По свидетельству Т.Г. и Г.Г.Поспеловых, их отец в 1966 г., выздоравливая после инфаркта, подвел итог некоторым давним размышлениям в работе «Российский путь перехода к социализму и его результаты», подписав ее именем покойного экономиста, академика Е.С.Варги (мистификация, которой он не придавал значения, поскольку писал «в стол»). Однако без ведома автора рукопись была опубликована сначала в самиздатовском машинописном журнале «Феникс», а в 1970 г. - в Париже, во французском переводе, под названием «Завещание Варги» и с предисловием Р.Гароди. «Уже сама объективность предпринятого анализа, - заключал Р.Гароди, - обрекала эту работу на подпольное существование: при всей своей краткости она и камня на камне не оставляет от «официальных истин…»
РОССИЙСКИЙ ПУТЬ ПЕРЕХОДА К СОЦИАЛИЗМУ И ЕГО РЕЗУЛЬТАТЫ
1. Когда в 1917 г. произошла социальная революция, в корне изменившая всю общественную жизнь страны, она получила определенное теоретическое обоснование, сохраняющее свое официальное значение до настоящего времени. Основные обоснования такого положения следующие: мировой капитализм перешел в империалистическую стадию своего развития, а эта стадия непосредственно предшествует переходу передовых стран к социалистической формации. Уже началась эпоха мировых войн и пролетарских революций, в этом процессе цепь империализма может быть прервана в одной, даже и не самой развитой стране. Октябрьская революция есть такой прорыв империалистического фронта, русский народ показал другим, более развитым странам путь к социализму.
Со времени Октябрьской революции прошло уже почти 50 лет. Но ни одна страна, действительно вступившая в империалистическую стадию, до сих пор не пошла по пути, указанному Россией. На этот путь стремились страны, которые еще более отстали в своем развитии, чем Россия в 1917 г., - страны Азии и Африки. Чем же объясняется такое обстоятельство? Верно ли официальное обоснование Октябрьской революции? Для ответа на этот вопрос следует прежде всего напомнить теории революционного развития, создававшиеся крупнейшим идеологом и вождем русского революционного пролетариата В.И.Лениным на протяжении многих лет его деятельности. Надо выяснить, насколько верно намечались в них перспективы национального развития. А вместе с тем надо установить, что же реально происходило в России 1917 г. и в последующие десятилетия и соответствовало ли все это его теории.
2. За 10 лет до Октябрьской революции Ленин создал свою «Аграрную программу социал-демократии первой русской революции» и наметил в ней дальнейшие перспективы революционного развития страны. Социалистическую революцию он мыслил тогда лишь в очень отдаленном будущем. Непосредственно же он оценивал перспективы борьбы двух классовых тенденций в русском буржуазном развитии. Одну из этих тенденций он назвал «прусским, или юнкерским» путем, другую - «американским, или фермерским» путем развития1. Ленин хорошо понимал, что Россия не принадлежала к группе стран «классического развития капитализма», что ее капитализм был вообще не очень развит. В самом деле, производство в «помещичьих латифундиях» было так опутано старыми, полукрепостническими отношениями, что развивалось очень медленно. Либеральное дворянство в страхе перед крестьянским восстанием все более опиралось на самодержавную власть и давно уже растеряло свою былую революционность. «Смести до основания помещичий строй» могли бы угнетенные массы крестьянства, если бы они были способны на решительное и одновременное восстание. Но стихийное восстание не есть еще революция. А Ленин искал в крестьянстве такие силы, которые были бы действительно революционны, т.е. овладевали бы новыми, прогрессивными принципами аграрного производства и обладали бы соответствующим политическим самосознанием. Вместе с тем Ленин понимал, насколько слаба, политически невоспитанна, разъединена русская фермерская буржуазия. Он предполагал, что она все же сможет выполнить революционную задачу свержения самодержавно-помещичьего строя при условии поддержки и руководства со стороны революционного рабочего движения. Основной пафос его «Аграрной программы» заключался в утверждении необходимости национализации всей земли в результате победоносной революции. Лишь национализация всей земли дала бы, по мнению Ленина, возможность быстрой и полной ликвидации всех старых полукрепостнических порядков землевладения и перехода земли в руки новых прогрессивных предпринимателей - фермеров.
3. А вместе с тем Ленин указывал на неизбежность следующего этапа революционно-демократического развития России, на то, что из укрепления капиталистического землевладения новых фермеров сами собой вытекут и противопролетарские настроения и стремление создать себе привилегию в виде права собственности. Особенно же интересна мысль Ленина о том, что новый раздел может быть вызван стремлением фермеров «успокоить» (или, проще говоря, придушить) пролетариат и полупролетарские слои, для которых национализация земли будет элементом, разжигающим аппетиты к социализации всего общественного производства. Значит, Ленин считал несвоевременным появление таких аппетитов со стороны пролетариата на охарактеризованных им стадиях буржуазной революции. А вместе с тем он предполагал такое быстрое развитие фермерской буржуазии, что она могла бы в этом случае «успокоить» пролетариат (см.: т. 13, с. 295-296). Итак, Ленин предполагал в 1907 г. своеобразный русский вариант «американского», фермерского пути развития капитализма, на котором рабочий класс приводит к власти новую, прогрессивную сельскую буржуазию, последняя быстро развивает новый национальный капитализм, свободный от всяких феодальных пережитков, и тогда рабочий класс, возросший и укрепленный в этом процессе, ведет с новой буржуазией свою борьбу за переход общества к социализму. Все это требовало, несомненно, нескольких десятилетий независимого развития России.
4. Как понимал Ленин в 1917 г. перспективы революционной ситуации в России? Он мог бы вернуться к тому пониманию ее, какое он наметил в своей «Аграрной программе» 1907 г. Он мог бы понять происходящие события как революцию буржуазную и провозгласить задачей революции организацию «революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». И для этого было бы немало объективных оснований. Революционное правительство национализировало бы землю, а крестьяне подняли бы большую часть помещичьих земель, и тогда можно было бы начать активное развитие фермерства. Это быстро усилило бы левые тенденции в старых крестьянских партиях (эсеров, трудовиков и т.д.). Большевики и могли бы организовать с ними коалиционное правительство. Тогда революция должна была бы бороться с Колчаком и Лениным, но не должна была бы тратить силы на подавление эсеровских восстаний и кулацких мятежей. Вероятно, и напор интервенции был бы более слабым. Но тогда в правительственных кругах постоянно боролись бы две тенденции - пролетарская и мелкобуржуазная. Такая «междоусобица» затянула бы революцию на долгие и долгие годы, и это резко ослабило бы Россию перед лицом враждебных ей империалистических государств.
Однако в 1917 г. Ленин мыслил уже иначе. Он понимал теперь русскую революцию как первый революционный сдвиг в интернациональном масштабе, и такое новое понимание заключало в себе немало марксистского доктринерства. Он представлял себе дело так, что мировой капитализм является не только высшим, но и последним этапом развития капитализма, за которым должен последовать период мирового перехода к социализму. Он видел в недовольстве пролетариата воюющих стран и в отдельных попытках рабочих восстаний симптомы начала этого переходного периода. И он рассматривал русскую революцию как начало этих начал.
Приехав 3 апреля в Петроград, Ленин с ходу объявил русскую революцию «социалистической». Вскоре в брошюре «Задачи пролетариата в нашей революции» он писал: «Переход государственной власти к пролетариату будет началом всемирного «прорыва фронта» - фронта интересов капитала, и, прорвав этот фронт, пролетариат может избавить человечество от ужасов войны, дать ему блага прочного мира» (т. 24, с. 46). И в последующий ряд лет Ленин все еще надеялся на мировую социалистическую революцию. Он даже летом 1920 г. в предисловии к французскому изданию «Империализм как высшая стадия капитализма» писал: «Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это подтвердилось с 1917 г. во всемирном масштабе» (т. 22, с. 182).
5. Но ничего подобного не подтвердилось на самом деле. Ни в 20 гг., ни в течение последующих 40 лет, до наших дней, ни в одной из стран «классического» капитализма социальная революция не произошла. Основную надежду здесь можно было бы возлагать на побежденную Германию, но даже в ней не возникла революционная ситуация. Рабочие восстания были подавлены, вожди революционной части пролетариата - Люксембург и Либкнехт - предательски убиты.
Постепенно осознав все это, Ленин незадолго до смерти дал Октябрьской революции другое объяснение, более соответствующее действительности. В заметках «О нашей революции», написанных в январе 1923 г., он пытался развить, по сути дела, совершенно новую философию истории современности. Она выражена в очень кратких, неразвернутых формулировках, нуждающихся в анализе и разъяснениях. Основу ее составляют два положения. Первое: а не мог ли народ, встретивши революционную ситуацию, такую, которая сложилась в империалистическую войну, под влиянием безвыходности своего положения броситься на такую борьбу, которая хоть какие-то шансы открывала ему для завоевания для себя не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации? И дальше: если для создания социализма требуется определенный уровень культуры, то почему нам нельзя начать с завоевания революционным путем предпосылок для этого уровня, а потом уже, на основе советского строя, двинуться догонять другие народы?
В чем заключалась в 1917 г. для русского народа «безвыходность положения»? Она заключалась не в военных поражениях, не в разрухе и голоде самих по себе, а в том, что старые господствующие классы не имели сил и организованности вывести страну из разрухи и голода. Единственной силой, способной вывести страну из разрухи, был революционный рабочий класс.
Следовательно, Октябрьская революция произошла не потому, что в России был возможен «прорыв» всего фронта империализма в мировом масштабе, а в силу своеобразия соотношения классовых сил в русском обществе, зашедшем в тупик разрухи и голода. Русские революционные социал-демократы повели трудящиеся массы по такому пути перехода к социализму, который не был предусмотрен никакими марксистскими теориями и который заключался в том, что прогрессивная демократия отсталой, полуколониальной страны сначала захватывает политическую власть, а потом, на этой основе, создает предпосылки для перехода к социализму.
Второе положение заметок Ленина «О нашей революции» таково: «Россия, стоявшая на границе стран цивилизованных и стран, впервые втягиваемых в цивилизацию этой войной, стран всего Востока… Россия поэтому и должна была явить некоторое своеобразие, отличающее ее революцию от всех предыдущих революций западноевропейских стран и вносящее некоторые новшества при переходе к странам восточным» (т. 33, с. 437). Или еще: «Что, если полная безвыходность положения открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных, западноевропейских странах?» (т. 33, с. 438). Дело, конечно, не в территориальном положении России между Западом и Востоком и опять-таки не в безнадежности положения, созданного войной. Дело в том, что Россия открывала своей революцией новый тип национального развития, путь перехода к социализму, минуя собственно капитализм, и исторически показывала этим пример другим полуколониальным или даже колониальным странам и не только на Востоке, в Азии, но и в других частях света. И это действительно «подтвердилось» в международном масштабе», но только не после первой, а после второй мировой войны, что для новейшей истории составляет большой срок.
6. Ленин в тех же заметках, возражая Суханову и его единомышленникам, писал, что они «не поняли… революционной практики». И действительно, начиная с периода уже развивающегося империализма, во всемирно-историческом масштабе начала осуществляться своеобразная «революционная диалектика» (т. 33, с. 436). Она заключалась в том, что в это время не передовые, а, наоборот, отсталые, полуколониальные народы потянулись на путь социалистического переустройства, заключавшегося, прежде всего, в национализации основных средств производства государственной властью, выражающей интересы трудящихся масс той или иной страны. При этом именно капиталистический империализм толкал народы на такой путь. Своим экономическим проникновением, капиталовложениями, изредка сопровождавшимися военным давлением или даже оккупацией, он ослаблял местные феодальные или компрадорски-буржуазные режимы, покупал или развращал местные правящие круги, лишая их всем этим последних остатков общенационального самосознания. С другой стороны, он развивал этим классы промышленных рабочих или батраков, а вместе с тем, усиливая их экономическое и политическое угнетение, возбуждая их протест, сплачивал их всем этим и способствовал пробуждению в их сознании общенационально-прогрессивных интересов.
Вместе с тем, империализм приобщал демократические силы полуколониальных и колониальных стран к своим материальным достижениям, передовым формам идейной и политической борьбы, впервые сложившимся в высокоразвитых странах. Он знакомил местных рабочих с передовой техникой, пробуждал в них интерес к профсоюзным средствам защиты своих классовых нужд. Этим он способствовал усвоению местной интеллигенцией передовых социологических теорий, идей социализма, а иногда даже и марксистского мировоззрения, выработанного в странах классического капитализма. И в тех колониальных и полуколониальных странах, в которых по местным условиям могли сложиться активные общенационально-прогрессивные демократические движения, - могли возникнуть революционные ситуации, могла начаться борьба за национальное освобождение от колонизаторов, а заодно и от переметнувшихся на их сторону старых господствующих слоев. Такая борьба должна была происходить, естественно, под лозунгом антикапитализма, «некапиталистических» путей развития или даже прямо - путем социализма.
Первой страной, пережившей все это и ставшей на этот путь, была Россия вместе со своими еще более отсталыми военно-феодальными колониями. Поэтому справедливо было бы назвать такой особенный тип национального развития «русским путем перехода к социализму». Другие страны двинулись по этому пути значительно позднее и, в значительной мере, по примеру и при поддержке уже развившейся и окрепшей советской России. Но ни в одной стране «классического» капитализма победоносной социалистической революции до сих пор не произошло. И нет никаких оснований предполагать, что такая революция в них произойдет в течение ближайших десятилетий.
7. Таким образом, Ленин не только объяснил новую, империалистическую фазу развития капитализма с точки зрения учения Маркса и Энгельса. Он стал вместе с тем первым теоретиком «русского пути перехода к социализму» отсталых, полуколониальных и колониальных стран, перехода, осуществлявшегося, минуя их собственное капиталистическое развитие. Эта теория Ленина и явилась тем «творческим марксизмом», о котором в кругах РКПб стали говорить с 1917 г. Этот творческий марксизм во многом напоминает социалистические теории русских революционных демократов - Чернышевского, а в еще большей мере - Ткачева. Но есть, конечно, и огромная разница: для Ткачева основным революционным классом было русское крестьянство с его общинными традициями, для Ленина - русский пролетариат с его индустриально-производственной закалкой и сплоченностью.
Таков был тот путь социального развития, по которому с 1917 года русская компартия повела русский народ, по которому в течение 30 лет он шел один, а теперь около 20 лет идет с другими, колониальными и полуколониальными народами. К каким же результатам пришло русское общество на этом пути своего развития? У него есть, несомненно, очень большие национальные и международные достижения, которые, однако, очень существенно умаляются недостатками в самом социальном строе его жизни, возникшими с исторической закономерностью. Достижения эти устанавливаются довольно легко, отрицательные же стороны национальной жизни требуют последовательного анализа.
8. Глубочайший кризис всей русской национальной жизни, резко обозначившийся в результате военных поражений в 1917 году, заключался в том, что выявились полная неспособность старого, реакционного, полицейского, помещичьего государства по-прежнему управлять страной, и вместе с тем непреоборимое нежелание трудящихся жить дальше под его властью. Это и определило основной пафос революционной борьбы трудящихся, рабоче-крестьянских масс, и привело к Октябрьскому перевороту, поставившему у власти РКПб.
Пафос Октябрьской революции заключался в основном не в стремлении трудящихся к социализму - идеи научного социализма были относительно понятны только верхушке рабочего класса и совершенно непонятны крестьянству, а в стремлении трудящихся уничтожить старый правопорядок, прогнивший насквозь, в ненависти масс не только к министрам, губернаторам, жандармам, но и к помещикам и фабрикантам, царским генералам и офицерам, в стремлении народа освободиться от их власти, от их экономической эксплуатации и создать новый, свободный строй жизни и новую власть, отвечающую народным интересам.
Эта ненависть, долго копившаяся в сознании масс и нашедшая, наконец, свой выход, определила революционный накал событий 1917 г. и последующих лет гражданской войны в борьбе с интервентами. Эти стремления сплотили в единый лагерь промышленных рабочих, бедноту городов и деревень, преобладающую часть середняцкого крестьянства и вышедших из всех этих слоев более классово сознательных солдат и матросов. Они объединили представителей этих слоев в новых органах власти на местах - в «Советах рабочих и крестьянских депутатов» и толкнули их на активную борьбу «за власть Советов». Эта ненависть и эти стремления и породили в сознании значительной части трудящихся чувство гражданственности, боевой энтузиазм и способность к подвигам в столкновении с враждебными силами, в труде, в организации новых форм социальной жизни. А идею «социализма» и «власти советов» по-прежнему вносили в сознание масс представители революционной интеллигенции, речи и статьи руководства РКПб во главе с Лениным.
Этому единому революционному лагерю противостояли в борьбе с оружием в руках социальные силы не буржуазного в собственном смысле, а почти исключительно старого, полуфеодального, буржуазно-помещичьего лагеря, - царские генералы, офицеры, выходцы из дворянства, казачество в своей зажиточной, руководящей части, а также «кулачество», старая, ростовщически-торговая сельская буржуазия с ее реакционными, подчас даже «черносотенными» убеждениями. Несмотря на отчаянное сопротивление всего этого лагеря, поддержанного интервенцией 14 государств, революционный лагерь добился окончательной победы.
Внутренние силы, сплоченность революционных слоев оказались настолько велики, что, пройдя через тяжелые испытания военных поражений, производственной разрухи и голода, через четыре года водрузили красные знамена власти советов по всей стране, за исключением западных ее окраин.
9. Однако, несмотря на эту разительную победу, среди революционного лагеря назревали глубокие классовые противоречия, созданные самим характером Октябрьской революции. Эта революция произошла во имя идеалов «социализма» и называется «социалистической». На самом деле, объективно, она была такой только отчасти. Она была решительной и кровавой развязкой не одной, а двух различных социальных войн, которые давно велись в русском обществе и о которых Ленин еще в 1906 г. писал в статье «Социализм и крестьянство» (см.: т. 9, с. 280-288). Одна из них была войной всего крестьянства и его идеологов с самодержавно-помещичьим строем за «землю и волю», а другая - войной пролетариата и полупролетарских слоев крестьянства с городской и деревенской буржуазией за национализацию и социализацию всех основных средств промышленного производства. Являясь, таким образом, отчасти революцией социалистической, Октябрьская революция стала вместе с тем и в не меньшей степени революцией крестьянско-буржуазной. Ее активными участниками были не только промышленные рабочие, экспроприировавшие буржуазную собственность, но и широкие массы бедняцкого и середняцкого крестьянства, а также вышедших из их среды солдат и матросов, которые бежали с фронтов и кораблей в деревни, чтобы громить помещичьи усадьбы и делить помещичьи земли.
В результате промышленные предприятия, недра, банки, железные дороги перешли в собственность и под управление советского государства. А в то же время возделываемые земли лишь в небольшой своей части стали собственностью нового государства, в подавляющем своем большинстве они стали считаться национализированными. Предложение Ленина, выдвинутое им на I Крестьянском съезде, чтобы помещичьи земли с их инвентарем стали основой для ведения коллективного хозяйства беднейшими крестьянами, не было проведено в жизнь. Крестьяне или полностью захватили или сильно урезали помещичьи земельные владения.
Крестьянско-буржуазная революция проходила под лозунгом революции социалистической. А между тем социалистическая революция укреплялась и защищалась в значительной мере классовыми силами крестьянско-буржуаз-ной революции. Если бы эти силы не были захвачены пафосом борьбы против самодержавно-помещичьего строя, стремлением добиться, наконец, «земли и воли», пролетарская революция в столицах и промышленных центрах без поддержки этих сил не смогла бы выстоять и укрепиться. Она была бы раздавлена силами буржуазно-помещичьей контрреволюции.
Но крестьянские идеалы «земли и воли», отражавшие возможности фермерско-капиталистического развития страны, и пролетарские идеалы «научного социализма», отрицавшие частную собственность на средства производства, находились между собой в глубочайшем классово-антагонистическом противоречии. В 1907 г. Ленин правильно полагал, что это противоречие может разрешиться только насильственным путем, вооруженной силой. Он думал, что развившаяся и окрепшая фермерская буржуазия может «успокоить», придушить пролетариат, своего союзника в антифеодальной революции. На самом деле произошло нечто прямо противоположное и не менее драматическое.
10. Но наряду с этим основным классовым антагонизмом внутри революционного лагеря, установившего по всей стране «власть Советов», среди составлявших его социальных сил сразу стало сказываться и другое, внешне менее заметное противоречие, также вытекавшее из классовой структуры русского общества и также приведшее впоследствии к драматическим результатам.
Если первым классовым элементом внутри революционного лагеря был собственно промышленный пролетариат, к которому примыкали и постоянные профессиональные рабочие на железных дорогах и водных путях, в крупных сельскохозяйственных имениях и мастерских; если вторым классовым элементом были в этом лагере мелкие владельцы средств производства в деревнях и городах, могущие систематически обеспечивать свое существование как собственным трудом, так и наемной силой, то в тот же лагерь входил отчасти и третий «элемент», который нуждается в теоретическом выделении.
Еще в «Письмах издалека», оценивая расстановку сил в России, существовавшую после свержения царизма, Ленин писал, что противостоящий «временному правительству» «совет рабочих депутатов» имеет себе союзников во всем пролетариате и во всей массе беднейшего населения, что этот Совет - «представитель всех беднейших масс населения», что необходимо создать организацию пролетариата, «руководящего всей необъятной массой городской и деревенской бедноты, полупролетариата и мелких хозяйчиков».
Но беднота - понятие растяжимое. Может жить очень бедно и индустриальный или железнодорожный рабочий, сохраняющий, однако, внутреннюю организованность, благодаря применению техники и своей связи с рабочим коллективом предприятия. Может быть очень беден и крестьянин с мелким наделом или кустарь, сохранившие, однако, готовность пусть к индивидуальному, но упорному и постоянному труду.
Но была беднота и иного склада, представляющая собой «деклассированные элементы» среди социальных низов. Это - люди, потерявшие или никогда не имевшие даже мелкой собственности, а вместе с тем и не приобщенные к индустриальному наемному труду в рабочем коллективе на предприятии, живущие случайными заработками. Не зная постоянного организованного труда, страдая от неустойчивости своего материального состояния, такая беднота проявляла обычно соответствующие черты в своем общественном сознании, в своей психологии - черты социальной оскорбленности и озлобленности, зависти и классовой ненависти к людям, устойчиво обеспеченным, а в особенности к обладающим богатством и властью, черты индивидуалистической жажды собственной обеспеченности и собственной власти. Такой «бедноты» было очень много среди социальных низов, но ее было немало и среди людей, имеющих какую-то долю образованности и интеллигентности.
Октябрьская революция всколыхнула и политически разбудила все демократические низы русского общества, но больше всего именно деклассированную «бедноту». Часть ее примыкала или вновь примкнула к революционному лагерю, надеясь всплыть при возможной победе. Но значительная ее часть проявляла исключительную гражданскую активность на стороне революционного лагеря. Именно из этой среды выходили те участники революционных событий, которые в особенно острые моменты гражданских столкновений проявляли себя ультрареволюционными и жестокими политическими перегибами, а позднее, в более спокойные периоды нового гражданского строительства, обнаруживали скрытое или откровенное властолюбие, политический карьеризм, часто не стесняющиеся в средствах, склонность к «самодовлеющему «вождизму», а также помпезности своих действий и образа жизни.
Относительная немногочисленность собственно пролетарских кадров РКПб на широких просторах в основном крестьянско-мещанской страны привела к тому, что такие ультра-революционеры и властолюбцы проникли в ряды этой партии, вставшей у власти, и нередко становились особенно активным и даже руководящим «элементом» в ее рядах. Очень часто именно они делали революцию на местах - экспроприировали и расстреливали помещиков и буржуазию, а позднее и «кулачество». Такие руководители с периферии могли подниматься и выше, благодаря своей революционной репутации, и переходить в центральный и государственный аппарат. Наряду с собственно пролетарским стилем руководства, который отличался простотой, скромностью, самоотверженностью и лучшими представителями которого были Ленин, Свердлов, Дзержинский, Киров, в партии постепенно все сильнее стал проявляться другой стиль руководства, имеющий иные психологические свойства. Для этого были свои исторические причины.
11. В условиях такого сложного переплета классовых тенденций внутри революционного лагеря коммунистической партии (большевиков) приходилось ставить и разрешать два важнейших вопроса, определяющих будущее страны, - вопрос о принципах организации новой государственной власти и вопрос о принципах строительства социализма в отсталой, в основном крестьянской стране. Теоретическое разъяснение этих вопросов, как и многих других, выпало на долю Ленина.
Разработке первого вопроса Ленин посвятил специальную брошюру «Государство и революция», написанную в августе-сентябре 1917 г. Она содержит справедливые упреки оппортунистической социал-демократии за ее стремление обходить и замалчивать основные положения Маркса и Энгельса в вопросе о государстве. Эти положения заключаются в следующем: пролетариат, совершивший пролетарскую революцию, должен не только подавить власть буржуазии и захватить обслуживавшую ее государственную машину, но развить последнюю и создать новое государство, которое затем будет постепенно «отмирать». Но в трактовке этого вопроса у Ленина сказалось его убеждение в близости мировой революции, в том, что «если русский народ завоюет полную свободу и передаст государственную власть в руки советов…», тогда «господство капиталистов на земле не сможет удержаться» («Письма издалека», т. 23, с. 330). Поэтому Ленин с излишним доверием отнесся к учению Энгельса об исторической диалектике государственной жизни человечества, а также к сделанным Марксом обобщениям опыта Парижской Коммуны, опыта, конечно, слишком короткого и недостаточного.
Ленин развивает мысль Энгельса, что буржуазное государство, состоящее в основном из «особых отрядов вооруженных людей», должно смениться революционной диктатурой пролетариата, проводимой «самодеятельной военной организацией населения», «вооруженными рабочими», что если «большинство народа само подавляет своих угнетателей, то особой силы для подавления не нужно». В этом смысле возрождается на новой высшей основе примитивный демократизм политической жизни, который некогда существовал в доклассовом обществе. Вместе с тем Ленин развивает старую мысль Маркса о необходимости замены старой «бюрократической машины», которая состояла из привилегированных чиновников, стоящих над народом, новым аппаратом, «позволяющим постепенно сводить на нет всякое чиновничество». Это представляется возможным потому, что уже при капитализме функции правления очень упростились и поэтому станет «необходимо превращение функции государственной службы в такие простые операции контроля и учета, которые доступны, посильны громадному большинству населения». Опираясь вслед за Марксом на опыт Коммуны, Ленин считает это осуществимым при «сменяемости служащих в любое время», «при исполнении ими «ответственной службы» за «заработную плату рабочего», при введении «такого порядка», когда все упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и затем отпадут как особые функции особого слоя людей» (т. 25, с. 444). А по Энгельсу, при этом общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдения за социальными интересами.
Такое представление о принципах государственной власти и управления целой страной вступает у Ленина в явное противоречие с теми задачами, которые неизбежно встают перед пролетариатом, «организованным в господствующий класс». «Пролетариату, - пишет Ленин, - необходима государственная власть… организация насилия для подавления сопротивления эксплуататоров и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией, пролетариатом в деле налаживания социалистического хозяйства». А в другом месте он пишет, что «экспроприация капиталистов неизбежно даст гигантское развитие производительных сил человеческого общества» (т. 25, с. 441). Становится неясным, как же возможно это «руководство» всей непролетарской массой населения и это «налаживание» гигантского развития производительных сил человеческого общества с помощью одних только «надсмотрщиков, бухгалтеров и техников» при обязательной постоянной смене служащих, при выполнении функции управления всеми по очереди - без постоянного применения политической власти, без политического администрирования, без соответствующих начальников, накапливающих именно особый опыт руководства. Да и сами «вооруженные рабочие, являющиеся основой диктатуры пролетариата», не могут же они по очереди ходить с винтовками «подавлять буржуазию». И они неизбежно выделяются в особые вооруженные организации внутреннего политического обеспечения порядка, не говоря уже об армии, защищающей новое государство от нападения извне. В еще большее противоречие вступает идеал возрождения примитивного демократизма с разъяснениями Лениным сущности «первой стадии коммунизма» - социалистической организации общества. «Справедливости и равенства, - пишет Ленин, - первая стадия коммунизма дать не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые <…> состоящие в распределении предметов потребления по работе, а не по потребности <…> буржуазное право отменяется не вполне, а лишь отчасти …» И дело, конечно, не столько в том, что отдельные люди не равны - один сильнее, другой слабее, один женат, другой нет; у одного больше детей, у другого меньше и т.д. «Дело в том, что само «качество» работы неизбежно окажется неравным; одни занимают руководящие посты, другие остаются работниками. И оплата их труда, естественно, окажется неодинаковой: начальники не смогут и не захотят довольствоваться «заработной платой рабочего». И Ленин пишет дальше, что «государство еще не отмерло совсем, ибо остается охрана «буржуазного права», освящающего фактическое неравенство», но это не значит, конечно, что государство будет охранять бoльшую долю зажиточности холостых и малосемейных работников от посягательства со стороны женатых и многосемейных. Оно, конечно, должно будет охранять, прежде всего, бoльшую зажиточность начальников от посягательства со стороны простых рабочих (см.: т. 25, с. 436-439).
Русская действительность после Октября быстро обнаружила всю иллюзорность представлений о возможности перехода общества к чему-то похожему на «примитивный демократизм». Советы рабочих и крестьянских депутатов сейчас же создали районные и областные «исполкомы», состоящие из многих новых, а отчасти и «старых» чиновников, работающих под руководством партийных администраторов, которые, естественно, стали осуществлять определенные политические функции. Съезды советов создали центральное правительство, состоящее из множества «комиссариатов», представляющих собой еще более сложные и громоздкие бюрократические организации. Были созданы также ВЧК и ОГПУ, которые стали охранять новый строй не только от буржуазно-помещичьей контрреволюции, но от всякого на него посягательства. Все это, несомненно, способствовало быстрому росту бюрократизма в аппарате нового государства.
12. Со всем этим Ленину пришлось считаться, когда через три года после Октябрьской революции партия вплотную подошла к вопросу о принципах управления национализированной промышленности. Вопрос этот был поставлен в стихийно возникшей дискуссии о профсоюзах и их роли в управлении производством в 1920-21 гг., а затем на Х съезде РКПб в марте 1921 г. был выдвинут «рабочей оппозицией», возглавляемой Шляпниковым, а потом поддержанной Троцким и Бухариным. Ленин выступил против их взглядов и предложений, назвав их анархо-социалистами. Он считал неправильным основное положение «рабочей оппозиции», согласно которому «управление народным хозяйством принадлежит всероссийскому съезду производителей, объединяемых в профессиональные союзы, которые избирают центральный орган, управляющий всем народным хозяйством республики». Ленин разъяснил, что в этом положении устраняется «руководящая, организующая роль партии по отношению к профсоюзам пролетариата, а этого последнего - по отношению к полумещанским и прямо мелкобуржуазным массам трудящихся». Он указывал, что «нет трудящихся вообще, а есть либо владеющий средствами производства мелкий хозяйчик <…> либо наемный рабочий», что выборы органа управления всем хозяйством всеми трудящимися неизбежно приведут к «реставрации <…> власти и собственности капиталистов и помещиков».
Ленин противопоставлял таким предложениям другое понимание принципов управления страной, места и роли в нем профсоюзов. По его пониманию, «партия вбирает в себя авангард пролетариата». Он и осуществляет все государственные функции «через советский аппарат». Профсоюзы же «создают связь авангарда с массами». Профсоюзы должны быть пока «только участниками <…> всех местных и центральных органов управления промышленностью…» Но они должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках управления всем народным хозяйством». Для того, по мысли Ленина, «требуется 15-20 лет, а может быть и больше» (см.: т. 32, с. 2-5).
Однако Ленин хорошо сознавал вместе с тем и наличие бюрократизма в советском аппарате. «Из нашей партийной программы видно, - писал он, - что государство у нас рабочее с бюрократическим извращением». Отсюда вытекало, что профсоюзы должны «защищать материальные и духовные интересы пролетариата от своего государства». И он заявил, что «борьба с бюрократизмом потребует десятилетий» и что это «труднейшая борьба» (т. 32, с. 6-7).
Таким образом, дискуссия о профсоюзах и Х съезд РКПб выявили в государственно-организационной жизни советского общества наличие трех различных тенденций: а) анархо-синдикалистской, б) партийно-профсоюзной, или, иначе, централизованно-демократической не на словах, а на деле, в) партийно-бюрократической, ставящей государственную власть над обществом, над трудящимися массами. Какая же из этих тенденций стала в дальнейшем преобладающей и даже господствующей? Анархо-синдикалистская тенденция была идеологически отвергнута, осуждена руководством РКПб и не получила дальнейшего развития. Но Ленин был не прав, говоря, что господство этой тенденции привело бы к реставрации собственности капиталистов и помещиков. Капиталисты и помещики в старом, дореволюционном смысле были здесь ни при чем. Если бы «всероссийский съезд производителей» взял в руки управление народным хозяйством, тогда мелкобуржуазная стихия революции постепенно победила бы пролетарскую. Лидеры зажиточного крестьянства, потенциально - фермерство, прежде всего «трудовики», оттеснили бы от власти коммунистов самым демократическим путем, а иногда и с помощью «придушения». Россия пошла бы, если брать ее изолированно от международных отношений 1920-1940 гг., по «фермерскому» пути развития капитализма, что и предполагал Ленин в 1907 г. в своей «Аграрной программе с-д». Но это потребовало бы десятилетия независимого развития России, что было невозможно.
Партийно-профсоюзная или, иначе, централизованно-демократическая тенденция развития советского государства, которая первоначально и предполагалась уставом РКПб (на словах она и сейчас предполагается) сыграла бы огромную роль в демократическом воспитании масс России, которые до тех пор, изнывая под гнетом помещичьего самодержавия, были совершенно лишены такого воспитания. Если бы эта тенденция стала господствующей, то социалистическая форма существования русского общества постепенно наполнилась бы живым социалистическим содержанием. Тогда была бы осуществлена не только национализация и обобществление основных средств производства в интересах народа. Тогда постепенно могла бы быть достигнута активная демократическая самодеятельность трудящихся - их непосредственное, сознательное, свободное участие в формировании государственной власти, в выборах руководства правящей партии и государства, центральных и местных органов власти, в повседневном, ничем не ограниченном контроле над ними, в свободном публичном обсуждении всех общественных дел и вопросов, невзирая на лица, в свободном создании различных хозяйственных, политических, культурных обществ и корпораций, в активном участии в постановке и разрешении тех или иных идеологических проблем. Все это также могло быть достигнуто очень постепенно, в течение десятилетий, при условии полной национальной независимости, отсутствия каких-либо угроз или нападения извне. Это был бы действительно социализм. Но такие условия для его развития реально не существовали.
На самом деле все пошло по-другому. То, что Ленин называл «бюрократическим извращением» рабочего государства, очень скоро стало преобладающей, а затем и господствующей тенденцией в управлении страной. Уже через 10 месяцев после Х съезда РКПб в работе «О роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики», написанной Лениным, он указывал, что заводоуправления, «составленные по общему правилу на началах единоначалия, должны самостоятельно ведать установлением размеров зарплаты» и т.д., что «всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление должно быть признано безусловно вредным и недопустимым» (т. 33, с. 164), что профсоюзы могут выдвигать своих кандидатов в хозяйственные и государственные органы, но «решение вопроса принадлежит исключительно хозорганам», что «одной из решающих задач профсоюзов является выдвижение и подготовка администраторов из рабочих и трудящихся масс вообще» (т. 33, с. 165). Какой широкий простор давало все это для приемов Тит Титыча (могу утвердить, могу не утвердить) во всем управлении промышленностью сверху донизу!
Таким образом, уже в начале 20-х годов, при жизни и руководстве Ленина, партийно-бюрократическая тенденция в управлении промышленностью, а отсюда и государством стала усиливаться и преобладать над тенденцией партийно-профсоюзной.
13. И в эти годы, когда была отбита интервенция и окончена гражданская война, перед партией встал другой, не менее важный и трудный вопрос - о взаимоотношениях города и деревни, рабочего государства и основного населения страны - крестьянства, вопрос о том, что делать с крестьянскими массами, как повернуть их на путь социалистического развития под руководством пролетариата.
После заключения Брестского мира советское правительство первоначально предполагало наладить широкий «товарообмен» между социалистической промышленностью и мелкособственническим – крестьянством. Но из этого ничего не получилось, так как в период гражданской войны национализированная промышленность почти не развивалась или даже деградировала из-за отсутствия топлива и сырья. Но не только это обстоятельство, а прежде всего стихия крестьянского рынка периода «продразверстки» навязала советской власти такие отношения с крестьянством, которые основывались на рыночной купле-продаже.
НЭП, предложенный Лениным, и имел своей целью прежде всего не столько уступку городской буржуазии, сколько именно узаконение буржуазно-рыночных отношений между советским государством и крестьянскими массами. В этих отношениях видел Ленин своеобразный рычаг для постепенного перевода русской деревни на социалистические рельсы. Он ставил перед партией задачу «превратить Россию нэпманскую в Россию социалистическую». Этому вопросу Ленин посвятил одну из последних своих статей «О кооперации», где речь идет о торговле государства с крестьянством, о «кооперативном обороте», о «кооперативных операциях, в которые кооператоры должны втягивать «все мелкое крестьянство» путем экономических льгот и премий. Вместе с тем в статье говорится о необходимости добиться «культурной революции» среди широких масс крестьянства. Участие в кооперации и связанной с ней «культурной революции» должно, по Ленину, принять «поголовно все население». Исторический срок, необходимый для этого процесса, намечается «на хороший конец» - в одно-два десятилетия» (т. 33, с. 430).
Это - «если нам не помешают». Значит, «на худой конец», если такое вмешательство извне произойдет, - в три десятилетия или больше. Но о необходимости быстрой, единовременной, сплошной и насильственной «коллективизации» крестьянских средних и мелких хозяйств с одновременной насильственной «ликвидацией кулачества как класса» у Ленина нет ни слова.
Таким образом, в последние годы своей жизни Ленин уже не думал о быстром переходе русского общества к «примитивному демократизму», о создании такого государства, которое сейчас же начнет «отмирать». Но он все же предполагал, что бюрократизация советского аппарата - явление временное, что через 15-20 лет все крестьянство может быть мирно кооперировано, пройдя вместе с тем стадию «культурной революции». И в том, и в другом отношении Ленин действительно оказался «кремлевским мечтателем».
14. Ни одна из этих надежд Ленина не осуществилась. Сталин, сменивший Ленина в роли руководителя партии, все более обнаруживал другой «стиль» руководства. Его социальному характеру была свойственна не открытая демократичность и самоотверженная целеустремленность, а «вождизм», ультрареволюционность и властолюбие. Но он обладал вместе с тем и государственным умом, и способностью верно оценить международную обстановку. И года через три после смерти Ленина он начал поворачивать партию на разработку планов быстрого строительства тяжелой промышленности.
В плане ГОЭЛРО, созданном по указанию и при полном одобрении Ленина, основной упор делался на «электрификацию всей страны». Предлагалось за 10 лет увеличить обрабатывающую промышленность на 80% и добывающую на 100%. О создании целых отраслей тяжелой промышленности, которых не было в царской России, тогда, видимо, рано было думать. Сталинское руководство быстро перешло к планированию пятилеток, первая из которых начала осуществляться с 1929 г. И благодаря этому Россия стала быстро превращаться в индустриальную державу.
Хотя это и требовало огромных затрат человеческих сил и преодоления материальных и организационных трудностей, хотя в дальнейшем, особенно со второй пятилетки, новая тяжелая промышленность в значительной мере строилась по существу рабским трудом сотен и тысяч или даже миллионов людей, оклеветанных, невинно арестованных и согнанных в концлагеря, - все же осуществление сталинских пятилеток имело решающее общенационально-прогрессивное значение. Если бы у Советского государства не было развитой тяжелой и, прежде всего, оборонной промышленности, позволившей довольно скоро дать армии в необходимом количестве орудия, танки и самолеты, - Россию не спасли бы тогда ни просторы ее территории, ни морозы, ни осознание массами смертельной национальной опасности. Тогда Красная Армия была бы добита, немцы дошли бы до Урала, все демократические силы были бы уничтожены, половина населения погибла бы в кровавых расправах. Тогда Россия снова стала бы полуколонией в неизмеримо худшем смысле, чем при Николае II…
15. Мероприятия сталинского руководства и, в основном, развитие страны по «русскому пути перехода к социализму» привели, естественно, к резкому усилению внутрипартийных разногласий и далее - к расколу правящей партии. Многие члены партии во главе с Троцким вообще перестали верить в возможность победы на этом пути социального развития. Одни раньше, другие позже, но все они возвращались к ортодоксальным представлениям марксизма о путях перехода к социализму через зрелый, оформленный национальный капитализм, продолжали вслед за Лениным 1917-1921 гг. ориентироваться на пролетарские революции в странах классического капитализма и прониклись в связи с этим капитулянтскими настроениями. В этом и заключалась суть так называемых «левых оппозиций» - сначала троцкистской, потом зиновьевской. 75% сторонников этой оппозиции были исключены из партии XV съездом РКПб (1927 г.), но продолжали вести борьбу против сталинского руководства.
Иные идейные тенденции выражали «правые» оппозиционеры во главе с Бухариным, Рыковым, Томским. Они, видимо, старались остаться верными ленинскому плану укрепления крестьянства через НЭП, через торговлю, через культурную революцию в деревне. Такой смысл имел, несомненно, лозунг Бухарина о «врастании кулака в социализм» и рыковские «двухлетки», предполагающие преимущественное развитие легкой промышленности, в основном для удовлетворения спроса деревни, особенно зажиточных ее слоев. Правые оппозиционеры также были исключены из партии (1929 г.) и также продолжали политическую борьбу против «генеральной линии» ЦК ВКПб.
Трудно сказать сейчас, в какой мере эти оппозиции переходили к подпольным формам борьбы с руководством партии и в какой мере эта борьба могла быть опасна для существования нового государства. По-видимому, эта опасность существовала, что и вызвало ожесточенность расправы сталинского руководства с руководителями групп обеих оппозиций. Однако самые формы такой расправы представляли собой очень опасное злоупотребление.
Борьба должна была вестись прежде всего путем широких и открытых разъяснений всему обществу сущности внутрипартийных разногласий, закономерности принятия генеральной линии партии для упрочения и развития революционных завоеваний, путем убеждения отколовшихся групп и теоретического опровержения их взглядов и требований. Так сделал бы Ленин.
Вместо этого Сталин, обуреваемый властолюбием, жестокостью и иезуитством своего характера, пошел по пути огульных репрессий, подтасованных и лживых обвинений, судебных процессов, основанных на ложных, вымученных самообвинениях подсудимых и, наконец, по пути казней своих товарищей по партии, старых, заслуженных революционеров.
Процессы 1935 и 1936 годов были началом истребления лучших кадров ленинской партии - «большевиков». Этот путь репрессий лишал сталинское руководство нравственной высоты перед лицом всей общественности страны. На этом пути возникла очень опасная и очень дурная черта общественной жизни нашей страны, не изжитая и после смерти Сталина: стремление создать ореол власти в глазах населения посредством обмана, замалчивания недостатков, преувеличения достижений. На этой почве и возник «культ личности» Сталина. Люмпен-пролетарский по своему социальному генезису, этот стиль обернулся стилем помпезности, дутого величия, лаконичных пышных изречений и властных жестов, «стилем» всякого рода регалий, лакированных портретов и скульптур. Ленинский пролетарский стиль жизни и руководства был отменен, хотя Сталин и его приспешники внешне подделывались под его простоту и демократизм.
В пылу расправы с оппозиционерами Сталин сумел разделаться и с последними представителями ленинского стиля руководства: с Кировым, Куйбышевым, Орджоникидзе и многими другими. На 17 съезде партии и вне его они сделали негласные попытки снять Сталина с поста генерального секретаря ВКПб. Но эти попытки привели их к поражению. Обозленный ими, считая себя, и не без основания, инициатором и вдохновителем «генеральной линии», опираясь на крепко сложившийся к тому времени партийно-бюрократический аппарат и, прежде всего, аппарат НКВД, Сталин обрушил на своих противников гласные и закулисные репрессии, а некоторых толкнул на самоубийство. В дальнейшем же даже самых близких своих помощников и соратников - Молотова, Ворошилова, Жданова, Калинина и других он с помощью Берии окружил негласным шпионским надзором. С середины 30-х годов коммунистическая партия в старом, ленинском смысле слова перестала существовать. Она превратилась в партийный аппарат, беспрекословно руководимый волей высшей власти. Надолго вслед за этим перестали собираться съезды партии: между XVIII и XIX съездами прошло почти 14 лет.
16. Эти роковые изменения в составе, организации и «стиле руководства» РКПб имели своей основной причиной не личные свойства характера Иосифа Сталина и даже не социальный генезис его стиля. Ближайшая причина заключалась здесь в том, что, истребляя кадры старого руководства, Сталин имел полную возможность не апеллировать при этом к общественному мнению, а опираться на бюрократический аппарат партии и государства, уже давно представляющий собой по всей стране реальную и основную политическую силу.
Дело было в том, что предложения Ленина, выдвинутые во время дискуссии о профсоюзах, а до того зафиксированные в уставе РКПб, на который Ленин ссылался, не получили своего применения и развития. Для того чтобы через 15-20 лет профсоюзы могли прийти к фактическому руководству народным хозяйством, партия должна была исподволь и постепенно готовить их к этому. Партия должна была активно бороться с проявлением бюрократизма в государственных учреждениях: с «комчванством» бюрократов, с самодурством чиновников, с «бумажной волокитой» и т.д. Вместо этого партия сама пошла по пути бюрократизма и постепенно превратилась в разветвленную бюрократическую иерархию с началом субординации и подчинения: всесоюзный ЦК, ЦК республик, обкомы, крайкомы, райкомы, парткомы отдельных учреждений. И в этой иерархии скоро стали процветать сановничество, чинопочитание, угодничество перед начальством и т.п. Естественно, что и профсоюзы, теоретически призванные воспитывать и выдвигать партийных администраторов, сами не избежали той же участи. И они постепенно превратились в учреждения бюрократического типа. Они совершенно отказались от защиты материальных и духовных интересов пролетариата от государственной власти, а трудящихся стали обслуживать только в их бытовых нуждах на собранные с них членские взносы, да и то охватывали при этом преимущественно высокопоставленных трудящихся. И вопрос о роли профсоюзов в управлении хозяйством всей страны на партийных съездах больше не ставился.
Таким образом, с 30-х годов Сталин все более представлял в своем лице не политическую партию пролетариата, а власть партийно-бюрократических верхов над пролетариатом и другими слоями трудящихся. Это и позволило ему так быстро разделаться со всеми неугодными.
17. Что же представляют собой партийно-бюрократические верхи, какое место занимают они в структуре советского общества, почему они должны были оказаться в привилегированном положении и как они управляют народом и государством? Полагалось и до сих пор полагается считать, что после «ликвидации кулачества как класса» среди населения России существуют, в основном, три класса, не находящиеся друг с другом в антагонистических отношениях: рабочие, крестьяне (колхозники) и государственные служащие. На самом деле служащие никогда не представляли собой единый класс. Есть рядовые служащие, беспартийные и партийные - не облеченные властью, ничем и никем не управляющие, не могущие издавать приказов и постановлений, имеющих обязательную юридическую силу. И есть служащие, стоящие у власти, управляющие предприятиями и учреждениями, целыми областями хозяйства, политики, культуры, быта или, наконец, всем государством в его внешних и внутренних сношениях и всей партией в ее руководящей и организующей деятельности, люди, могущие издавать приказы, указы, постановления, обладающие обязательной юридической силой. Это и есть господствующий класс социалистического общества, руководящий всей его жизнью, обладающий всей полнотой власти. Решающую силу власти имеют при этом партийно-бюрократические верхи, которым и подчиняются все «рычаги» партийно-правительственного аппарата. Видимо, к началу 1930 годов в среде господствующего класса была осознана необходимость создать некоторую негласную, но по сути дела юридическую отграниченность правящих партийно-бюрократических верхов от всех прочих слоев населения, придающую им внешнюю замкнутость и внутреннюю устойчивость, лишающую их личный состав случайности, текучести, вхождения в него непроверенных и ненадежных элементов. Такая отграниченность господствующего слоя получила свое выражение в понятии «номенклатурности», в создании персональных списков особо выделенных, проверенных, облеченных высшим партийным доверием лиц, которым можно поручать партийную и государственную ответственную работу. Номенклатурные работники были поставлены тем самым в привилегированное положение по отношению ко всей массе трудящегося населения. Этим партийно-бюрократические верхи освободили себя от общественного мнения трудящихся, привыкли пренебрегать им. Их деятельность стала протекать при относительной, а иногда и полной общественной, а иногда и партийной бесконтрольности.
Естественно, что при этом правящие верхи стремились подкрепить свою негласно-юридическую привилегированность - привилегированностью материальной: негласно-законным пользованием различными имущественными благами, преимущественно ведомственного характера. Сюда относятся - высокая зарплата, дополнительные денежные пакеты, продовольственные пайки, закрытые столовые, большие, часто роскошно обставленные квартиры, а также дачи с садами и цветниками, теннисными кортами и бассейнами, персональные машины с шоферами, санатории высшего уровня и т.д.
18. В чем же заключались более глубокие причины того, что русские трудящиеся массы, увлеченные коммунистической партией на особый, не предусмотренный марксизмом путь перехода к социализму, так скоро в годы, последовавшие за смертью Ленина, оказались под безраздельной властью партийно-бюрократических верхов, что централизованно-демократический принцип организации общества, намеченный вначале в Уставе РКПб, не получил своего развития? Почему централизм партийного руководства поглотил социалистическую демократию, сохранив ее только внешне, для проформы? Причины коренились именно в «русском пути перехода к социализму», вытекавшем из революционной ситуации 1917 г. Огромная, экономически отсталая страна, по подавляющему большинству населения крестьянская, мелкобуржуазная, сбросившая своих старых правителей из-за их полного вырождения и бессилия и дошедшая до состояния хозяйственной разрухи, встала в своем дальнейшем развитии перед невероятными трудностями. Для того чтобы выстоять в одиночку перед очень сильным и очень опасным капиталистическим окружением - она нуждалась в гигантских организационных усилиях и огромных материальных ресурсах.
Короткие сроки экономического развития, которые должны были спасти нацию от гибели в чрезвычайно обостренных международных отношениях, требовали такой централизованной организации всего общества, которая совершенно исключала как длительный процесс воспитания социалистической демократии, так и постепенное «врастание кулака в социализм». В этом отношении Сталин был прав, ревизовав ленинские и бухаринские планы и быстро отменив НЭП. Но именно благодаря этому пошло быстрым ходом создание партийно-правительственной иерархии, очень строгой и жестокой во всех своих мероприятиях.
Однако это была лишь необходимая система рычагов централизованного управления, а необходимо было не только управлять, но и строить хозяйство страны заново… Восстановление промышленности, содержание армии, аппарата и т.д. стоили очень больших средств. Но еще большие средства потребовала перестройка сельского хозяйства, создание большого количества новых отраслей промышленности и новых научных и культурных учреждений. За невозможностью получить взаймы извне, эти средства надо было выжимать из труда населения, и не только из внутренних займов, а прежде всего путем прямой эксплуатации труда рабочих, крестьян, трудовых служащих. Если создание капиталистической формации требовало «первоначального накопления», то создание социализма в разоренной, отсталой стране тоже требовало соответствующего периода. В промышленности при этом прямо действовал закон присвоения прибавочной стоимости труда. Сталин в своей брошюре «Экономические основы коммунизма» неправильно утверждал, что категория стоимости перестает существовать в условиях коммунизма. Он разумел под этим «меновую стоимость», реализуемую в рыночных отношениях. На самом деле, однако, как бы ни выявлялась стоимость продукта, она измеряется количеством рабочей силы, затраченной на его производство, и является, следовательно, совершенно объективным соотношением труда и его вещественных результатов. Поэтому исчезнуть прибавочная стоимость никак не может. Если бы при коммунизме общество отказалось бы от учета того, что стоит ему производство того или иного продукта, оно ввергнуло бы себя в состояние экономического хаоса.
Больше того, на всех стадиях развития обобществленного производства сохраняется не только меновая стоимость продукта, но и прибавочная стоимость, возникшая в процессе производства. Всякий продуктивный труд, чем в большей мере он оказывается технически вооруженным, умелым и, следовательно производительным, тем в большей степени он создает продукт, превышающий по стоимости затраты, которые необходимо компенсировать работнику для восстановления его рабочей силы, а также те затраты, которые должен себе компенсировать собственник социалистического предприятия. И если продукт пользуется соответствующим спросом в обществе, весь вопрос сводится к тому, в чьих руках окажется прибавочная стоимость - в руках ли самого рабочего, если он сам является мелким предпринимателем, или же в руках нанимающей рабочего группы собственников - артели мелких производителей, крупного частного предпринимателя, буржуазного государства или же, наконец, социалистического государства.
В советском обществе, в крупной его промышленности, происходит именно это последнее. Централизованное, партийно-бюрократическое государство, реализуя себе прибавочную стоимость, созданную трудом рабочих, и употребляет ее для своих нужд: в основном, строительства и развития обобществленного народного хозяйства, но также и для увеличения материальных привилегий партийно-бюрократической элиты.
При этом государственная прибавочная стоимость может быть реализована двумя путями: а) путем регулирования заработной платы рабочих и служащих, б) путем регулирования цен на продукты в государственных магазинах. То и другое реализуется для возможно большей пользы государства и господствующей прослойки и с относительно терпимым ущербом для рабочих и служащих. Цены в государственной торговле устанавливаются максимально реализуемые, а иногда и не реализуемо высокие, в несколько, а иногда и во много раз превышающие реальные затраты государства на производство этих продуктов. Трудящиеся же получают возможно низкую плату, которая, при существующих ценах на продукты, едва позволяет сводить концы с концами. Это принижает трудящихся морально, нередко толкает их на поиски дополнительных средств к существованию: на совместительство или даже на нарушение законности. По контрасту с этой необеспеченностью или недостаточной обеспеченностью широчайших масс существуют слишком высоко оплачиваемые слои населения - высшая партийная и государственная бюрократия, в том числе военные, а также преуспевающая часть деятелей науки и искусства.
В сельском хозяйстве дело обстоит еще хуже. По существу сельскохозяйственные артели (колхозы) должны были бы быть полноправными хозяевами своих производительных сил - земли, инвентаря, тягловой силы, а отсюда и всех продуктов своего труда, которые они должны были бы продавать государству по свободной договоренности, по взаимовыгодным ценам. И они должны были бы иметь свободное самоуправление, основанное на выборах руководителей и организаторов.
На самом деле с первых шагов организации колхозов сталинское руководство поставило их в условия коллективной продразверстки и принудительного управления сверху. Колхозы вели севообороты по планам, «спущенным» земотделами исполкомов, управлялись председателями, назначенными райкомами, и были обложены натуральными поставками в количествах, нужных государству, по ценам, выгодным ему. Нередко количество натурпоставок было так велико, что превышало возможности колхозов, и поэтому оплата труда колхозников в виде стоимости «трудодней» была крайне незначительна, иногда ничтожна. К тому же со второй половины 1930-х годов приусадебные участки колхозников были сильно урезаны, а права разводить собственный скот и птицу сильно сокращены. Косьба травы где бы то ни было для личных нужд запрещалась. Естественно, что население колхозов в таких условиях потянулось на заработки или на постоянное жительство и работу в города. И чтобы приостановить этот отлив рабочей силы из деревни, колхозников лишали паспортов и запрещали им выезд без разрешения председателя и местных представителей власти. По существу, сталинское руководство разорило колхозы и отбило у многих колхозников интерес к труду. И только на юге и юго-востоке страны, где земля сторицей вознаграждает труд, колхозы могли существовать безбедно, а иногда даже процветать.
19. Таким образом, реальные экономические отношения в промышленности и сельском хозяйстве вступали в вопиющее противоречие с идеалом социализма и программой партии. И очень скоро бюрократические верхи, правящие страной, стали на путь сокрытия от населения, от трудящихся масс города и деревни истинного положения дел, на путь засекречивания экономических процессов, происходящих в стране. Еще в большей степени экономика СССР была засекречена от мирового общественного мнения, как от враждебного мнения буржуазных кругов, так и от в принципе сочувствующих взоров пролетариата передовых стран. Об экономике не говорили и не писали. Но так как экономика является одним из основных понятий марксизма и о ней нельзя было не говорить и не писать, то под экономикой скоро привыкли разуметь развитие производительных сил страны. Экономикой стали называть строительство, пуск, работу шахт, заводов, фабрик, электростанций, железных дорог и т.д. Экономика в настоящем смысле этого слова стала «книгой за семью печатями». Эта засекреченность экономики от основного населения страны и вытекающая отсюда безответственность и бесконтрольность всех экономических мероприятий власти, способствовали образованию ее партийно-бюрократической иерархии, изолированной от трудящихся, стоящей над массами. Именно эта экономическая засекреченность и создала резкий контраст между чрезмерной бедностью населения и чрезвычайной обеспеченностью партийно-бюрократических верхов и способствовала всякого рода злоупотреблениям в этой области. Таким образом, теоретический принцип социализма «от каждого по способностям, каждому по труду» был извращен. Труд рядовых граждан ценится слишком низко, даже если они проявляют незаурядные способности. Труд же «номенклатурных работников» ценится слишком, а иногда непомерно высоко, даже если они не проявляют никаких способностей и вредят делу своим зазнайством, своей бюрократической волокитой («могу утвердить, могу не утвердить»).
Все это представляет, несомненно, внутреннее социальное противоречие общества.
Основано ли это противоречие на эксплуатации широких трудящихся масс господствующим слоем общества? Конечно. «Номенклатурные работники» и члены их семей живут чрезмерно обеспеченно потому, что присваивают себе с помощью скрытых правовых уложений некоторую часть стоимости общенациональной продукции, создаваемой трудом рядовых работников - рабочих, колхозников, служащих. И когда эти нуждающиеся люди сталкиваются с фактами чрезмерной обеспеченности правящего слоя, они, естественно, испытывают к нему зависть, ненависть, презрение, имеющие характер классовой розни.
По пути присвоения себе всякого рода бытовых излишеств, с вытекающим отсюда превышением власти и даже злоупотреблением ею, шли, главным образом, те представители партийно-бюрократических кругов, которые по своему происхождению, влиянию среды или личным склонностям тяготели к бюрократическому самодовольству и чванству, к сановничеству и вождизму. Уже давно создался тип партийного бюрократа, слишком упитанного физически, грубо-импозантного в своих манерах, грозно-деспотического в своих замашках. Из всего этого совсем не следует, что все руководящие партийные работники таковы. Среди них немало и скромных, честных людей, пользующихся своими привилегиями умеренно и, по возможности, скрыто. Но партийных «бонза» и «сатрапов», к сожалению, слишком много. Чем дальше от Москвы, особенно на Юго-Востоке, тем разнузданнее они в своем властолюбии. О ленинской простоте и демократичности они и думать забыли, а напоминание об этих качествах в юбилейных статьях и речах не производят на них никакого впечатления. Судебные процессы над Берией и Багировым показывают, до какой преступности некоторые из них, особенно самые высокопоставленные, могут дойти. Но особенно опасной чертой в деятельности партийно-бюрократических верхов является не их склонность к личным злоупотреблениям, а их общая неспособность по-настоящему управлять государством. Именно по самой своей бюрократической природе партийные верхи все более обнаруживают в своей работе внутреннюю инертность и консерватизм, стремление крепко держаться за установленные формы жизни, боязнь решительных перемен в сложившихся социальных отношениях и принципах руководства. Подавляющее большинство «советских» бюрократов всегда предпочитает следовать скорее букве закона, привычным методам и приемам подготовки и проведения тех или иных мероприятий, нежели исходить из интересов дела, из соображений общественной пользы, государственной выгоды, блага трудящихся масс. Они разводят бумажную волокиту, чуждаются всякого организованного новаторства, замораживают ценнейшие технические изобретения, тормозят международный обмен научным опытом, а иногда даже политически поддерживают сторонников отсталых теорий и шельмуют носителей передовой научной мысли, как это было, например, долгие годы в биологии. За все это часто очень дорого расплачиваются общество и государство и все население страны. Это очень часто вредит положению страны в международном масштабе. Преступно халатная подготовка к войне со стороны сталинского руководства, приведшая страну к страшным потерям и поражениям в первые годы войны, является этому самым ярким примером. И нет сил, которые могли бы преодолеть эту губительную инертность и консерватизм правящих кругов.
20. Но как же отражается эта социальная структура советского общества на его политических отношениях, на его идейной и нравственной жизни?
Безраздельная власть партийно-бюрократических верхов, засекречивающих от трудящихся принципы и процессы жестокой экономической эксплуатации рабочих, служащих и в особенности колхозников во имя строительства коммунизма и пользующихся этим в своих бытовых интересах, определила и политический строй общества. «Диктатура пролетариата», теоретически обоснованная Марксом и Лениным, очень скоро превратилась в диктатуру партийно-бюрократических верхов. Несмотря на то, что в советском обществе даже с 1930-х годов, после ликвидации кулачества, существовали две формы собственности - государственная, напрасно именуемая иначе «народной», и крестьянско-артельная, «колхозная», каждая из которых имела свои политические интересы, - все же страной правила и правит одна бюрократически организованная политическая партия.
Это привело к полному вырождению государственной формы «советской власти», или, точнее говоря, власти «Советов рабочих и крестьянских депутатов».
Партийная бюрократия в своей «номенклатурной» иерархии правит страной не через Советы, а через партийные учреждения - центральные комитеты, обкомы, райкомы и далее, через стоящие под ее властью государственные учреждения - советы министров, министерства, обл- и райисполкомы и их отделы. Все эти государственные учреждения считаются и называются «советскими», а проявляемая ими власть - «советской властью» только потому, что руководящие ими работники, являясь представителями партийно-бюрократических верхов, выступают вместе с тем и как депутаты советов, избранные всем населением на «прямых, тайных и равных выборах». Однако все они выдвигаются в депутаты не самим населением, не общественными организациями населения, не общественным мнением трудящихся, а негласно, по партийно-бюрократическим каналам. Население же вынуждено их поддерживать и за них голосовать. Но в Советы входят не только партийно-бюрократические работники, но и другие депутаты, также выдвинутые партийно-бюрократическими верхами за те или иные общественные заслуги и способность слепо повиноваться власти. Такие депутаты состоят при разных отделах исполкомов и участвуют в исполнениях тех или иных вопросов. Но эти вопросы бывают обычно выдвинуты и решены партийно-бюрокра-тическим руководством этих отделов исполкомов, а иногда и высшими руководящими кругами. Изменить здесь что-нибудь по своей инициативе и своему разумению рядовые депутаты не могут. Основная их функция заключается в общении с населением, в приеме жалоб и решении преимущественно личного, бытового характера, в поддержке этих прошений перед бюрократической властью, причем поддержка эта не всегда имеет положительный результат.
То же надо сказать и о депутатах, выбираемых в Верховный Совет и заседающих на его сессиях. Они присутствуют на заседаниях, иногда выступают в прениях по вопросам, выдвинутым и заранее решенным высшими партийно-бюрократическими кругами. Им всегда приходится лишь поддакивать власть имущим или словесно применять их решения к нуждам своих территориальных и профессиональных областей. Поэтому и сами выборы депутатов в «Советы» превратились в пустую форму, лишенную содержания, являющуюся пародией на советскую демократию. Население выбирает лиц, заранее выбранных партийно-бюрократическими кругами, и при этом выбирают одного депутата из одного возможного кандидата. Население понимает или хотя бы чувствует это и покорно ходит на выборы для выполнения формальной своей гражданской обязанности, без всякого интереса к результатам.
Таким образом, «советская власть существует у нас только в том смысле, что партийно-бюрократические верхи правят страной от имени советов, депутаты которых выбираются по принуждению.
Не только все беспартийные граждане, а и рядовые члены партии по сути дела не имеют никаких политических прав. Какие-либо формы политических разногласий или, тем более, внутрипартийной открытой политической борьбы считаются недопустимыми и подавляются самыми крутыми и грубыми политическими репрессиями. Все члены партии, по меткому выражению писателя А.Яшина, давно превращены в политические «рычаги».
В этих условиях открытая политическая деятельность самой государственной власти сводится к организации и реорганизации правительственных учреждений, к назначению и смене их руководящего состава, к официальным выступлениям руководящих лиц.
Из этого не следует, что в партии нет политической борьбы, возникающей при решении сложных вопросов гражданской жизни. Она есть, но она протекает скрыто, келейно, в недрах партийных и государственных организаций. В ней трудящиеся массы страны не принимают никакого участия. Они узнают о ее результатах из публикаций уже принятых решений или же слухов, всегда могущих оказаться неверными или даже нарочно распускаемыми теми или иными кругами, нередко враждебными. Иначе говоря, политическая жизнь страны лишена какой-либо демократичности. Политика оказывается столь же или даже в большей мере засекреченной, чем экономика. В такой атмосфере, естественно, возникали политические злоупотребления. В стране давно существует диктатура узкого круга высших партийных руководителей, принимающая обычно форму диктатуры отдельной личности, окружающей себя ореолом высшей власти, которой легко можно злоупотреблять. Так, с 1934 года, когда Сталин перешел к политике уничтожения крупнейших партийных оппозиционеров, а вместе с тем и проводящих генеральную линию партии ее высших руководителей, которые были против его личного возвышения и методов его руководства, - в стране была создана атмосфера сплошного внутреннего наблюдения и шпионства. В большинстве учреждений, коллективов, предприятий, даже в коммунальных квартирах были выделены следственными органами политические осведомители. На эту позорную работу пошли многие люди - отчасти от страха и под давлением следственных органов, отчасти из соображений личной карьеры, иногда из ложно понятого партийного и общегражданского долга. В дальнейшем некоторые из этих осведомителей стали злоупотреблять своей властью, оговаривая ни в чем неповинных людей, иногда сводя с ними таким путем свои личные счеты.
Апогеем такой «кампании» негласного и огульного шпионства был период третьего цикла сталинских злоупотреблений безграничной властью, связанных с именем Ежова, позднее - Берии. В этот период миллионы «советских» граждан стали жертвами арестов, доносов, пыток, казней, были обречены на длительное пребывание в тюрьмах и концлагерях, откуда многие из них не возвратились, замученные голодом, непосильной работой, болезнями.
Для оправдания этих массовых репрессий против рядовых граждан Сталин выдвинул специальную теорию, согласно которой классовая борьба в стране, строящей социализм, будет продолжаться и даже углубляться в течение долгого времени, вплоть до полного построения и консолидации нового общества. Объективный же смысл происходящего заключался, видимо, в том, что в условиях тяжелой эксплуатации трудящихся, вызывающей их недовольство, при нарастающей опасности нападения со стороны капиталистических стран, прежде всего - фашистской Германии, Сталин рассчитывал укрепить власть возглавляемых им партийных кругов, разделяя трудящиеся массы, политически натравливая их большинство на меньшинство. Его разведывательно-следственный аппарат арестовывал некоторую, примерно одну десятую часть граждан, объявляя их «врагами народа», обвиняя их в предательстве и пособничестве враждебным силам за рубежом, чтобы запугать оставшихся на свободе 9/10, создать у них иллюзию опасности для самого социалистического строя, сделать их более покорными правящим верхам и преданными власти.
Для проведения этих репрессий в разведовательно-следственных органах нашлось немало людей с партийными билетами, которые из соображений политической карьеры и страха, доходя до нравственного разложения, готовы были идти на применение самых жестоких и крайних мер по отношению к арестованным. И хотя в застенках и концлагерях Сталина было все же меньше палачества и садизма, чем в концлагерях Гитлера, принципиальной разницы между ними не было. Тем более, что фашисты жгли в печах Майданеков и Освенцимов главным образом граждан других завоеванных ими стран, а сталинские следователи и надсмотрщики свирепствовали над гражданами своей страны. Поэтому фашистов пострадавшие от них народы до сих пор проклинают, а о сталинских репрессивных органах у нас глухо молчат. И многие из их работников продолжают жить на свободе и получать высокие пенсии.
21. Система партийно-бюрократического централизма, лежащая в основе жизни советского общества, не могла не отразиться и на характере его идеологии. Идеология господствующего правопорядка всегда создается для того, чтобы оправдать его в глазах общества путем идеализации положительных сторон этого правопорядка и замалчивания его отрицательных сторон. В «советском» государстве идеология создается и распространяется среди населения только партийно-бюрократическими верхами, правящими страной диктаторскими методами, на основе засекреченности политических и экономических отношений. В стране господствует идеологический централизм, господствует лишь одна идеология, исключающая или подавляющая все другие. Вся печать и ее цензура принадлежат исключительно партии и находящемуся в ее руках государству. Право собраний и публичных высказываний принадлежит только им и регулируется ими. В обществе нет ни намека на свободу слова.
Поэтому господствующая идеология лишена начал исследования и критики. Критике подлежат лишь отдельные факты и лица, да и то, если последние не занимают высоких постов. Критиковать основы существующего строя, принципы организации власти и руководства общественной жизнью запрещается под угрозой тяжелых репрессий. Поэтому никаких открытых и серьезных идеологических дискуссий в обществе и даже в партии не происходит. Времена политических дискуссий 1920 годов кажутся теперь сказочными. Все это превращает господствующую идеологию в официальную, непререкаемую догму, в значительной степени словесную, формальную, основанную на цитатничестве и ссылках на авторитеты. Из сочинений Маркса, Энгельса, Ленина берутся только те положения, которыми можно оправдать существующее положение, а все прочие не рассматриваются. В особенности это относится к работам и высказываниям Ленина, хотя господствующая концепция и носит название «марксизма-ленинизма». История партии излагается крайне тенденциозно в целях возвеличения партийного руководства и его деятельности, для очернения всякого рода оппозиции, врагов руководства. Такое изложение происходит путем искажения и подтасовки фактов, путем умалчивания о ряде событий и многих именах или приписывания неугодным лицам того, чего они не думали и не делали.
В таком виде изо дня в день эта догматизированная идеология преподносится массам в прессе и публичных высказываниях руководства. В таком виде она преподается юношеству в высших учебных заведениях, в системе партпросвещения, в «партийных школах». Естественно, что она принимается на веру только людьми политически наивными и неразвитыми и способствует развитию такой наивности и неразвитости. А некоторые лица, особенно члены партии, стремятся внушить ее себе по долгу партийности и службы. У многих же членов общества вся эта официальная идеологическая пропаганда не может не вызвать идейного безразличия или идейной опустошенности и скептицизма, иногда даже цинизма. В стране давно уже происходит процесс деидеологизации общественного сознания, создающий благоприятную почву для всякого рода чуждых влияний и увлечений, иногда совершенно нелепых. Все это, конечно, не укрепляет, а наоборот, внутренне ослабляет существующий строй.
22. Материальные и идеологические отношения, господствующие в стране, определяют, наконец, и нравственное состояние «советского» общества. Старая, религиозная мораль, взывавшая к осуществлению идеала добра и правды, опираясь на идею загробного воздаяния, давно дискредитирована в глазах большинства членов нового общества, хотя холодная абстрактность официальной идейной пропаганды и заставляет тянуться некоторых вспять под обаяние старой религиозной символики. Новая, материалистическая мораль теоретически не разрабатывается, не обосновывается с философской и исторической точки зрения. Она также сводится к догматическому провозглашению абстрактных лозунгов, не могущих затронуть человеческое сознание сколько-нибудь сильно и глубоко.
А между тем, материальные отношения, господствующие в «советском» обществе, часто способствуют возникновению аморальных переживаний и поступков. С одной стороны, слишком большая материальная, семейно-бытовая обеспеченность партийно-бюрократических верхов часто вызывает у самих «номенклатурных» работников, а в особенности у членов их семей не только самодовольство и заносчивость, но нередко и развращенность, оно толкает их на стремление к еще большему достатку, на разбазаривание и присвоение государственного имущества, на жажду удовлетворения своих разнузданных страстей, иногда даже приводящих их к преступлениям. Представители такой развращенной чрезмерным достатком молодежи получили даже в прессе название «плесени». Иногда о них пишут, часто их судят, но положение от этого не меняется. С другой стороны, материальная необеспеченность трудящихся города и деревни часто толкает их на повышение своего слишком низкого жизненного уровня путем воровства, также приводит их к нравственной растленности, выражающейся в пьянстве, в издевательстве над женами и детьми, в домашних склоках, в нежелании работать, в хулиганстве и часто бессмысленных преступлениях.
При этом странно не только то, что остро нуждающиеся люди портят жизнь своих семей, идут на преступление. Гораздо хуже то, что люди, работающие и часто неплохо зарабатывающие, часто бросают своих жен и детей, а иногда берутся за ножи из-за полной нравственной невоспитанности и опустошенности. Они доходят при этом иногда до зверства, до садизма, например, проигрывая друг другу в карты жизнь случайных прохожих и проезжих.
В лучшем положении находятся как будто средние слои «советского» общества, которые не ведут слишком обеспеченной, беззаботной жизни, а в то же время зарабатывают достаточно, чтобы сводить концы с концами и вести «нормальную» жизнь с членами своих семей. Но именно в нравственном сознании этих средних слоев особенно наглядно и отчетливо проявляется еще одна отрицательная сторона жизни советского общества: отсутствие в ней истинно демократического содержания и вытекающих из него активных гражданских интересов. Отсутствие таких интересов приводит часть этого общества в мир личных, семейных, частных запросов и отношений, к обывательскому существованию. Рядовой советский гражданин помимо служебных забот думает, главным образом, о приобретении личного имущества - хорошей квартиры, дачного участка, телевизора, костюмов и т.п. Он копит на это деньги, гордится всем этим перед родственниками и соседями. Люди такого пошиба являются по сути дела представителями «советского мещанства».
Отсутствие в жизни нашего общества живого демократического содержания, отсутствие свободы мнений, свободы слова, официальность и формальность идеологии - все это разъединяет членов общества в их повседневном существовании, делает их безучастными и равнодушными друг к другу. Конечно, встречаются сплоченные семейно и профессионально коллективы, члены которых нравственно поддерживают друг друга и заботятся друг о друга. Но это - оазисы в общей пустыне равнодушия и нравственного одиночества. Если у человека нет большой, хорошей, дружной семьи и близких друзей, он связан в жизни только с холодными бюрократическими начальниками на работе и равнодушными соседями дома. Из тех и других мало кто проявляет желание и готовность помогать ему в беде. «Советские граждане» в общем и понятия даже не имеют о том, что значит настоящая социалистическая демократия и вытекающая из нее коллективность нравственных отношений. Таким образом, если в своей социально-политической жизни «советское» общество давно стало централизованно-бюрократическим, то в своих идеологически-нравственных отношениях оно давно уже стало авторитарным. Большинство его сознательных граждан, преданных существующему строю, обладают мировоззрением «марксистско-ленинским», миросозерцанием - ведомственным и мироощущением - обывательским.
23. Однако стремление к имущественному приобретательству и личному обогащению обусловлено не только теми особенностями нравственно-экономических отношений, которые господствуют в нашей стране. Здесь действуют, по-видимому, и гораздо более глубокие исторические причины.
А.И.Герцен писал в 1869 г. в первом письме к «старому товарищу». «Подорванный порохом, весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. Потому что он внутри не кончен и потому еще, что ни мир настоящий, ни новая организация не настолько готовы, чтобы пополниться, осуществляясь».2
«Русский путь перехода к социализму» как раз и заключается в том, что по причине слабости нашей буржуазии, крепко связанной с самодержавно-помещичьим строем и ввиду их общенационального банкротства, развитие капитализма в России было прервано в самом начале. Русский народ так и не узнал, не испытал полноценного развития капиталистических отношений. Эти тенденции не получили соответствующего удовлетворения в объективных социальных процессах. Но они существовали субъективно, внутренне и были подавлены резким переходом к экспроприации частной собственности на средства производства. Русский «буржуазный мир» был «внутри не кончен» и, естественно, он стал постепенно проступать в мире «социалистическом» в той мере, в какой это позволяют ему принципы «социалистического» производства и общежития. Возврат к этому миру, конечно, уже невозможен, но он, «загнанный в глубь души» советских людей, проявляет себя и создает глубокие внутренние препятствия успешному развитию нового общества.
24. Такова отрицательная сторона общественной жизни народа, который первым пошел по «русскому пути перехода к социализму» и идет по нему вот уже полстолетия. Все эти отрицательные черты сложились в период сталинского руководства, продолжавшего около 30 лет. Сталин умер в 1953 году, и после его смерти произошли как будто разительные перемены. Законность вступила в свои права, ни в чем не повинных людей перестали объявлять «врагами народа», хватать, негласно судить, казнить, ссылать, держать в концлагерях.
Но изменился ли при этом и самый строй общественной жизни нашей страны? На этот вопрос приходится ответить отрицательно. По-прежнему власть в государстве принадлежит партийно-бюрократическим верхам. По-прежнему экономические процессы и политические отношения остаются скрытыми от трудящихся масс. Ни профсоюзы, ни какие-либо другие организации граждан не принимают участия в управлении. По-прежнему трудящиеся механически голосуют на выборах за заранее выбранных депутатов в Советы, а от их имени по-прежнему правят министры, председатели исполкомов, секретари обкомов и райкомов, назначенные ЦК и обкомами партии. По-прежнему существует контраст между чрезмерной материальной обеспеченностью правящих верхов и крайне низкой заработной платой рабочих, служащих и колхозников. По-прежнему на этой почве возникает множество уголовных преступлений. По-прежнему в сознании общества господствует официальная идеологическая концепция, насаждаемая сверху и не подлежащая обсуждению по существу. И все это по-прежнему создает проявления общественной безнравственности. «Советские» граждане по-прежнему лишены какой-либо истинно-демократической воспитанности. Они покорно выполняют предписания высшей власти и живут производственно- и служебно-обывательской жизнью.
Эта неизменность принципов управления страной имеет свои внутренние и внешние причины. Первые, в основном, заключаются в том, что партийно-бюрократические верхи, сложившиеся и воспитанные при Сталине, считают невозможным отказаться от неограниченности, бесконтрольности и безответственности личной власти, от засекреченности своих политических и экономических решений. Они сжились со всем этим и не понимают или делают вид, что не понимают, насколько все это в корне противоречит принципам подлинной социалистической демократии. Характерен в этом отношении тот факт, что попытка Хрущева хотя бы отчасти ограничить благосостояние «номенклатурных» работников не привела к сколько-нибудь существенным результатам. Они просто не разрешили это ему сделать.
Внешней причиной сохранения принципов управления является появление на авансцене капиталистического мира новой могущественной и все более агрессивной державы - США. Это заставляет правительство СССР тратить огромные средства на оборону, сохранять жесткий политический режим в стране, засекреченность экономики и политики, неограниченность своей власти.
Для изменения существующего положения необходим перелом в верхах. Инициативы снизу ждать невозможно. Трудящиеся массы так привыкли к повиновению, что не могут заставить правящие круги взяться за осуществление тех задач, которые в последние годы своей жизни поставил перед советским обществом Ленин.
Коммунизм не сводится к росту производительных сил, производительности труда и материальной культуре. Коммунизм есть прежде всего полное торжество социалистического демократизма и свободной гражданской самодеятельности масс, основанной на самоуправлении трудящихся во всех областях жизни. Пока не начнут постепенно и сознательно преодолевать тяжелые извращения социалистической демократии, являющиеся существенной особенностью современного общественного строя в СССР, никакого коммунизма в этой стране невозможно будет достигнуть ни через 20, ни через 100 лет. При таких условиях возможна лишь пародия на коммунизм.
_________________
1 См.: Ленин. Соч. Изд. 4-е. М., 1952. Т. 13. С. 216.
Далее в тексте цитируется это издание с указанием тома и страниц. (В рукописи Г.Н.Поспелова источники цитат не указаны.)
2 Герцен А.И. К старому товарищу. Письмо первое // Собр. соч.: В 30 т. М., 1960. Т. 20. Кн. 2. С. 577.