№6/3, 2011 - 22 июня 1941 года, 70 лет назад, началась ВОЙНА
Я всё это помню...
Александр Абрамович Дракохруст (1923-2009)
Александр Абрамович Дракохруст родился в 1923-м в семье военного, в 1937-м стал сыном врага народа, в 1941-м – солдатом. Войну закончил в Берлине младшим лейтенантом, командиром штурмового саперного взвода. После войны стал газетчиком, прошел путь от рядового корреспондента военной многотиражки до военного корреспондента армейской газеты, подполковника, исколесил, облетал большинство военных гарнизонов Приморья и севера Дальнего Востока и «приземлился» в Белоруссии известным журналистом, очеркистом, поэтом, переводчиком. Главной темой человека и поэта Александра Абрамовича Дракохруста была ВОЙНА! Она оставалась с ним всю жизнь.
Планида
Кто б мог подумать, что дотопаю?
Кто б мог поверить – доживу?
Не подорвусь перед окопами,
не рухну в красную траву,
не захлебнусь, в глубины втянутый
водоворотами Днепра,
не сгибну, ежели нагрянут – и
ударят с неба «мессера»,
не окочурюсь с бедолагами,
нажравшись падали в плену,
не стану в зоне пылью лагерной,
уже отвоевав войну,
не кончусь после дряни выпитой,
задохшись в белой тишине...
Такая уж планида выпала.
За что?
Какое дело мне!
Это стихотворение написано 21 июня 1991 года, через сорок шесть лет после Победы. Далее – без комментариев. Только обращайте внимание на даты.
***
Крестил комбат с отчаянным надсадом
И в мать и в бога наш залёгший взвод.
Хватал за плечи – мол, вперёд, ребята!
Просил:
– Вперёд!.. Иначе – перебьёт...
Но мы лежали,
В насыпь вжавшись плотно,
В горячих комьях вспоротой земли.
Умолк сержант. За грудь схватился взводный.
А мы никак подняться не могли.
Упала,
шею вытянув,
граната...
Разрыв. И стон. И пена на губах.
И наша Катька, ППЖ комбата,
Вскочила:
– Гады! Вы трусливей баб!..
И только шаг, и только вскрик короткий...
И в нас, парнях,
переборола страх
девчонка эта в выцветшей пилотке,
в зелёных – из брезента – сапогах.
А мы её, признаться,
звали шлюхой.
Но все бы там погибли, у высот...
Рыдал комбат. Гудели взрывы глухо.
А из пробитой сумки капал йод...
1996
На крови
Нет, пораженья никого не учат, –
хоть бейся лбом, хоть связки оборви!
Вновь шлют в огонь
мальчишек необученных
и строят храмы. Храмы на крови.
И лгут, когда растеряны и биты,
и гонят в пекло новые полки,
и подбирать не требуют
убитых,
своим же предписаньям вопреки.
Фальшивы сводки. И бесстыдны речи.
Притворна их казённая печаль.
Не воск, а кровь
течёт с безбожных свечек
им на руки…
Ах, как мальчишек жаль!
1995
«Смертью храбрых...»
Комвзвода хрипло выкрикнул:
– Вперёд!
А он даже не вылез из траншеи:
осколок рубанул ему по шее,
и покраснел под ним комкастый лёд.
На бруствере остался он, как куль
распоротый. А голова знакомая
к ногам скатилась помертвевшим комом,
почти босая – стригли нас под нуль.
И на неё из продранных портков,
стекая по обмоткам разлохмаченным,
вдруг полилось вонючее, горячее
в провалы щёк, на впадины висков...
И стало выворачивать меня.
Всего. И наизнанку. И блевотиной
я захлебнулся. Только крик:
– За Родину!..
привычно подхлестнул, на смерть гоня...
... В немецком блиндаже, где был привал,
я под раскаты взрывчатого храпа,
недрогнувшей рукою написал
о нём, в дерьме замёрзшем:
«...Смертью храбрых...»
2005, 2007
Не уйти
И всё то же опять. И опять – через годы – всё то же.
По бугристым рубцам поседевшую душу кроя,
так мурыжит меня, так знобяще и больно корежит
беспощадная память – воскресшая мука моя.
И хоть я непрощающей совестью взят на поруки, –
Всё равно колотьё, всё равно задыханье в груди...
И от этой забытой – избытой, казалось бы, – муки
мне теперь не уйти.
Мне уже никуда не уйти!
2007
Я всё это помню...
Заросший просёлок петлял у амурской излучины,
и плёс то желтел, то скрывался в чащобе густой...
Мы топали молча, мошкой и дорогой измучены,
с трудом раздвигая невыгоревший сухостой.
А позже, раздув дымокур и глотая «столичную»,
себя материли на кратком привале в логу:
какого, мол, чёрта попёрлись из быта привычного
в заплывшую эту, в недобрую эту тайгу?
Чесались до крови. Стучала в мозги дизельмолотом
чугунная тяжесть. И меркли в прищурах ресниц
разлапистых ильмов чуть-чуть красноватое золото,
доверчивость пёстрых, должно быть непуганых, птиц...
А нынче я счастлив, что всё это помню пока ещё,
что живы в душе сердцелистые кроны и плёс;
и мокрый просёлок, натужно на сопку вползающий,
и дым...
Он теперь по-иному доводит до слёз...