№1/2, 2011 - 3 января 2011 года исполнилось 75 лет со дня рождения русского лирического поэта Николая Рубцова, а 19 января исполняется 40 лет со дня его трагической гибели
Олег Кашин Справка
Журналист издательского дома "Коммерсант", сотрудничал с изданием в 2003-2005 годах и возобновил работу в 2009 году. Ранее в 2007-2009 годах был заместителем главного редактора журнала "Русская жизнь", работал в изданиях "Известия", "Эксперт", "Комсомольская правда в Калининграде".
Печатались вместе
История любви бизнесмена к поэту
I.
«Пушкин, Есенин, Рубцов — и все, точка. А запятые между ними — это Тютчев, Фет, Пастернак всякий. Они — поэты для себя, а эти трое — для нас, для всех. На каждый день, на каждый случай. Гении», — ягодный магнат Михаил Васильевич Суров замолкает и смотрит куда-то мимо меня — наверное, хочет вспомнить стихотворение, но оно, как назло, вылетело из головы.
Ягодный магнат — это не метафора. Брусника, морошка, черника, но прежде всего — клюква, — для вологодского олигарха Сурова эти слова значат, может быть, гораздо больше, чем для любого московского олигарха значит слово «нефть». Сурову принадлежат разбросанные по вологодским лесам 59 заготовительных пунктов, 11 грузовиков-вездеходов ГАЗ-66, и, когда сезон, на Сурова работает 2700 человек — крестьяне и пенсионеры.
Ягоду он покупает у сборщиков по 70 рублей за килограмм. Потом перепродает в Москву или куда-нибудь еще (ягодные морсы в последнее время выпускают практически все российские сокопроизводящие компании), на каждом килограмме зарабатывает доллар. Если учесть, что средний урожай составляет полторы тысячи тонн в сезон, нетрудно посчитать, что Михаил Суров зарабатывает полтора миллиона долларов в год — не так уж и много, и то, что он входит в пятерку самых богатых жителей Вологды, свидетельствует только о том, что Вологда — город бедный.
Зато тратит свои миллионы Михаил Суров совсем не так, как обычный российский предприниматель. Ездит на джипе по глухим деревням и скупает у старушек старинную домашнюю утварь («Где растет ягода, там нет дорог, а где нет дорог — там до сих пор XVIII век»). За четырнадцать лет собрал огромную коллекцию — одних деревянных уточек-солониц у Сурова — сто семьдесят штук, а в Русском музее в Петербурге — всего семнадцать.
Но в последние годы коллекционирование деревенской утвари перестало быть самым любимым занятием Сурова. Сегодня для него дело жизни — Николай Рубцов, любимый поэт и великий земляк.
II.
Михаилу Сурову 53 года. Легальным бизнесом занимается с начала девяностых, но еще задолго до этого был заметным вологодским теневым капиталистом. Коллекционировал и продавал антиквариат, в 1980 году был арестован за незаконные золотовалютные операции.
— Это перед Олимпиадой во все областные города пришла разнарядка — бомжей, проституток выслать, валютчиков посадить, — объясняет Михаил Васильевич. — А у нас город маленький, тихий — никого не было. Собрали коллекционеров — было нас 11 человек. У меня в коллекции были, конечно, и золотые, и серебряные монеты — ну и пришили мне махинации с драгметаллами. Так что, как и все порядочные люди, посидел в тюрьме. Семь лет, от звонка до звонка.
В его облике и манере говорить, впрочем, нет никаких примет сидевшего человека — что и неудивительно. В колонии Суров писал исследования по древнерусскому искусству. Ну, или сейчас говорит, что писал, но это неважно — он действительно знает о культуре русского севера не меньше профессионалов (у самого Сурова нет никакого искусствоведческого образования, диплом юрфака он получил, когда ему было уже за сорок), которые к тому же не очень его любят, считая выскочкой и невеждой.
III.
Но Николай Рубцов рассорил Сурова с официальной Вологдой еще сильнее, чем древнерусское искусство.
— Знаешь, как у нас принято? Рубцов — это наше все. Светоч и икона. А кто что-нибудь по-другому скажет — тот враг, который пытается из светоча и иконы сделать пьяницу и раздолбая. Как будто бы пьяница и раздолбай не может быть светочем и иконой! Они не понимают, что гениальность — это такая выпуклая вещь, которая появляется среди человеческой массы неожиданно и очень редко. Чик — взорвался, поразил, исчез. А пьяница он или нет — дело десятое.
Бронзовый Рубцов на набережной у плавучего ресторана «Поплавок», в котором поэт выпивал задолго до превращения в бронзовый памятник, под описание Сурова подпадает полностью — худой, в нелепом пальто, с чемоданчиком в руке, как будто из дома выгнали. Я подумал, что Сурову должен нравиться этот памятник, но он замахал руками:
— Я не люблю там бывать, особенно в праздники. Собирается большая толпа. Процентов десять приходят сами, остальных — сгоняют по разнарядке. У нас однажды даже скандал был, когда на юбилее Позгалев, губернатор, прямо у этого памятника говорил речь и потом стал читать стихи Рубцова: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет». А потом оказалось, что это Есенин, и после этого Позгалев приказал, чтобы все правительство в перерывах между заседаниями слушало стихи Рубцова, всем диски раздали. Вот с такими вещами у меня этот памятник ассоциируется. Но иногда еду мимо — а там пьяницы стоят. Наливают ему стакан, плавленый сырок кладут. Я тогда останавливаюсь и просто смотрю, до слез.
Два года назад, когда отмечали семидесятилетие поэта, торжества проходили в Москве, в музее Пушкина. Сурова тоже пригласили, а оказалось еще хуже, чем в Вологде:
— Ну представь. Собралась публика в брильянтах, Михалковы всякие, еще кто-то — я и не знаю, как их всех звать. И два больших стола. Стоит охранник со списком и говорит — так, вот вам сюда, вы дорогой гость. А вам — к этому столу, здесь бутерброды потоньше и водка подешевле. Рубцов бы такое увидел — в гробу бы перевернулся.
IV.
«Перевернулся бы в гробу», — эта формула звучит уже и в адрес самого Сурова из уст официальных рубцоволюбов. Причина — огромная 744-страничная книга «Рубцов», которую Михаил Васильевич издал к тому же юбилею на собственные деньги. «Книга отпечатана с готового оригинал-макета, за ее содержание типография ответственности не несет», — более идиотской надписи, наверное, не придумаешь, потому что — ну кому в голову придет считать, что типография (то есть рабочие и инженеры, обслуживающие печатные машины) может нести ответственность за содержание книг?
— Я видел «Поваренную книгу анархиста» с рецептами бомб и зажигательной смеси, видел — да что видел, в Москве покупал, в Госдуме, — «Майн кампф» на русском языке, или «Технику минета» какую-нибудь — и нигде таких надписей не было, — Суров делает вид, что жалуется, но скрыть гордость получается плохо. Еще бы — если в Вологде ни один магазин не взял книгу на реализацию, если типография снабжает выходные данные таким трусливым предостережением, если областные прокуратура и УВД ведут служебные проверки по факту издания — значит, это действительно стоящая книга.
Но если совсем честно, дело не в самой книге, а в одной главе — в ней опубликованы отсканированные страницы уголовного дела номер 3456, возбужденного вологодской прокуратурой по факту убийства Николая Рубцова 19 января 1971 года. Дело до сих пор считается засекреченным, срок секретности истекает в 2046 году, и никто не знает, как секретные документы попали в руки предпринимателя. Сам он в предисловии пишет просто: «волею судеб», на мой прямой вопрос ответил: «Кого могли, уже всех наказали. Пускай расследуют, мне-то что». Потом, когда я повторил вопрос, уточнил: «Мне ничего не грозит, они никогда не найдут того, кто передал мне дело», а через несколько минут, уже без вопроса, Суров сам не выдержал и признался (хотя и так ясно было): «Менты сами и сдали. Как? За бабки, как же еще».
V.
— Может быть, конечно, я что-нибудь и нарушил, но ведь мне никто не объяснил, зачем это дело секретить на столько лет? Он же не маньяк, не шпион — он поэт, великий. А ведь секретность породила массу слухов поганых, и я — именно я, что бы кто ни говорил! — положил этому конец.
Читать то, что рассекретил Суров, все-таки жутко. «Трупное окоченение хорошо выражено в обычно исследуемых группах мышц. В лобно-теменной области головы обширный участок облысения. Волосы на голове русые, длиной 5 см., глаза закрыты. Соединительные оболочки глаз бледные. Роговицы мутноватые. Зрачки равномерные, округлой формы, диаметром 0,4 см., хрящи и кости носа на ощупь целы. Рот закрыт. Язык за линией зубов. Кайма губ синюшная. Отверстия носа, рта и наружных слуховых проходов свободные».
Из протокола допроса обвиняемой, Людмилы Грановской (Дербиной), гражданской жены Рубцова: «Вопрос: Когда вы душили Рубцова, то отрывали всю руку от его горла, или нет? Ответ: Я один раз отрывала руку, а затем снова схватила за горло. Горло у Рубцова было каким-то дряблым. Я давила Рубцова, то ослабляя силу зажима, то усиляя его».
Есть и забавные вещи — впрочем, тоже жутковатые. Вот, например, показания соседа снизу: «В быту Рубцов был не особенно аккуратен, часто оставлял незакрытым водопроводный кран. Так, по вине Рубцова, мою квартиру трижды заливало водой. Я хотел жаловаться на Рубцова, но он всегда вежливо извинялся, и я как-то прощал его. Уточняю: за ремонт квартиры Рубцов мне денег не платил, а я сам израсходовал на ремонт 180 рублей». Для тех, кто не знает: это — хорошая месячная зарплата в то время.
Соседка обвиняемой по дому в деревне: «Рубцов с жителями нашей деревни никогда не здоровался и даже смотрел как-то не по-человечески, скорее искоса, по-волчьи».
Еще в деле — много протоколов с показаниями вологодских писателей и журналистов, охотно рассказывавших следователю Меркурьеву о пьянстве Рубцова. «Я не могу точно сказать, трезвый был Рубцов или выпимши, но Рубцова трезвым встретить было трудно», — говорит выпускник Высшей партийной школы писатель Задумкин. «В ресторане Рубцов был уже пьян, хотя у Рубцова никогда не понять, сильно он пьян или нет», — добавляет завотделом комсомольской жизни «Вологодского комсомольца» Некрасов. «Рубцов выпивал довольно часто. Неоднократно приходил в редакцию немного выпивши, встречался в нетрезвом виде на улице», — это из показаний заведующего отделом оборонно-массовой работы той же газеты Третьякова. «В качестве примера, — говорит фотограф Кузнецов, — могу привести такой случай. Однажды Рубцову была необходима фотография, и он просил меня сфотографировать. Сфотографировать Рубцова я не мог длительный период времени, т. к. он был все время в нетрезвом состоянии». Правда, тот же фотограф уточняет: «Я не понял, выпивши был Рубцов или с похмелья, поскольку выражение лица у Рубцова всегда одинаковое».
— А потом они все написали мемуары, как они его любили, как кормили с руки, какой он был ангел, — объясняет Михаил Суров. — Естественно, им было неприятно прочитать эти показания, о которых они сами давно уже забыли. Забыли и поверили своим мемуарам.
Мне начинает казаться, что Суров просто ревнует.
VI.
— Два раза по велению губернатора рассыпали набор моей книги, — рассказывает Суров. — На третий я уже заорал — вы что, совсем уже, что ли? Я полтора миллиона заплатил за тираж, и если не напечатаете, я эти деньги из вас выбью. Напечатали. Странно, да? Просто вы в Москве оторвались от жизни. У нас абсолютно советская патриархальщина, средневековый строй. Даже деньги не все решают, главное — отношения с властью. А у меня какие могут быть отношения? В «Красном севере» (областная газета, — О. К.) до сих пор меня громят как наймита и отщепенца. И никому нет дела, что я для памяти Рубцова сделал больше, чем все авторы 108 диссертаций по Рубцову, которые в прошлом году защитились. Я не защищаюсь, зато я сколько неизвестных его стихов нашел. Как? Да люди сами приносят. Одна женщина принесла рукопись, ей стихи посвящены, просит — «Только сделайте так, чтоб муж не знал». Я это стихотворение издал без посвящения, конечно. Или у одного мужика нашел бутылку из-под водки. На этикетке Рубцов написал: «Ее ты выпей на моих похоронах, без сожалений „ох“, без восклицаний „ах“». Гениально же, а? Мужик тоже просил его не называть, потому что он вначале хотел бутылку сохранить, а потом все-таки выпил водку, только этикетку отодрал. И теперь ему стыдно.
VII.
Суров рассказывает о Рубцове как о своем хорошем друге, и я пытаюсь представить их вместе — того тихого маленького Рубцова с чемоданчиком и огромного Сурова, размахивающего руками и недовольного тем, что в Вологде «даже деньги не все решают». Забавная получилась бы пара, трогательная.
Вдруг Суров вспоминает:
— А ведь мы же с ним были знакомы. Я тогда учился в девятом классе и ходил в клуб юнкоров при «Вологодском комсомольце». Захожу однажды в редакцию — а там мужик какой-то в длинном шарфе. «Здрасьте, — говорит, — вы не знаете, когда откроется бухгалтерия? Я поэт Рубцов». «А мы писатели долбаные», — ответил я. Он заинтересовался и попросил показать заметки. У меня с собой были две, одна ему не понравилась. Я писал про наставничество — ну, когда старые рабочие молодых чему-то учат. Он сказал мне: «Все это шелуха, все пройдет». А вторая заметка, про клуб филателистов — понравилась. И через несколько дней ее действительно напечатали на последней полосе «Вологодского комсомольца» — рядом со стихами Рубцова. Так что мы и знакомы были, и печатались вместе.
Насчет «печатались вместе» Суров, конечно, шутит. Ягодный миллионер слишком любит Рубцова, чтобы всерьез называть себя его знакомым — а тем более равнять с собой. Но вся нелепость суровской любви к Рубцову выглядит как-то очень правильно — гораздо правильнее и адекватнее обязательных к прослушиванию аудиокниг и прочих проявлений официальной любви к поэту. Да и, в конце концов, любовь нелепой не бывает.
I.