Глава из книги воспоминаний о Владимире Соколове
«Это вечное стихотворение» НО ВСЕ РАВНО – ЛЮБОВЬ
И ВСЕ РАВНО – МОСКВА!
Я стою у окна и любуюсь вечно прекрасной панорамой Кремля. До его золотых куполов из окна нашего дома в Лаврушинском переулке, кажется, можно рукой дотянуться, а в тихие летние вечера слышен серебряный звон кремлёвских ку-рантов. Он летит над любимым Замоскворечьем, он поёт песню воспоминаний, песню любви.
Первые, но уже чёткие шаги нашей любви отпечатались на заснеженных тро-туарах замоскворецких переулков.
Однажды поздним декабрьским вечером 1970 года мы отправились в гости к вдове Владимира Луговского, с нами увязался подвыпивший грузинский поэт Б. Тогда из Дома литераторов можно было на автобусе №6 доехать по Кадашев-ской набережной прямо до Лаврушинского переулка. Мы медленно шли к вели-чественному, сверкающему яркими огнями дому писателей.
И вдруг Владимир Николаевич сказал: “Мы будем жить в этом доме”, а моло-дой поэт подхватил: “И на нём будет мемориальная доска Владимира Соколо-ва”. Мне стало не по себе от этих слов, но Соколову я сразу поверила.
Поэт любил зиму, любил снег в полете и снег, хрустящий под ногами. Любил сочинять стихи на ходу. Первое стихотворение, посвященное мне, было задума-но им во время наших зимних прогулок по Якиманке.
Ты плачешь в зимней темени,
Что годы жизнь уводят.
А мне не жалко времени.
Пускай оно уходит!
Посвящение в нем сугубо официальное – М. Роговской. Тогда отношения наши были тайными.
В том стихотворении, написанном в счастливые дни первых встреч и нежней-ших признаний, он как будто предвидел будущее и давал мудрые советы и уте-шения.
Есть в нашей повседневности
Одно благое чувство,
Которое из ревности
Дарует нам искусство, -
Не поддаваться времени,
Его собою полнить,
И даже в поздней темени
О том, что будет, помнить.
Не надо плакать, милая,
Ты наших поколений.
Стань домом, словом, силою
Больших преодолений.
Тогда и в зимней темени
Ты скажешь и под старость:
А мне не жалко времени,
Уйдет, а я останусь!
Тогда мы были бездомными влюбленными. Нас пленял уют, таящийся за низ-кими окнами старинных домиков ордынских и якиманских переулков. В. Н. Вспоминал свое давнее стихотворение «Спасоналивковский переулок».
В час, когда слабость рвется из глаз,
Я вспоминаю: не для прогулок –
Есть у меня! Есть про запас!
Спасоналивковский переулок.
Там проживает моя родня:
Вечные липы, ветхие зданья,
Крупный булыжник, те, что меня
Ждут и спасают без опозданья.
Что меня связывают с такой
Давностью ветхой, полузабытой,
Коей давно пора на покой,
С той, у которой все пережито?
С этою липой, что особняк
Ветками тихими обнимает?
Он все дряхлеет, Липа – никак!
Омоложается с каждым маем.
Но я влюблен в их сторону
(За их участье ко мне без лености)
Не без оглядки на старину,
Но без отрыва от современности.
Я обхожу эти дома.
Листья ловлю. Их лепетанье.
Будто читаю старый роман
Несохранившегося изданья.
Это стихотворение все пронизано светом и оптимизмом:
Вот потому всякий я час
Помню (не просто ради прогулок):
Есть у меня, есть про запас
Спасоналивковский переулок.
А в наших душах назревала глубокая грусть: были у нас и прогулки и переулки, а дома не было. Мы мечтали быть вместе, а жизнь все время разлучала нас, как будто испытывала на прочность. До сих пор замирает сердце, когда я читаю стихотворение:
Домой, домой, туда, где дома нет,
Где только ты, незримая почти,
Где тает снег, как тысяча примет,
И на домах, и на твоем пути.
Я знаю то, что ты товарищ мой,
Что для меня ты целый белый свет,
Так знай и ты, что я хочу домой,
Домой, домой, туда, где дома нет.
Здесь столько крыш, и окон, и дверей,
Друзей, подруг на столько зим и лет,
А я хочу к тебе, к тебе скорей,
Домой, домой, туда, где дома нет.
Вот улетает желтенький листок
Сквозь южный снег, как бабочка на свет.
Куда? На север? Или на восток?
Домой, домой, туда, где дома нет.
Дома у нас не было, и были очень долгие расставания и очень длинные расстоя-ния (мне приходилось надолго уезжать в другие страны). И все же мы были не-разлучны. Через препятствия, через «сотни нас разделяющих вёрст» мы шли к своей общей судьбе, и ничто не смогло нам помешать.
Когда мы были незнакомы,
А только виделись во сне,
Твои таинственные гномы
Сошлись подумать обо мне.
Они решали и решали,
Шептали: - Это ни к чему.
Но ничему не помешали,
Не помешали ничему.
Шли годы, а мы все не могли нарадоваться друг на друга, не могли наговорить-ся – столько общего было в наших чувствах, мыслях, вкусах, воспоминаниях. Оказалось, что улицы и переулки наших первых свиданий мы оба хорошо знали и любили с давних времён. Особенно часто мы ходили гулять в ордынские пе-реулки. А еще раньше, в далекие послевоенные годы молодой поэт Володя Со-колов выходил из своего дома на Никольской улице и, элегантно надвинув на лоб велюровую шляпу, легким шагом частенько направлялся в тихие старинные переулки Ордынки и Якиманки – бродить и сочинять стихи на ходу. И потом, когда он переехал на Ломоносовский проспект, специально ездил на метро в любимое Замоскворечье.
И моя жизнь с юности тоже была связана с Замоскворечьем. После окончания Московского Университета я работала в Литературном музее. Он помещался тогда в доме № 38 по Б. Якиманке, в небольшом двухэтажном особнячке, кото-рого давно уже нет – снесли вместе с другими старинными особняками весной 1972 года перед приездом президента США Никсона (москвичи этот безжалост-ный снос с горькой иронией называли «операция книксен»). Музея нет, старую Якиманку не узнать, но память крепко хранит облик красивой, уютной улицы, над которой возвышалась только колокольня храма Иоанна Воина, да обезглав-ленная церковь Казанской Божией Матери. В ней тогда помещался кинотеатр «Авангард», куда мы иногда убегали с работы смотреть первые фильмы Фелли-ни. Каждый раз, проходя по Якиманке, я останавливаюсь на том месте, где сто-ял любимый музей. И он – жив, ибо не умирают не только люди, которых мы верно любим, но и дома, в которых заключена частица нашей души, и которые мы помним вечно.
А какую боль испытывали мы, когда, гуляя по любимым местам, обнаруживали, что «бульдозер широколобый» готовится снести еще один беззащитный ста-ринный дом.
Красивый, старый, черный дом,
Ведь и такой случится час,
Что некий день, задев бортом,
Перенесет куда—то нас.
Я даже рад, что я поэт,
Что и потом смогу сказать,
Когда весь этот белый свет
Я перестану осязать.
Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.
Что говорить о тесноте
И поминать о примусах.
Есть и в наружной красоте
Такая даль, как в небесах.
В какой несбыточный музей
Перенести твое крыльцо,
Где мне и в сумраке ночей
Светили руки и лицо?
В последней строфе этого стихотворения - снова утешение:
А воздух помнит все дома,
Запечатлевшиеся в нем,
Как память сердца и ума,
Красивый, старый, черный дом.
Жизнь шла вперед, мы много работали, много ездили, мы уже были мужем и женой, но своего дома у нас по-прежнему не было. Владимир Соколов стал лау-реатом Государственной премии СССР, нам предлагали квартиры в разных пре-стижных районах, но мы упорно лелеяли мечту – жить в Лаврушинском. И вот однажды нам позвонили из жилищной комиссии Союза Писателей и сообщили, что в писательском доме в Лаврушинском переулке освободилась квартира. Мы не медля схватили такси и помчались туда. Наконец-то!
Войдя в квартиру, мы первым делом подошли к окну, и сердце возрадовалось: перед нами, как на ладони, высились белокаменные кремлёвские храмы, сияли золотые купола под голубым небом.
Мы молчали, но думали об одном. Владимир Николаевич тихо сказал: «У меня такое чувство, будто мы вернулись на родину». В ответ я крепко сжала его руку, такую добрую и надежную.
Двенадцать счастливых лет прожили мы в этой квартире. Соколов по-прежнему сочинял стихи на ходу. В любую погоду он брал свою красивую резную трость, и мы отправлялись в долгие или короткие путешествия по Москве, считая бла-гом каждый шаг, пройденный по родным дорогам.
А на закате почти каждый день подходили к окну и любовались, любовались…
Теперь я стою у окна без него... Кремль, как всегда, прекрасен, я любуюсь его стройной неповторимой панорамой, и хотя слезы иногда застилают глаза, я всё же с улыбкой повторяю драгоценные стихи Соколова:
Несостоявшаяся жизнь! Надежда!
Едва вспорхнув, упавшая листва.
Меняются дома. Меняется одежда,
Но всё равно – любовь.
И всё равно – Москва!
От редакции. В память о большом русском поэте Владимире Со-колове дважды в год в Москве проводятся Соколовские чтения.
