Нина Горланова родилась в 1947 году в деревне Верхний Юг Пермской области. Закончила филологический факультет университета в Перми, где живет по сей день. Замужем за писателем Вячеславом Букуром. Мать 4 детей. Прозу начала писать в 1978 году, а публиковаться – в 1980 (в журнале «Урал»).
Книги:
1. Радуга каждый день. Пермское книжное издательство. 1987.
2. Родные люди. Москва, «Молодая гвардия», 1990.
3. Вся Пермь. Пермь, «Юрятин». 1996.
4. Любовь в резиновых перчатках. Спб. «Лимбус». 1999.
5. Дом со всеми неудобствами. Москва, «Вагриус». 2000.
6. Подсолнухи на балконе. Екатеринбург, «У-фактория». 2002.
7. Светлая проза, Москва, ОГИ, 2005
8. Чужая душа (в соавторстве с Букуром В.), Москва, Сова, 2005.
Нина Горланова пишет стихи (публиковалась в «Знамени», «Новом мире», «Арионе» и других изданиях).
В настоящее время Нина Горланова преподает в школе-интернате для трудных подростков, учит живописи.
Лауреат премии международного конкурса на лучший женский рассказ на русском языке (1992). Лауреат премии журнала «Новый мир» за лучший роман 1995 года и премии журнала «Знамя» за лучший роман 2002 года, лауреат премии Бажова, лауреат областной премии в области литературы, много раз номинировалась на премию Букера, в шорт-листе оказалась в 1996 году.
В 1993 году Нина окунула палец в масляную краску и сочинила первую картинку. С тех пор пишет маслом, темперой, гуашью («всем» – говорит она) на холсте, картоне, фанере, ДВП, оргалите, досках («всем» - уточняет она) каждый день, запоем, иногда по 40 картин («так было единожды» - говорит она) в день.
Ее наивная живопись живет во многих пермских, московских, питерских домах и учреждениях.
Выставки были в Москве и в Перми. О выставке в Москве прошел репортаж по телеканалу «Культура».
В настоящее время картины Горлановой иллюстрируют сказки Горлановой и Букура в «Независимой газете».
Ангелы:
Олеся по телефону: в тонком мире все текуче, и у тебя в «Ангелах» (картинах) это получается передать – текучесть тонкого мира…
Диксон о картинах (от Толи Кобенкова): Ниночка, прости не сразу ответил: после Иркутска пошла суета, рабочая и бытовая, а с ней и хандра: ничего не пишется, ничего не доводится до победного конца.
Иркутск меня истерзал: вышло так, что собрались по большей части антилибералы – люди они, вроде бы, не чужие: с ними молодость моя пролетела, но им много ближе Шафаревич, нежели Сахаров, Куняев, нежели Чухонцев…
Все это сугубо личное их дело, их судьбы и их жизни – за сие не бранят, но таким, как мы, от сего заблуждения разумнее бы отстраниться.
Вчера провозился с «иркутским выпуском» «Детей РА»: складывал подборки, отбирал прозу, мараковал над живописцами.
В «шортиках» своего друга Виталика Диксона нашел кусочек, посвященный тебе.
Вдруг он тебя согреет.
Лови.
Вопиющее обращение к российскому народу
Товарищи! Граждане! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои. Дело в том, что дело не в шляпе. Дело в следующем.
Вернисаж пермской писательницы Нины Горлановой в иркутском Доме литераторов им. Марка Сергеева ответил, по крайней мере, на один вопрос: нет вопросов для талантливого человека, живущего в пространстве, напичканном вопросами. Во всяком случае, этот человек делает все возможное для того, чтобы согбенные вопросительные знаки собственноручно выпрямить в восклицательные. Такова и Нина. Но таковы, наверняка, и многие женщины великой российской провинции.
Понятно: все рождаются под знаком определенного созвездия; живут – под знаком вопроса. Он и похож-то на крючок, на котором подвешено бытие с возвышенными и земными почти гамлетовскими рефлексиями: быть или есть? А надо и то, и другое. Вот она, Нина Горланова, и благоустраивает пространство: не парламентско-депутатскими способами, но – по-своему, по-женски, по-горлановски обустраивает мир, который рядом, до которого можно рукой дотронуться, и вот этой же рукой, дотронувшейся, что-то изменить, приспособить к потребной гармонии, в сторону любви, покоя и уюта. А ведь верно: что нам стоит дом построить? – нарисуем, будем жить! – а как нарисуем ту пермскую обитель, так и жить будем.
Так что, привет вам всем, горлановские глазастые домики, и горластые петухи, поющие всегда до востребования, и полевые букетики в стеклянных банках с водой, вокруг которых кружат окрыленные добрые рыбки, великодушно уступившие свое законное место цветам. И тебе привет, Нина Горланова. Слышал, ты и стишки сочиняешь, нечто мальчишески-девически-озорное… Про Фета-поэта… на фоне университета… Присоединяюсь:
Здравствуй, Нина!
Вот тебе и моя картина:
Я, сударыня, тоже чихаю на Фета
С высокого, трехколесного, лисапета…
Но ведь, согласитесь, - изуверство какое-то, прости господи, чтобы рисовать с двух сторон одной картонки! По одну сторону – петух, который нравится поэту Кобенкову, а на обороте – селедка, которая мне по вкусу. И как прикажете делиться?
Приветы Славе.
Держитесь, вчера я помолился за вас в Спасо-Даниловом монастыре.
Там хорошо – надежно.
Целую. Толя
Оле: пра-рыба – Ева среди рыб (Слава).
Рыба – символ Христа.
Рыбы выходят на сушу.
На ниточке яблоко – это моя жизнь висела на ниточке, когда я начала писать эти сюжеты
Рембрант (Флора) мелькал в кино, и все – мои поблекли
О картинах
- У тебя есть стихотворение о своих картинах:
Рыбы мои, плывите, Цветы мои, цветите, Бабочки, летите, Святые – светите! Картины мои, живите,
Детей моих кормите
Фиолетовой яркостью,
Голубиной радостью.
Когда была написана первая картина?
- Точно не помню. Может, в 1990 году. Я же серьезно к живописи своей не отношусь, так себе…
- Представляю твою выставку! Написано: «Картины так себе»… Ну и кто на нее пойдет! Нина, не говори никому такого ничего!
- Ну так я пальцем мажу и мажу, с наслаждением, конечно, но в таких огромных количествах, что не знаю, куда потом все деть и просто раздариваю.
- И сколько раздарено всего?
- Не знаю, много тысяч… В году 360 дней, я менее 2 не пишу в день, а один раз сорок картин за вечер сделала. Слава тогда сказал: «Прекращай, а то упадешь в пейзаж и я тебя оттуда уже не смогу достать».
- Так у всех в Перми уже есть по твоей картине?
- Нет, Слава посчитал, что для сего нужно прожить еще всего лишь 200 лет.
- Первые картины свои ты помнишь?
- Ну да, одна из первых: «Человек человеку ангел». Дело было так. Прихожу к подруге мыться (у нас ванны ведь нет). А у нее розы плавают в тазу. Я говорю: сейчас приду домой и по памяти их напишу. Прихожу домой, хватаю доску (спинку от сломанного стула), рисую, развожу краски - ничего не выходит. Во-первых, розы не просвечивают сквозь воду (стебли). Во-вторых, вода вообще похожа на лед... Беру тряпку, все по кругу вытираю... получается нечто прекрасное, вроде центра вселенной! Потом картину так и комментируют дети гостям:
-Мама хотела розы в тазу, а получился центр вселенной.
И там я пустила хоровод из ангелов еще…
- А ты ведь давно с приемной дочкой занималась, потом лекции читала о современной живописи.
- Да, и книгу мечтала написать! Однажды, помню, в редакции "Урала" я работала со своим редактором Юрием Брилем. И зашла речь о Дали. Я говорю: вообще, если еще с тридцать пятой точки зрения посмотреть, то сюрреалисты готовят сознание космонавтов к встрече с неизвестным. Какие формы в космосе встретится, мы не знаем, но Дали уже готовит... Мол, я собираю все о Дали, хочу со временем книгу о нем писать, и тут Юра удивленно восклицает: “Зачем?" - "Как зачем? " - "Зачем писать книгу о Дали, если это получается!" - "Что это?" - "Это? ЭТО! Проза!" и настолько он убежденно сказал тогда, что я ведь в самом деле выбросила все заметки о Дали давно... Жизнь с каждым годом летит быстрее (потому что субъективное восприятие меняется - для годовалого ребенка один день - это одна триста шестьдесят пятая часть его жизни, а у нас...). Значит, надо успеть написать все, что задумано, какие тут уж книги о художниках! Некогда. Так книги о художниках из замыслов ушли, а сама живопись ко мне пришла. Я пишу мою любимую святую, себя с голубой музой (понимай: себя-любимую, а себя я люблю только в моменты за машинкой, т.е. с Музой), любимые ландыши и розы, яичницу, которую люблю за глазастость. Церкви, конечно, в большом количестве. Ну и кошек своих... А техники-то нет, пишу небо, там воинственный просвет в облаках, мне же нужен не воинственный, а таинственный, но получается... ангел. Все говорят: под Шагала! Пишу мак с глазом, я всегда в детстве мак так видела, у него внутри как бы глаз с ресничищами черными... Юра Власенко сказал: при входе в незнакомую квартиру будут первым делом спрашивать: “А где у вас Горланова? Что - у вас нет картин ее? Ну, я вам одну подарю - у меня их 12". Или: "Это у вас Горланова? Не может быть". - "Как это не может быть! Смотрите, какая трухлявая доска!" - "А, да, точно..."
Муж всегда меня критикует за... соц. реализм. Пишу я полуабстрактную вещь: “Борьба двух штор". Тяжелая штора на окне и тюль. А форточку открыли, ветер ворвался, и шторы схлестнулись как бы в борьбе! Но муж считает, что у меня всегда светлая легкая штора побеждает. Но так бы и надо, ведь я полагаю, что это не только борьба двух штор, но это же и борьба дня и ночи, света и тьмы, инь и ян, Бога и черта... И вот я как ни стараюсь мужу угодить, все получается победа света. Может, так и нужно?
Конечно, краски очень дороги, но я купила уцененные в "Спорттоварах". С досками труднее...
А теперь отдельное спасибо Володе Соколовскому! Или моей бедности? Не знаю... В общем, у Володи был юбилей, а подарить-то нечего! И я тогда решила написать ему большую картину, в которой все будет символично: ваза - это жизнь, которую можно наполнить чем захочешь (полевыми цветами, или выращенными в саду розами или - заслуженно подаренными орхидеями). Красный стол - символ радости (в прозе Володи). Банан - символ жаркости его темперамента, небо - символ Высоты. И вот я несу эту картину к Вове: машины останавливаются! Я думала, что новые русские хотят купить картину, но оказалось, что они... хотят со мной познакомиться. Видимо, такой у меня был вид (курицы, только что снесшей яйцо).
Вдруг пейзаж круто изменился. На остановке пристала некая женщина и с чисто русской прямотой стала кричать: "Куда ты эту мазню несешь? Это же мазня, мазня!" К счастью, подошел трамвай. Я уже у двери именинника. Но она открыта: провода какие-то... Ага, это телевидение его снимает в день юбилея. Я бегло пытаюсь Вове рассказать про символы на картине, но он слушает не очень внимательно, ведь надо обдумывать ответы на заданные вопросы... В общем, домой я прихожу довольно в смятенных чувствах: удался ли мой замысел, доволен ли Володя подарком... не знаю. А Соня сразу:
- Где натюрморт с георгинами, мама?
- Что значит - где - я ж его для Соколовского написала, унесла.
- Но у нас без него как-то некрасиво стало, мама, ты напиши римейк - для себя, а?
- Хорошо. С удовольствием...
Написала. И стала каждый вечер почти рисовать, втянулась... К тому же, как уже было сказано, утро и день были заняты внуком.
Сейчас у меня в каждом натюрморте висит на ниточке яблоко (груша) – это моя жизнь висит на ниточке, сосед по кухне так доводит, что я жить не хотела весь август… Кстати, если уж серьезное слово сказать на тему картин, то… не в мою пользу. Тут Рембрант (Флора) мелькал в кино, и все – мои вещи поблекли. Честно.
