывали по телефону какое игуана милое животное. Зелёное, к тому же — как раз под цвет моих новеньких обоев. Свой жест неслыханной щедрости объясняли просто — их сын начал ходить, и родители всерьёз опасались столкновения любознательного чада с «бедной ящеркой». Спасение рептилий от злонамеренных младенцев я посчитала делом благим — дар согласилась принять.
Принесённое в мой дом существо взирало на мир с обезоруживающей задушевностью. Инструкцию по содержанию питомца бывшие владельцы изложили в телеграфном стиле, после чего поспешно ретировались. В наследство оставили террариум (из которого жилец давно вырос), лампу-обогреватель и корягу, весьма гармонирующую с расцветкой моего приобретения (зверь оказался грязно-бурым, а вовсе не зелёным).
Фелофей покорил меня сразу, хоть не предпринимал к тому решительно никаких действий — засохшей веткой торчал где попало, уставив немигающие человечьи глаза в пространство. Он был чудовищно красив. В смысле, гадок настолько, что вызывал жалость. Общеизвестный факт, что в русском языке глаголы «жалеть» и «любить» когда-то были синонимами. Боюсь, генетическая память сыграла со мной злую шутку. Проникнувшись сочувствием, я сама не заметила, как влюбилась в эту, в общем-то, никчёмную в условиях городской квартиры тварь. Может ли объект любви казаться уродливым?
Словом, Фелофей был флегматичен, холоден и чудовищно красив. И, как всякий красавчик, абсолютно равнодушен к проявлению нежных чувств. Поглаживания по глянцевой головёнке принимал сухо, ответных эмоций не выказывал. С его брутальностью я смирилась. Что поделать, не всякая любовь взаимна.
Но однажды на мои ухаживания Фелофей ответил — стремительно развернувшись, тяпнул за палец, поправ тем самым все догмы о руке дающей.
Отпрянув от вандала, я ринулась к аптечке. Обидно было до слёз. Подумать только — кормила, ночей не спала, слушая цокот когтей по паркету (тесный террариум Фелофей отверг категорически и по дому перемещался свободно)! Любила, можно сказать! А ОН…
ОН стоял у меня за спиной. Подняв змеиную мордочку, смотрел пристально, не отрываясь. В ледяных обычно глазах Фелофея я увидела собственное отражение и такой надрыв, что дыхание перехватило. «Прости! — читалось в них. — Укусил, бес попутал, но я сожалею!».
Никто и никогда не смотрел на меня так… особенно после преднамеренного укушения — в прямом ли, в переносном ли смысле. Справившись с первым шоком, я сочла, однако, что нанесённое мне оскорбление стоит порицания. Сделав вид, что раскаяние Фелофея меня не тронуло, я переступила через нахала и двинулась на кухню. Следом послышалась мелкая дробь, отбиваемая крохотными коготками о паркет. Фелофей семенил за мной, как самый преданный пёс. Это было что-то новенькое.
Пока готовился ужин, негодяй сидел у ножки стола. Взгляд его был прикован к моему лицу и трагичен до чрезвычайности. Я упрямо демонстрировала полное равнодушие к игуаньей драме. Недаром, чай, говорят люди о крокодильих слезах. Не верю я теперь рептилиям!
Отужинав, мы смотрели телевизор. Точнее, телевизор смотрела я. Фелофей продолжал пялиться на меня. «Ну, прости же!» — взывало всё его впавшее в покаянный ступор существо. Страсти киношных героев не шли ни в какое сравнение с этими полными муки глазами, в которых кричало, бурлило и билось отчаяние. В экран я таращилась как та игуана — остановившимся, невидящим взором. Было не по себе. Я любила Фелофея, его катарсис бередил мою совесть.
Но я ведь дала себе слово… Да и рука побаливала.
К концу вечера я не выдержала, погладила Фелофея по его, фигурально выражаясь, посыпанной пеплом башке. Пробурчала:
— Ладно уж, проехали.
Фелофей дёрнулся и замер, но, стоило встать, как приклеенный, поплёлся за мной в спальню. Пустила-таки моя любовь корни в безответном сердце ящерицы! Приятно. Выходит, главный рычаг манипулирования человеком — чувство вины — действует и на рептилий.
Приятно-то приятно, но паскудника было жаль. Так жестоко переживать своё грехопадение не способен никакой Homo sapiens! Людям проще, они хоть выговориться могут…
Отпустив в очередной раз Фелофею его тяжкий грех, я уснула.
Первое, что увидела наутро — сконфуженную физиономию рептилии. Виновник вчерашней ссоры сидел на подушке и безумными глазами сверлил мой лоб.
«Прости!!!» — перехватила я транслируемое всю ночь сообщение.
Если бы Фелофей был котом, собакой или, на худой конец, человеком, я схватила бы его, прижала к груди, возможно, даже всплакнула над его горемычной судьбой. Но Фелофей был ящерицей. Лить слёзы, уткнувшись зарёванным лицом в холодную жёсткую кожу, неуютно. Пришлось ограничиться словечками, изобилующими уменьшительно-ласкательными суффиксами. Реагировал Фелофей вяло. Сказать честно, не реагировал вовсе. Но, едва я выбралась из постели, зашуршал следом.
Укушенная накануне рука распухла и чесалась. Я подозрительно посматривала на убитого горем питомца. Вдруг и впрямь недооценила степень его вины? Может, болен чем? Перед глазами маячили апокалипсические картины: охваченные эпидемией города; истощённые, в муках умирающие от какой-нибудь экзотической заразы люди… Любовь любовью, а гуманизм прежде всего!
Подхватив Фелофея, я помчалась в ветеринарный участок. Пусть глянут, банальную инфекцию мне презентовала совестливая животина или чего похуже.
Ветеринар, вызывающий безотчётное доверие полноватый дядечка с пышными усами, тщательно осмотрел Фелофея. Вердикт вынес уверенно — здоров, но худосочен. Подробно выспросил о режиме и рационе питания пациента. Поморщился. Потом обратил взор на баюкаемую мной руку.
— Тикает? — Он глянул поверх импозантных очков так, словно это я искусала беззащитную зверушку.
— Тикает, — кивнула я и, пытаясь вызвать хоть малейшее участие, добавила: — и чешется, сил нет!
— Очень хорошо. Ещё и подташнивать будет.
В голосе звериного доктора звякнуло нескрываемое удовлетворение.
— Чего ж хорошего?! — опешила я.
— Глядишь, хоть варан научит кого-то думать, прежде чем животное в дом тащить! Людей-то слушать не желаем. Экзотику вам подавай!
— Варан?! — Я похолодела. Всё что мне было известно о варанах — среди них встречаются ядовитые. В отличие от безобидных игуан. А ещё, кажется, вараны плотоядны… Как это не пришло мне в голову, когда злокозненные приятели рекомендовали угощать Фелофея яйцами и кошачьим кормом?! — И каковы могут быть последствия?
Доктор нахмурился, долго сопел. Не врут, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Вспомнилась и песочница из далёкого детства, и учительница первая моя, и всучившие бомбу замедленного действия бывшие владельцы Фелофея…
— Считайте, повезло вам, — заговорил, наконец, Айболит. — Варанов великое множество, встречаются и такие, чей укус мог бы наделать немало бед. А эти — указав на Фелофея, он выдал латинский термин, который мой парализованный интеллект сразу же отторг — ядовиты, но для людей не опасны — почешется и пройдёт. Слабенький у него яд. Сам-то ростом не вышел, — доктор тронул пальцем спинку медитирующей рептилии — со здоровым грызуном ему сразу не справиться. Цапнет и таскается за жертвой, ждёт, когда та ослабнет или подохнет.
— Ждёт, когда подохнет… — эхом повторила я.
Перед мысленным взором закружили полные звериной тоски глаза, оцепеневшее в напряжении тело, вздрагивающий от нетерпения кончик хвоста… «Н-ну, же!» — вопил теперь изнывающий взгляд расчётливого ящера. Передо мной разверзлась чёрная бездна незатейливой Истины — варан хотел жрать и ждал, когда жертва... то есть, я… Вот она — жизнь без прикрас!
Это был нокаут.
Первое, что я сделала, выйдя из ветлечебницы — купила пару руководств по содержанию варанов и просторный террариум Фелофею — не вырвется. С этого дня вся подноготная двуличного хищника будет у меня под контролем.
Как и вся моя бестолковая, замешанная на карамельно-сказочных представлениях жизнь.
Баста! Отныне я стану рассудочной и холодной, как варан. Клянусь!
Рука чесалась нещадно…
Через три дня зуд прошёл.
Чётко следуя инструкциям автора руководства, я извлекла пинцетом из пластикового контейнера обречённого на съедение таракана. Фелофей напрягся, вытянул шею. Его, устремлённый на насекомое, взгляд стал наполняться сладострастием…
Ах, что это были за глаза! Томление и поволока, мольба и вожделение — почти человеческие глаза. Прекрасные, как сама жизнь.
