№10/2, 2009 - Впереди планеты всей. Фестивали, конкурсы
Стихи финалистов и судей
Международного литературного Фестиваля
«Славянские традиции-2009» Фотографии Сергея Бусева
Владимир КОСТРОВ
(Москва, Россия)
* * *
То в ночи она вспыхнет, как спичка,
А в стихе тугодумном умрёт…
Ах, поэзия, вольная птичка –
Где захочется, там и поёт.
Как порывы весеннего ветра,
К педантизму любому глуха,
То сверкнёт в чертеже геометра,
То засвищет в рожке пастуха.
О, не молкни, свободное пенье,
И в столице, и в тёмном лесу.
Ах, оставьте душе оперенье
И в глазах сохраните слезу.
И всё жду я её по привычке,
Вот уж иней блестит на стерне.
Я бы умер в чужой стороне –
Там ведь нет этой маленькой птички.
* * *
Стада снегов, гонимые бореем,
Растают. И процесс необратим.
Мы в юности порой уже стареем,
А Лермонтов всё будет молодым.
Кавказу, Петербургам, бездорожьям,
Любым бореньям смерти и любви.
Поэт стал для России Даром Божьим,
Звучаньем, растворившимся в крови.
О, белый парус, нас веди, веди,
И лермонтовский ангел, прилетая,
Шепнёт о том, что жив огонь в груди,
Где ночевала тучка золотая.
* * *
Постарели две моих собаки,
погрустнели,
Мордочки весёлые недавно
побелели.
Уж не мчатся прямо,
ходят боком.
Поводки не тянут.
Видно, скоро пред собачьим богом
Милые предстанут.
Да и для меня собачья старость –
горькое предвестье.
Высоко горит в вечернем небе
Гончих Псов созвездье.
Грустно одному в пустой квартире –
лишь часов пугающая мерность.
Слишком коротки в бездонном мире
и любовь, и верность.
Буду помнить, как они резвились,
хвостики виляли,
В этой жизни только две собаки
мне не изменяли.
Вероника ТУТЕНКО
(Курск, Россия)
СЕНТЯБРЬСКИЙ БЛЮЗ
В хитросплетения огней,
в сентябрь – по трапу самолета.
И ощущение полёта
в регтайме листьев и теней
продлить. И небо – как причал…
И соль диез, как осень, длится.
Так вырисовывает даль
ещё не встреченные лица
надеждой. Блюз метаморфоз –
как на картинах Сальвадора
Дали. И, кажется, пророс
огнями соль диез мажора
в регтайме осени Брюссель.
И вечер с привкусом корицы
и шоколада. Ночь. Отель.
Как будто длинные ресницы,
иссиня вздрагивая, лгут.
Скользя, рассыпалась дождинка,
и небо снова – как приют,
как синь фантазий Метерлинка.
В хитросплетениях огней –
кафе, цветочница у входа.
Слегка дождливая погода.
А в небе крылья – нет синей.
Как синей птицы странен нрав –
метаморфозы снов и были.
И, в сеть огней её поймав,
вдруг вспомнить небо, где мы были
крылаты и совсем собой.
А высота всегда нетленна.
И небо кажется водой.
А облака – морская пена.
Внизу причал-аэропорт
опять пульсирует огнями.
И всё предвидеть наперед,
и вдохновляться городами,
и длить, и длить, как осень, соль
диез. Забыть, что осень – нота
и что над взлётной полосой –
крыло не птицы – самолета.
Юрий ПОЛЯКОВ
(Москва, Россия)
* * *
От любви остаётся
щемящая память о том,
Как по чёрному лесу
от шумного ливня бежали,
Как смешную зверушку
из снега лепили вдвоём
И как в первую ночь,
задыхаясь, недвижно лежали,
Как на всех одиноких
посматривали свысока,
Как в счастливое сердце
тихонько вползала усталость…
А ещё от любви
остаётся такая тоска,
Что уж лучше б совсем
от неё ничего не осталось!
НА ВОКЗАЛЕ
Уже про отправление сказали.
Уже вдали зажгли зелёный глаз.
А мы с тобой стояли на вокзале,
Не понимая, что в последний раз,
И говорили…
Что мы говорили,
Транжиря на слова остатки сил?!
Друг друга мы – увы! – не долюбили.
По крайней мере,
я не долюбил.
И потому ты очень много значишь
В моей судьбе.
Когда мне тяжело,
Ты говоришь: «Всё быть могло иначе…»
А я молчу: «И вправду ведь – могло!»
Пускай с другой всё сложится счастливей,
Но горько на душе,
как ни ершись.
На каждую любовь (так справедливей!)
Отдельная должна даваться жизнь.
ПЕРЕД ПРОЩАНИЕМ
Сначала я забуду звуки голоса,
Её привычку теребить кольцо.
Потом глаза, походку, руки, волосы,
Улыбку – всю её, в конце концов.
Лишь силуэт, почти что невещественный,
Останется, реальностью тесним,
И с той минуты никакая женщина
Не сможет никогда сравниться с ним!
* * *
Такого можно не понять годами,
Но вдруг коснуться в озаренье лба:
Та женщина с упрямыми глазами,
Как говорили встарь, моя судьба!
Её улыбка – от печалей средство,
Её слова – они пьяней вина.
Вот жизнь моя: сначала было детство,
За детством юность, а потом она!
Конечно, счастье – это тоже тяжесть,
И потому чуть сгорбленный стою.
Не умер бы я, с ней не повстречавшись,
И жизнь бы прожил. Только не свою!
Людмила НЕКРАСОВСКАЯ
(Днепропетровск, Украина)
НЕ СЛУЧАЙНО
Когда Творец, страдая от избытка
Своих фантазий, создавал наш мир,
Сшивая Землю на живую нитку,
Своим дыханьем отогрев эфир,
И нас кроил по божеским лекалам,
Предугадав рождавшуюся боль
И дав нам созиданье, как начало
Великой пытки с именем Любовь,
Он так устал, соединяя части,
Что вздумал отдохнуть на облаках.
И лишь сосуд, где сберегалось счастье,
Не удержал в натруженных руках.
С тех самых пор, на небо глядя часто,
На протяженье множества веков
Мы ждём, что просочатся капли счастья
Сквозь латекс обветшалых облаков.
И только начиная жизнь итожить,
Свои деянья вынося на суд,
Осознаём: Творец был осторожен.
И не случайно Он разбил сосуд.
Владимир СПЕКТОР
(Луганск, Украина)
* * *
Ожиданье чуда, как любви,
Ожиданье счастья, как прозренья.
Кажется, что только позови –
От спасенья и до воскресенья
Пролетит эпоха, словно миг,
В отраженье звёздами врастая…
Вслед за ней парю в глазах твоих,
Хоть чудес давно не ожидаю.
* * *
Лежит судьба, как общая тетрадь,
Где среди точек пляшут запятые,
Где строки то прямые, то косые,
И где ошибок мне не сосчитать.
Бежит строка в дорожной суете,
И я, как Бог, за всё, что в ней – в ответе.
А в небесах рисует строки ветер.
Он в творчестве всегда на высоте.
А у меня сквозь низменность страстей,
Невольную печаль воспоминаний
Таранит, разбивая жизнь на грани,
Строка любви, парящая над ней
* * *
Мне всё ещё как будто невдомёк,
Мне кажется, что я не понимаю…
Стучит будильник,
Но молчит звонок,
Звучит симфония,
Не первая – седьмая.
Какой сумбур!
Какая благодать!
И первый день
Похож на день последний.
О чём там говорить,
О чём молчать,
Когда уже ломают дверь
В передней.
Сергей КРИВОНОС
(Сватово, Украина)
* * *
Хорошо, что мы снова вдвоём,
Что осенней печалью не найдены.
Посмотри: как летящие ангелы, —
Журавли над притихшим селом.
Завтра может быть где-то вдали
Вновь окажемся под снегопадами,
Но сегодня мы тёплыми взглядами
От ненастий друг друга спасли.
Замечаю в безбрежности дней,
Сколько грешного в них и безгрешного.
Ну, а главное — сколько есть нежного
На обычной ладони твоей.
И, даруя тепло нам опять,
Журавли над полями ковыльными
Тень ночную раздвинули крыльями,
Чтобы солнце на небо поднять.
Евгений РЕЙН
(Москва, Россия)
НАБЕРЕЖНАЯ
Переходя Николаевский мост от площади к Румянцевскому скверу,
глядя на закат, на корабельные краны,
на лайнеры у гранитной стенки,
я понимаю, что выбрал судьбу не по карману,
словно булочку с маком на большой переменке.
Когда-то она была огромной, уходила за океаны,
поднимала якоря, разводила пары на полную мощность,
а кончилось тем, что я за стойкой перемываю стаканы,
подаю коктейли и прочую сочность.
А я уже было сложил чемоданы,
выправил билет и отметил визу,
но не по зубам оказались мне заморские страны,
столь притягательные сверху и недоступные снизу.
Я был кочегаром, возил контрабанду,
прятал наркотики между переборок,
и однажды подвёл я свою команду,
и меня уволили. Теперь мне за сорок.
И вот я на набережной в баре Морского клуба
торгую на фунты и марки, и доллары, и песеты,
отвечаю по-английски, случается, что и грубо,
словно капитан, вернувшийся с того света.
А на самом деле меня тошнит от валюты,
от пустых стаканов, от виски «Белая лошадь»,
и вся моя радость, что каждые две минуты
я могу обернуться на Исаакиевскую площадь.
Там, среди поля зеленеющего разнотравья,
серый всадник на сером коне давит серую змейку,
да великий собор в колонной оправе
приглашает уставших присесть на скамейку.
В десять кончается моя работа,
приходят приятели выпить пива,
и хотя за пазухой посасывает что-то,
я догадываюсь, что всё сложилось счастливо.
Приятели выпивают по второй и по третьей,
валютчик меняет стодолларовые купюры,
основатель клуба на гравированном портрете
что-то соображает о падении конъюнктуры.
А когда смеркается и зеленеет над Петроградской,
я иду на кораблик, приставший у зоопарка,
и обои в кабинетике иностранной окраски
напоминают всё то, чего мне не жалко.
Мне не жалко Флоренции с её Уффици,
мне не жалко Венеции с её каналом,
точно также здесь можно закусить и напиться,
и подумать о лучшем – о самом малом.
Как вернусь я к себе на Подъяческую, поставлю чайник,
вытащу из холодильника «Куин Мэри»,
сам себе хозяин, мудрец, начальник,
сам себе адмирал, по крайней мере.
А белая ночь залетает в грязные окна,
кто-то ночью звонит и бросает трубку,
то ли он сигнал подаёт условный,
то ли просто так, несерьёзно, в шутку.
Так и жизнь пройдёт, и в осенний вечер
запестрят на Неве нефтяные пятна.
Вот и всё – похвалиться мне будет нечем,
что понятно, но, в общем – невероятно.
Если доллар меняется на пять франков, если
шекель всего полдоллара стоит,
то гоняться за миллионом, сказать по чести,
может быть, и вообще не стоит.
Надо просто стоять у своей палатки,
и обсчитывать пьяных на две-три монеты,
и глядеть, как у императора на полянке
фонари освещают остатки лета.
Скоро ночь, и мосты разведут над Невою,
и пройдут буксиры, склонивши трубы,
и тогда я сам от себя не скрою,
почему мои мелочи мне так любы.
И так будет устроено ясно и вечно:
нефть, оружие, алкоголь, подарки,
и за всё расчётливо и беспечно,
кто-то сдачу отсчитывает без помарки.
И пускай от полюса до Гольфстрима
всё курсируют сухогрузы, танкеры, яхты,
я стою – а они проплывают мимо,
только склянки бьют на полночной вахте.
Ирина КАРПИНОС
(Киев, Украина)
* * *
Как же сильно хотелось ей жить! Как хотелось судьбы иной:
Быть знаменитой, и почитаемой, и обласканной публикой,
Ездить в Южное полушарие, преимущественно зимой,
И сниматься в кинематографе, скажем, у Стенли Кубрика.
А когда зацветали каштаны киевскою весной,
Как хотелось ей прогуляться по Монмартру апрельским вечером,
А потом заглянуть в "Ротонду" и при народе честном
Прочитать стихи, посвящённые первому встречному,
И в набросочках Модильяни тайно себя узнавать,
Там, где юной Ахматовой подмигивает Шоколадница,
И вино бургундское медленно в тонкий бокал наливать,
И знать, что на этом свете все ещё как-нибудь сладится.
Например, напишется песня, такая, как у Эдит Пиаф,
И споется неповторимым голосом в зале "Олимпия",
Или роман сочинится, этак на двести глав,
И никто не посмеет сказать, что сюжет в нем липовый.
Так мечтала она всю жизнь, сама над собой смеясь.
Её не любили женщины, а мужчинам она не верила,
Потому что каждую длинную или короткую связь
По Шекспиру всегда сверяла, и лишь этим аршином мерила.
Потому и семейной жизнью жить она не могла,
Ей был ненавистен быт и уюта домашнего сладости,
И когда сгущалась за окнами черно-синяя мгла,
Ей вспоминались иные, очень горькие радости...
Станислав БОНДАРЕНКО
(Киев, Украина)
ЛИВЕНЬ
Этот ливень – счастливень, моливень,
эти руки – поруки во мгле.
А могли, а могли, а могли ведь
разминуться на этой Земле.
Помнишь ли, молчаливая девочка,
как с ладоней ты ливень пила?
Помню, шли мы под ливнем до вечера,
и была ты, была и была
ты такая, что синь светилась,
простилая нам радуг рушник.
Льнувший ливень – как высшая милость,
чтоб росток наших чувств не поник.
Вольный ливень – счастливень недолгий,
проливной и недолгий, как жизнь,
задержись на открытых ладонях
и на сердце ещё задержись!
СТАРЫЙ СВИТЕР
Постираю свитер голубой,
пахнущий тобой и пасторалью,
той, что мы прожили – не сыграли, –
старый свитер, пахнущий тобой.
На груди белеет полоса,
рук твоих невидимы печати.
Весь он будто подсинeн печалью,
что твои оставили глаза.
В нeм ещё живут дымы костров.
Память глубока у этой вещи,
помнит согревающихся вместе
старый свитер, послуживший срок.
Окунаю. Всё берёт вода:
пыль отстанет, запахи утонут,
но не выводимы чистота
взгляда и касаний нежный омут...
Истечет распятьем за три дня, –
так запрячу, что навек забуду!..
Только вот душа, как губка будто,
вся тобой пропитана до дна.
ИКОНА СЛОВЕСНАЯ Глаза твои голубиные… ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
По контуру чувства, минуя каноны,
Годами с тебя я писал, богомаз,
Всего-то одну за все годы икону,
Икону словесную – не на показ.
Так долго листал шелестящие лица,
Дрожал, точно вор, над штрихом и строкой,
Чтоб кто-то грядущий пришёл помолиться
Написанной словом иконе такой.
Ты стала свидетельством новым о жизни –
Вернее, того, из Адама ребра:
Твой взгляд голубиный и очи Отчизны,
И ангельская распростёртость крыла!..
Я стал бы Эдипом, слепым и без трона,
Точней – паханом, где дежурит шакал,
А может быть, выскочкой жил электронным,
Но – очи, как Слово! Как ТО, что искал.
Игорь ИВАНЧЕНКО
(Юрга, Россия)
СКРИПКА
И КЛАРНЕТ
И на бедной выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка. Борис ПОПЛАВСКИЙ,
стихотворение «Чёрная Мадонна».
В час, когда влюблённый ищет ровню,
В час, когда Луна идёт на нет,
Истекая музыкой, как кровью,
Умирают скрипка и кларнет…
Всё, что Родиной моей зовётся,
Всё, что бережно хранит душа,
Музыкой, как пламенем, займётся…
Купол мирозданья сокруша,
С мест насиженных сорвутся звёзды,
И – сгорят, где в небо взгляд разверст…
И – перечеркнёт скитаний вёрсты
Инструментах лишь о двух оркестр…
Над стыдом рассветным краснотала,
Над душой, что в облака рвалась,
Музыка прекрасная витала
И –
Как чья-то жизнь –
Оборвалась…
Пусть судьба накажет за ошибки,
Пусть оттачивает смерть стилет, –
Я умру под причитанье скрипки
И под плач, что издаёт кларнет…
Завтра я, как музыка, воскресну,
И к тебе сквозь миллиарды лет,
Через жизнь, без вдохновенья пресну,
Поведут и скрипка, и кларнет…
………………………………………….
Снова,
В Берлиозе умирая,
Остановят в двух шагах от ада
И к вратам перенаправят рая
Скрипка и кларнет – души отрада…
