Я написал о Леониде Григорьевиче Григорьяне потому, что хорошо его знаю. Он школьный друг моего отца, Юрия Николаевича Якубицкого. Дядя Леня 1929-го года рождения, отец - 30 - го. Отец умер в этом году. Леонид Григорьевич, слава богу, жив*. Коме того, что он был школьным другом отца, Л.Г. еще и мой крестный. Он живет в Ростове-на-Дону, там родились мои отец и сестра, там я жил несколько лет у бабушки, учился в 1 и 2 классе школы 33. У бабушки была квартира на проспекте Семашко, школа 33 находится на пересечении Семашко и Красноармейской улицы, а дядя Леня живет на улице Максима Горького. Все эти пункты находятся очень близко друг от друга. Ростов для меня - город детства. Мне понравилась метафора Юнны Мориц "В Ростове, где юмор так свеж и румян...":
http://stroki.net/content/view/13674/81/
В Ростове, где юмор так свеж и румян.
В Ростове, где юмор так свеж и румян,
Живет трубадур Леонид Григорьян.
Он утром студентам читает латынь -
Язык медицины и римских твердынь,
Поэмы, комедии, драмы, стихов,
А также схоластики древних веков.
Потом он съедает в буфете обед -
Салат из капусты и пару котлет,
И кофе с цикорием пьет не спеша,
Прокуренной грудью со свистом дыша, -
Как будто свисток проглотил латинист,
Чтоб юных студенток смешил этот свист!
А что он за птица? Лоснится на нем
Пиджак из раскопок Троянских времен, -
Наверное, Шлиман поймал на крючок
В пучине столетий такой пиджачок.
А что там на разные свищет лады
В груди дымовой, наподобье трубы?
А каждая птица там свищет свое,
На струнах бренчит, серенады поет,
И в шляпе крылатой, в крылатом плаще,
В крылатом снегу и в крылатом дожде,
В крылатой ночи на крылатом ветру,
В крылатых дворах на крылатом свету -
В крылатом пятне под крылатым окном, -
Крылатые сны разгоняя крылом,
Клянется - душою на синих крылах! -
В крылатой любви на крылатых словах.
Юнна Мориц
А вот еще о Леониде Григорьяне.
Как и полагается поэту – он им родился. И его поэтический голос зазвучал настолько заметно и сильно, что рекомендации в Союз писателей ему дают Фазиль Искандер, Давид Самойлов, Арсений Тарковский. За его творчеством следили – отзываясь на каждую новую его книгу – Б. Окуджава и Е. Евтушенко. Это не преувеличение. Окуджава – пока был жив; Евтушенко – пока не уехал. Именно Евтушенко, кстати, помог Григорьяну впервые опубликоваться в центральной печати. А затем печать уже сама искала и ждала его стихов – «Новый мир» и «Дон», «Звезда» и «Знамя», «Нева» и «Москва», «Дружба народов» и «Юность», «Литературная Россия» и «Литературная Армения», и немецкие «Грани», и американский «Новый журнал»…
И 15 поэтических сборников**.
В предисловии к одному из первых (73-й год, Москва) Лев Озеров заметил: «Этому поэту нужен читатель прежде всего вдумчивый». Возразим: такой читатель нужен всякому поэту. И более того: всякий истинный поэт мечтает именно о таком читателе. Это не значит, что текст адресован уму, а не сердцу. Это значит, что автор ждёт от читателя той же работы, которую проделал сам, – «душа обязана трудиться».
Этим силён Григорьян, этим отличен от многих – увы, молодых, приходящих на смену.
Прозрачная горьковатая мудрость его строки завораживает.
Григорьяновский стих, очень простой по форме и лёгкий по ритму, заставляет читать себя вновь и вновь. Не потому, что непонятен. А потому, что хочется повторить. В нём слышится что-то очень верное. Неопровержимое. И при этом – удивляющее. Для стремящихся поднять планку Григорьян остаётся критерием.
Процитируем абзац из официального текста:
«…Более 30 лет возглавляя кафедру латинского языка в Ростовском мединституте и являясь не только поэтом, но и высококлассным переводчиком, он вносит свой вклад в международные культурные связи. Благодаря именно Л. Григорьяну российский читатель смог познакомиться с рядом неизвестных до того у нас произведений таких корифеев европейской культуры, как Ж.-П. Сартр и А. Камю…». Переводы – можно сказать, его хобби. Побочная продукция. Не основной литературный труд.
Но и эта побочная продукция – максимального уровня. С просьбой перевести Сартра к Григорьяну приезжали из академического харьковского издательства. Разрешения напечатать фрагменты до выхода книги запросил журнал «Нева».
Однажды он решил навсегда прекратить писать. Звучит забавно, да, но у поэтов бывают такие минуты. И даже часы и годы. Потому что поэты живут острее. Радуются – фейерверком, а печалятся – самосокрушающе. Тем более, когда жизнь вокруг не светлеет. Подобно магу Просперо из шекспировской «Бури», он попытался сломать волшебную палочку своего таланта. Он больше не видел в ней необходимости:
Лягу в два, а встану в три,
Гляну в окна, закурю.
Бог позволит: говори –
Ничего не говорю.
Но нет над талантом власти. Ни у кого. И у того даже нет, кто им владеет.
И мы вновь услышали его голос. И продолжаем слышать. И слушать.
Потому что он – из тех, кому позволили говорить.
Напоследок - случай из жизни (знаю понаслышке, могу кое-что переврать. Но, не соврать - историю не рассказать).
Однажды декан факультета (варианты: ректор, проректор) проходил по коридору. Он услышал смех и оживление в одной из аудиторий. Декан подумал: "Что там такое? Что за веселый предмет?". Открыв дверь в аудиторию, он все понял. Там Л.Г.Григорьян преподавал студентам латынь.
Ну, сами знаете: это такой веселый предмет. ________________________________
* Эссе написано несколько лет назад **16-й сборник вышел к 80-летию Григоряна, в 2009 году