Прошлым летом судьба свела меня с литератором Раисой Шиллимат. Именно она организовала на «Золотом пере Руси 2008» презентацию понравившихся ей «Задворок», а когда пришло время получать лауреатский диплом, она поехала за ним в Москву вместе со своим Lebensfreund‘ом (другом жизни), известным писателем Андреем Кучаевым. С тех пор подразумевалось, что Андрей вот-вот станет автором нашей газеты, но что-то все не складывалось. Тем не менее, казалось, что у нас впереди еще целая жизнь, и мы все успеем. Ан, нет, вышло иначе, и 27 мая Андрей Кучаев ушел от нас.
Тексты ушедших авторов продолжают жить, и нынешняя публикация Кучаева свидетельство этому. Но сколько их осталось ненаписанных, неслучившихся… А ведь как я надеялась, что вот, попрошу Кучаева, и может быть он еще напишет о семье Шостаковичей, о Максиме, о многих, с кем он был особенно близок…
НАСТОЯЩАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ ПИЦЦА Андрей Кучаев
Мой хороший друг, математик, специалист по рядам Фурье предложил мне работу — развозить пиццу. Называется это “пицца-такси”, многие, наверное, этого лиха хлебнули, у кого, как у меня, есть или был старый автомобиль. “А ты почему мне предлагаешь эту работу”? — спросил я. “Потому что сейчас это место за мной, но мне надоело. Хочу попробовать что-нибудь другое. Я, пока работал на “пицца-такси”, заработал чуть-чуть, купил завалящий пикап, хочу попробовать мебель, что ли возить. Все веселее”. “А по специальности ты не пробовал”? — спросил я его. “Пробовал. На Фурье, говорят, мест нет. Они больше Гауссом занимаются...”. “А ты не хочешь на Гаусса”? “Если я скажу, что я хочу на Гаусса, они скажут, что они занимаются исключительно Фурье. Лучше уж “пицца-такси” или мебель”. Мы понимающе переглянулись. Я ведь тоже рассылал “бевербунги” и “антраги”, напрашиваясь на преподавание чего-нибудь, имеющего отношение к русскому языку, литературе или журналистике. Ответ известен: ничего подходящего для вас нет, с дружеским приветом! Действительно, лучше “пицца-такси”. “Завтра я тебя представлю своему хозяину”, — сказал мне друг. Настало завтра.
Пиццерия, где мне предстояло работать, находилась в небольшом городке рядом с моим небольшим городком. Она располагалась неподалеку от того места, где я учился на “шпрахкурсах”, то есть, в более или менее знакомом районе. “Купишь карту, — наставлял меня математик, — быстро освоишься. Заказчики будут примерно одни и те же люди, кто знает эту пиццерию и кто привык заказывать пиццу именно у нашего хозяина”.
Хозяином оказался еще сравнительно молодой индус, который при ближайшем рассмотрении оказался не индусом, а пенджабцем. Разница, как выяснилось, существенная: пенджабцы не индуисты, а мусульмане. Пенджабцу я не понравился. Он критически оглядел меня и сказал моему другу-математику: “Ты думаешь, у него получится”? Я почувствовал себя нубийцем-невольником из исторического фильма. На всякий случай я напряг торс и ощерил зубы. “Получится, — сказал мой рекомендатель. — Он двадцать пять лет за рулем”. Я, разумеется, промолчал, что из них я “рулил” едва ли пять, интуиция мне подсказывала, что пенджабец хочет от меня чего-то другого. Может быть, молодости и голливудской улыбки? Или поддержки борьбы его земляков за независимость? Не знаю. “Как вы знаете город”? — спросил он меня. “Превосходно, — сказал я. — Я тут учился. На курсах немецкого языка”. “Долго”? — спросил хозяин, не скрывая своего пренебрежения к любой учебе. “Полгода”, — сказал я. “И так плохо говорите!? — удивился он. — Я нигде не учился, а как говорю!”. Как он говорил и говорит по-немецки, я судить не берусь. Однако первый раунд остался не за мной. “Завтра приходите к четырем”, — сказал он мне и повернулся спиной. “По-моему я ему не понравился”, — предположил я, когда мы возвращались восвояси со специалистом по рядам Фурье. “А ему никто не нравится”! — спокойно сказал математик с хладнокровием философа.
К четырем следующего дня я затормозил машину у пиццерии. Пенджабец опаздывал. Я прогуливался перед заведением с видом проголодавшегося потенциального посетителя. Прочитал меню у входа: “Настоящая итальянская пицца! Пицца-салями! Пицца-с тун фиш! Шинкен! Кезе. Наполитано и фамилиенпицца! Диаметром более полуметра!”. Мне захотелось есть, а работа еще не начиналась. Все-то у меня не вовремя. Подъехал хозяин. Сделал вид, что не слышал моего “уратаг”. Коротко бросил, кажется, по-пенджабски, чтобы я перетаскал упаковки с “Колой” из его “Кадета” в заведение. Я прикинул, что он вдвое моложе меня, но эти выкладки показались мне бесплодными — я же не математик. Я принялся таскать “Колу”. Потом я принес из подвала-келлера стандартные здешние упаковки с итальянскими пельменями — “риваллоне”, которые мы еще в России невзлюбили за их разительное несходство с нормальными русскими пельменями. Потом я принес из келлера голландский соус, австрийский сыр, немецкое готовое тесто, норвежские рыбные консервы, французскую салями — короче все то, из чего в Пенджабе, вероятно, готовят настоящую итальянскую пиццу. Пришел по телефону заказ. Хозяин поставил в печь противень с раскатанным блином из теста, по которому он разложил вышеперечисленные ингредиенты. “Они требуют еще розового вина, — сказал он. — Скажешь, что розового нет, есть только “фраскати”, белое”. “А если они все-таки потребуют розового”? “Заберешь бутылку обратно”! — ответил он с гримасой, и я вспомнил, что мусульмане не пьют вина и плохо относятся к винопийству.
Я забрал ящик из пенопласта с горячей пиццей, приправу и бутылку “Фраскати” и отправился. Адрес был на бумажке, маршрут я прокладывал по карте. Начался пока небольшой дождь. Пиццу заказали в Евангелическом госпитале Марии-Луизы. “Неужели больных недокармливают”! — подумал я, плутая в маленьких уличках “айнбанштрассе” — то есть односторонних и в сторону, не нужную мне. Отыскав госпиталь, я спросил внизу на рецепции, где найти Магдалину, заказавшую пиццу и вино. Привратник вылупился на меня очумело. “Вайн”? — он качал головой так, словно видел перед собой не рассыльного, а пьяного хирурга. Я обошел все пять этажей, пока не врубился, что отделения в госпиталях называется именами католических святых. Что моя святая, заказавшая вино и пиццу, обитает на пятом этаже. Объяснил мне все это человек с трубкой в животе, который так смотрел на мой термо-ящик и бутылку, что я чуть не отдал ему и то, и другое. Медсестра на пятом этаже, видать, заждалась еды и вина, она просто вся извелась, выхватила у меня заказ, сунув мне деньги. Я сообразил, что она дала больше, бросился ее догонять, и едва бы догнал, но она сама уже бежала навстречу. Выяснилось, что она дала мне “лишнее” на чай, а сейчас это лишнее заберет, потому что не заказывала “фраскати”. Рабочий день начался. Второй раунд я проиграл вчистую. «Ещё не вечер! – решил я. – Буду ждать свой шанс».
Как-то я сидел в паузе между вызовами, читал немецкий детектив со словарем. Пенджабец спал. Дождь пошел вдруг, как из ведра. Загрохотал гром. Пенджабец проснулся. “Откуда вы”? — спросил он меня. “Из Москвы”, — ответил я. “Профессия”? “Литератор...” “Странно, — поморщился он. — До вас у меня работал какой-то профессор Фурье. Теперь вы. Чего вам не сидится дома”? “А вам”? — хотел спросить я, но не спросил. Пришел, наконец, заказ. Получая его по телефону, хозяин сладко улыбнулся и покосился на меня. Передавая мне обшарпанную коробку и вино, он сказал: “Это лучшие клиенты! Чтобы мигом! Тут рядом”.
Дождь шпарил вовсю. На самом интересном перекрестке встали щетки. Я поехал “наощупь”, памятуя про лучшего заказчика. Вслед мне гудели клаксоны и мигали фары — так ругаются водители во всех странах, не имея другой возможности.
Несмотря на то, что адрес оказался недалеко, я с трудом его нашел, ибо все было сделано так, чтобы его нашел только тот, кто уже знал это место. Место это из воспитательных соображений было законспирировано и упрятано. Железная стенка, у которой обрывались номера, в ней — калитка, за калиткой стенка делала уступ, и только тогда открывался двор. Маленький, отсеченный от остальной улицы квартальчик. Квартал красных фонарей. Вблизи я видел такой квартал впервые. Невысокие дома, обычные, серые, с “шауфенстер” — лучше для витрины слова не подберешь. В витринах — женщины. В неглиже. Таких вы видите в передачах “Варе Либе” с Лило Вандерсом. Под дождем витрины плакали. Перед витринами стояли мужчины. Предложение и спрос. Мужчины под зонтами. Женщины под... затрудняюсь сказать, чем. Под ничем. Белые. Цветные. Молодые. И совсем немолодые. Взгляды и жесты весьма красноречивы. Мое появление вызвало особенное оживление — клиент не очень, видать, шел, а развлечься им как-то хотелось. Завидев меня, вино и ящик с пиццей, они приглашающе махали руками и отпускали шуточки, неслышные здесь, но, видать, убойные за стеклом. Мужики тоже уставились на меня. Я пошел в узкий проход, где мне виделась местная рецепция. Заказ исходил от скучного тощего врача. Он мягко высвободил меня из объятий негритянки и хмуро заметил мне, что ждет двадцать минут. Это было чепухой! С риском для машины и жизни я приехал за пятнадцать. На чай он не дал ничего. Я вспомнил пенджабца, и мне захотелось остаться тут. Выручки за два заказа, наверное, хватило бы. Нет, мне не хотелось запретных радостей! Мне захотелось общества женщин, которые не мелочны и честны, потому что торгуют настоящей “итальянской пиццей”, хоть и называется это по-немецки — “фляйш”- мясо. Без обмана. Без полуфабрикатов из келлера. Без отвращения к вину. Мне не хотелось под дождь. Мне не хотелось к пенджабцу. Это место каким-то странным образом напомнило мне покинутую родину. Где многие сегодня торгуют последним. Тем, что от рождения дал им Бог...
Не доработав дня и отдав выручку, я отказался от места. “Из моральных соображений”, — сказал я хозяину. “Ви, битте?” — не понял он. “У меня дед был мусульманин, — сказал я. — Мне кажется, он бы не одобрил моей работы у вас!”, — сказал я изумленному пенджабцу и, что самое смешное, не соврал.
