Инна Захарова (1951) поэт, правозащитник.
Дочь поэтессы Анны Фишелевой и поэта Бориса Сухорукова, жена известного правозащитника Евгения Захарова. Пишет стихи с детства. Но печататься в условиях советского режима не могла и не хотела. Первая ее книга, «Триптих», вышла в свет в 1991 году и представляет собой избранное из трех написанных за двадцать лет книг – «Тишина», «Зимние сны», «Холодное солнце». В 1996 и 2004 гг. вышли книги стихов «Остров» и «Пустыня». Печаталась в украинской и зарубежной периодике. По образованию филолог, последние десять лет работает обозревателем еженедельника «Права людини», издаваемого Харьковской правозащитной группой
* * *
Концепция света включает концепцию тьмы.
Концепция тьмы исключает концепцию света.
Но летом горячим не видно, не слышно зимы,
но зябкой зимой все мерещится новое лето.
И все ж крестоносцы усердно молились Христу,
стянув рукавицу в налипшей коричневой крови,
чтоб дней быстротечных своих позабыть пустоту
в надежде достичь бескорыстной волшебной любови.
Мы вечные пленники этой земной кутерьмы,
не знаем границы такого желанного света,
который, к несчастью, включает концепцию тьмы,
а может быть – к счастью. Но кто нам расскажет об этом?
ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ «Век девятнадцатый, железный,
поистине жестокий век».
Александр Блок
Звонки мобильных телефонов,
и тропы звездные ракет,
молитва – шепотом и фоном,
и небо наше, как паркет.
Танцуй на нем, как в бальном зале,
играй планетами в футбол,
и кажется – мы все узнали,
и карты брошены на стол...
Век девятнадцатый, далекий
в разгадке близкой бытия,
в тоске железной и жестокой
одно узнал он слово – «я».
Чем это слово обернулось?
И что нам делать с ним сейчас?
За сотню лет душа очнулась,
и слезы брызнули из глаз...
* * *
Инстинкт свободы – дар нелепый,
мне с ним не сладить, не ужиться.
Краюха дня – краюха хлеба,
и кружка ночи, чтоб напиться.
Я узница своей же воли –
своей свободы непреклонной.
О, мне бы быть травою в поле,
волною ветрено-зеленой.
Но, словно каторжник, ломаю
я будней каменную стену,
и ничего не понимаю
я в этой каторжной Вселенной.
* * *
Расскажи мне о том, чего сам не знаешь.
То, что знаешь ты – уже всем известно.
С аэродрома памяти железной птицей взлетаешь,
Чтобы опуститься на то же самое место.
С аэродрома памяти – железною птицей!
А раньше бывало – чайкою или голубем диким.
Что же с нами могло за тысячу лет случиться?
Слышу металл в человечьем отчаянном крике.
* * *
И сколько зим, и сколько лет,
и тень не тень, и свет не свет,
и на семь бед один ответ, –
но мы его не знаем.
Полынный берег, желтый пляж,
и дуб столетний, словно страж, –
привычный, верный нам пейзаж,
где будней злая стая,
как стая черная ворон,
кружит под колокольный звон,
потери не считая.
И это родиной зовут?
И это наш с тобой приют?
Часы на старой башне бьют...
И время тихо тает...
Да, это родина, поверь,
в бессмертье отпертая дверь –
и наше вечное «теперь»,
где наши сны витают.
* * *
В шорохе шин или в конском топоте
век являл нам земную сущность.
Ох, не ровными были тропы те,
ох, не райскими были кущи.
Не ко времени солнце кануло,
не ко времени снова встало.
И надежд золотые гранулы
воля темная растоптала.
Не ко времени время тянется:
кем бы ни был ты – прячься, странник!
Все прошло, только даль туманится –
гром вчерашний уже не грянет.
* * *
Т.М.
По одному во мгле загораются фонари.
Горбится над старым городом вечер.
Не смотри ты на меня, не смотри,
все равно я тебе ничего не отвечу.
Неужели ты думаешь – мне известно,
как распыляются молекулы времени на лету?
Кладет цветы к подножью случайного памятника невеста,
сама не зная, зачем тревожащая далекую маяту.
Давай не будем думать сейчас о вечных
проблемах, сотворенные бессознательной жаждой жить.
В краткий миг бы бываем с тобой беспечны,
В краткий мин настоящее нам дано любить.
* * *
В первозданных легендах оживает бытие вчерашнее,
где любовь и ненависть только суть одной теоремы,
где страна моя, как подземное царство, страшная,
та страна, где родился мой сын и все мы.
И к Евклидовой геометрии непричастные,
параллельные наши только в Космосе пересекутся,
и не глядя на реки живые, земные, красные,
ветры будущего над обелисками дней смеются.
* * *
Сегодня вспомнила тебя.
Случайно или нет – не знаю.
Как я любила, не любя,
и наш закат, как свечка, таял.
Я виновата. Да. Прости.
Напрасно образы тревожат.
Реальность – словно пыль в горсти –
и ты моя реальность тоже.
* * *
А в детстве ветер – разноцветный.
Теперь он – серый и угрюмый.
Влюблен он в рощу безответно,
и пыль – его глухие думы.
О, клубы пыли в миг весенний,
под грохот старого трамвая.
Иду и что-то напеваю,
забыв, что ветер ждет спасенья.
Он о себе напомнит тучей,
дождем и лужей непролазной,
тоской внезапной и колючей…
Дождь, ветер, вечер красноглазый.
* * *
Печаль – единственная нота,
которую мне дал Господь.
Она – и кровь моя, и плоть,
и круг свободного полета.
В печали ночь, печален день,
грустят и улицы, и зданья.
Весной печалится сирень –
и слышит осени дыханье.
А осенью задумчив клен –
и красота его мгновенна.
Живая книга, смертный сон...
Печаль – основа всей Вселенной.
* * *
Мне сон приснился – я приснилась сну,
и в отраженье времена застыли.
Как в Интернете, нить свою тяну,
чтоб явь и сон навеки вместе были.
И сну приснится омут золотой,
в котором я, счастливая, плескаюсь.
А мне часов старинных снится бой
и детская, веселая усталость.
Все в доме спят, мурлычет рыжий кот,
и сны летят, как бабочки на свечку.
Где явь, где сон – никто не разберет,
и не войдет в одну и ту же речку.
* * *
Рассказали нам древние греки:
Прометей подарил нам, людям,
и небесный огонь и память.
У огня так приятно греться
и приятно об этом вспомнить,
но, признаться, взглянув поглубже,
в даль веков – или просто в окна,
убедишься, что оба дара –
точно порох и зажигалка.
Память наша, костер вселенский,
на котором горит пространство,
чтобы вновь превратиться в память.
Прометей был чудесный парень!..
Но дарить сразу два подарка?
Человеку? – Неосторожно!
ИЕРУСАЛИМ
Разноцветные волны свои бугенвили душистые катят,
И прибой ароматный на красную землю нахлынул.
Мне не надо смотреть на трагический образ распятья,
Чтобы помнить Отца и веками бояться за Сына.
Льется древний поток и стремится к Господнему храму,
мир с собою уносит, который живет в настоящем.
И годами, столетьями тянется странная драма,
Где мгновенье и вечность не сходятся в сердце горящем.
* * *
Ориентальный мгновенный восход...
Ориентиры в пустыне – верблюды.
Но на глазах это древнее чудо
облаком пыли закрыл вездеход.
Дети играют на грани времен
и до Голгофы подвозит автобус.
Медленный шорох, неведомый звон –
кружится наш неприкаянный глобус.
Все так обыденно. Но не дано
видеть мне то, что лежит на ладони.
В горечи вечной мгновение тонет.
И равноценны «сейчас» и давно.
* * *
Я с собой привезла соли Мертвого моря,
шорох сизых песков и полынную горечь души.
Мы с тобою уже о слоистом пространстве не спорим,
а оно все меняет и ставит свои витражи.
Как нелепо любовь умножать и делить на минуты,
проведенные вместе, но только в пространстве другом.
Посидим, помолчим, а быть может, расскажем кому-то
нашу быль, нашу сказку, в которой мы обе живем.
СТАНСЫ АВГУСТА
В середине августа депрессия света
заставляет вспомнить то, что когда-то было.
Такой неповоротливой мне кажется сейчас планета,
и солнце, как объектив фотоаппарата, застыло.
Оторвав от земли минуту, Преображенье
вдруг уносит ввысь меня от земли тревожной.
Время замрет на миг в бесконечном своем движении
и напомнит всем, что поймать его невозможно.
В середине августа плоть сыта и блаженна,
у пчелы тяжелой полосатый экстаз от меда.
Осень подглядывает за всеми безжалостно и откровенно:
ведь плоды собирать приходится ей в любую погоду.
Произносишь слово «сейчас» и замираешь от страха.
Сколько этих «сейчас» вырубаем мы здесь под корень!
Настоящее – это просто ежесекундная плаха,
как же думать о будущем, которое растет из упавших зерен?
* * *
Севе Речицкому
Что тебе примерещилось в этот вечер,
когда вьюга колышет мир в гамаке простора?
Ты один. Ты себе представляешь нечто
вроде большого задушевного разговора...
Не спеши, не спеши вслед за призраком давним.
Каждый из нас говорит лишь с самим собою,
только себя признавая себе же равным,
не обремененным тем, что зовут судьбою.
Не спеши, не грусти – за зимою приходит лето.
В диалоге с самим собою каждый остался правым,
и кромешная тишина забирает у нас ответы,
и в один пейзаж помещает и снег, и листву, и травы.
