Дельфины. Дельфинчики, ага. Гладкие искрящиеся торпеды. Живые и теплые даже на вид. Они почти разумны, скажет взрослый. Они такие славные, захлопает в ладоши малыш. С некоторых пор я отношусь к этим милягам с большим уважением. Случились, знаете ли, события, напрочь загасившие мультяшные стереотипы.
Хотя, если по Веллеру… Граница двух стихий – вода и суша. По его «Всеобщей теории всего» на границе возникает разность потенциалов, и она несет энергию. А лишняя энергия – это уже моя ремарка – на неприятности прямой задел.
А еще – тоже из личных наблюдений – проверено, самые яркие беды происходят в раю. Видимо, на контрасте – чтобы лучше, паршивцы, прочувствовали.
Теперь исходные. Краснодарский край, коса Тузла. Место, где смыкаются два моря. Слева – Черное, справа – Азов. И моря эти разные – видно. Даже цвет и температура воды отличаются. И форма ракушек тоже. Коса глубоко, на пару-тройку километров врезается в воду. А на стыке, на краю мыса, два моря встречаются. Экзотика. И, естественно, в этом месте всегда полным-полно отдыхающих. По берегу дети с ведерками, взрослые всех возрастов.
– Эй, ты куда купаться?
– Да, пожалуй, в Азовское…
– А я тогда в Черном окунусь.
Шутка купальщиков, разбегающихся направо-налево – каждый к своему персональному морю.
И еще, на окраинном этом мысу, на пятачке суши, с трех сторон окаймленном черноморо-азовской взвесью, намыло лужу – маленькое детское море, метров десять в диаметре. И плещется в этом микроморе малышня, как стайка разномастных мальков – загорелые туземцы и бледноватые отпускники из разных концов страны.
…Искрится вода, жарит солнышко, ласковой кистью оставляя небрежный автограф на плечах и щеках. Узкий язык косы лижет море, и, чуется, в шторм, при приливах-отливах заливает сушу водой целиком, и хозяйничают на этом самом песочке, где ты сейчас кверху пузом лежишь, рыбы и крабы, и намывает на берег ракушки невидимое тебе течение. А сейчас в этой горе ракушек – натуральной, с десяток метров длиной, копается малышня, придирчиво отбирая самые красивые и нужные в детском хозяйстве.
И ты, в какой-то момент приоткрыв один глаз, щуришься на солнце и обнаруживаешь вдруг наметившийся среди отдыхающих вектор. И вспоминаешь забытый опыт по физике – так металлические опилки ориентируются в одном направлении под действием магнита. И вектор этот направлен туда. В море.
– Мам, дельфины!
– Захвати фотоаппарат!
– Сереж, снимай быстрее!
И они, словно понимая и гордясь вниманием, подплывают все ближе – метров десять-пятнадцать до берега, и гладкие спины их искрятся на солнце, и, чуется даже отсюда, что на ощупь живые они и теплые. И больше всего на свете хочется притронуться к синему сверкающему боку, или – как в мультике – уцепиться за плавник и умчать вместе с ними далеко-далеко – туда, где море наполнено жизнью, и открыть тайну разума этих замечательных, добрых, улыбающихся зверей.
Шаг. Этот кадр неоднократно встречаешь в фильмах про НЛО, без него не обходится не одна киношка: толпа людей, разных возрастов и сословий, праздных и занятых, двигается, подчиняясь будто невидимому регулировщику, со взглядами, устремленными в один небесный квадрат. И сейчас происходит тоже самое. Только вместо неба – море.
Шаг. Тот, кто стоял на берегу – уже по колено в воде. Кто был по колено – стоит по пояс. Тем, кто зашел поглубже, вода доходит до плеч. Им до дельфинов рукой подать. А миляги и рады стараться – сверкающие гребни красиво, киношной дугой проскальзывают над волнами. И смотрят люди туда, туда – где темнеет плавник над водой, где из волны в волну несутся, красуясь, грациозные дельфиньи тела.
Шаг. Сказка про мальчика с дудочкой – того, что увел из города крыс. Заворожив тварей музыкой, подарил им в пучине вечный покой. Как лучатся на солнце серо-синие спины. Как близко до них – рукой подать – тем, кто стоит сейчас по шею в воде, кончиками пальцев касаясь дна. Завораживает танец почти разумных морских обитателей. Куда зовет дудочка? Синие спины манят куда?
И вдруг этот вектор, намагниченный этот человеко-поток, и вся эта картинка – искрящие блики на синей воде, улыбающиеся морские красавцы, головы, повернутые в одну сторону, сминается, схлопывается, как щелкнувшая мышеловка, подтверждая мигом раньше возникшее ощущение ловушки, разом, мгновенно, взрезая идиллию отчаянным криком:
– Папа!
И теряется, моментально тушится ощущение общего праздника, и разлитая в солнечном воздухе тревога вдруг обретает под собой реальную почву:
– Помогите!
И, вглядываясь в волны (как там мои?) обнаруживаешь, что совсем недалеко от берега барахтается и отчаянно машет руками девчушка, и к ней уже приближаются крепкие ребята, и мгновение недоумеваешь, с чего, собственно сыр-бор? Все же рядом, в нескольких метрах от берега? Пока до тебя, наконец, не доходит.
Что мыс этот на несколько километров вдается в море, и отплыть от него – гарантированно вылететь на открытый водный простор. Что там, где ты стоишь по колено в воде, течение кажется смешным и нестрашным, где тебе по плечи – тянет довольно сильно, а там, где ты лишь касаешься пятками дна – сносит что есть силы от берега вдаль. Что, пребывая в пятнадцати метрах от суши, стоит потерять под ногами дно, и минут через десять унесен ты течением будешь туда, где берега нет и в помине.
Что гладкие твари, как по команде, покинули прибрежные воды, и в обозримых пределах нет уже ни одного плавника. Что твоим детям, слава богу, ничего уже не угрожает, хотя из воды они идут с отнюдь не праздничным выражением лица, а сзади их страхуют крепкие ребята-пловцы из местных. И, наконец, что другие ребята тянут за руки из воды совершенно белого мужчину, и по виду его не сказать наверное, будет он еще жить на этом свете или уже нет.
И тут опять намагнитилось. Человекопоток поделился на два. Один, меньший, сгрудился, завихрился возле лежащего на берегу белого человека. И била его по щекам, кричала женщина, и кто-то набирал номер скорой, и крепкие парни толкали в грудь и тормошили безвольное тело. И плакала, скорчившись, девочка – та, что кричала.
А другой поток, больший, потянулся, засуетился, засобирался на выход – какое уж тут купание? И сворачивались зонтики, и матери тащили детей от ракушечной горки.
И рассказывали, перебивая друг дружку, мне мои, как шли за они дельфинами, и, на секунду буквально, потеряли опору под ногами, и тут же понесло их течение – теплое, нестрашное, только все дальше от берега и дальше. И если б парней тех не было поблизости… и если б не эти чертовы дельфинчики…
…Сверкающая, напоенная солнцем ловушка. Не специальная, нет. Нет людоедов тут и человеконенавистников тоже. Просто в идеале ты занят своими делами, а море – своими. И у людей своя территория, а у дельфинов – своя. И сколько угодно будет улыбаться тебе желтолицый пограничник, когда полезешь ты за ромашками на нейтральную полосу, пока не полоснет от пуза из автомата… и будет по-своему прав.
…И в тему вспомнилось, как пару лет назад молотило тебя о неглубокое скалистое дно, методично швыряя в физиономию теплые волны. Как ты, дитя невского берега, впервые переплывшая Реку в 13 лет, самоуверенно топала прямо в волны – ну что тебе может угрожать?
Забавно тонуть на мелководье, от берега метрах в двадцати. И как-то сразу стало понятно, что, как лихо ни держишься ты на воде, а задолбает тебя сейчас этот меланхоличный молот до посинения – в прямом этого слова смысле. И слизнет волна бедолажную тушку со скал аккуратно рыбкам на дно. И рыбки эти цветные, в компании с умилительными крабиками, обглодают неспешно – ничего личного – незадачливые твои мощи, потому как у тебя свои дела и задачи были (в прошедшем уже, ясен пень, времени), а у моря – свои.
Собирая манатки, уходили, а вернее – бежали, поспешно. Удирая, краем глаза видели, что не оклемался еще утонувший, и продолжают суетиться люди вокруг него. И понятно всем было, что поспешность эта не необходимостью вызвана, а нежеланием принять необратимость происшедшего. Попыткой дать ему, человеку этому белому, время, чтобы в чувство прийти. А главное – не дать себе шанса узнать, что все кончено – окончательно и насовсем.
– Чертовы дельфины, – бормочет сын.
А что дельфины? Оживший мультик, красивый и ласковый. Мы привыкли считать их почти ручными. Как море. Такими же добрыми и нестрашными. Фотографировать их, фамильярно хлопая по пузу в дельфинариях. Бороздить скутерами синюю гладь. Собирать дань – ракушками, моллюсками, рыбацким уловом. Цари природы, угу.
И вместе с новым ловушечным этим ощущением, пришло понимание вдруг, насколько ты – человече, хозяин сухопутного мира – чужой именно здесь, на нейтральной полосе. В приграничье. И мультяшные улыбающиеся твари – часть этой самой чуждой, не твоей абсолютно среды. И, как хотите – чувство, что лишний раз тебе ненавязчиво указали на дверь, возникает теперь всякий раз, как вижу я в море эти гладкие синие спины.
А пока мы бежим, отступая, месим песок колесами, накручивая километры. И удаляясь от треклятого, синим искрящегося рая, бормочем про себя: никакой фамильярности больше!
Никакой фамильярности!
