№10/3, 2009 - Произведения конкурсантов. Проза


Геннадий Бачериков, Россия, Москва.
Шорт лист



Писать начал в 1996 году будучи в длительной командировке в Берлине. Мои рассказы печатались в Литературной газете и различных российских еженедельниках. В 2009 г. с романом "Последняя из царской династии" я выиграл конкурс остросюжетных романов, организованный писателями Анной и Сергеем Литвиновыми под эгидой издательства "Эксмо" (Москва). Книга вышла в издательстве "Эксмо". В настоящее время пишу роман под условным названием "Жизнь при дворе", глава из которого и участвовала в конкурсе.




"Жизнь при дворе или веселые картинки из новейшей русской истории"
2008-2009г.г.


Родина, милая Родина…

Районный центр, село Черновское хоть и стояло посреди лесов, но раскинулось широко и привольно. Вокруг, перемежаемые колхозными полями и перелесками, негусто лепились деревеньки с незамысловатыми, но близкими сердцу черновчан названиями: Кнутовщина, Шохрёнки, Жаворонково, Склягино, Парфенёнки, Кунеево, Буторята. Народу в селе жило тысячи две или даже поболее. В пятидесятые там работали несколько предприятий. Маслозавод принимал молоко от окрестных колхозов и поставлял масло не только в Киров, но по слухам, аж в Ленинград. Пищекомбинат выпускал различные варенья и соленья, тоже пользовавшиеся у горожан спросом. Кроме того, на нем делали газированные напитки. О "Кока-коле" и прочих заморских редкостях тогда никто из сельчан и слыхом не слыхивал. Зато не было для детишек большей радости, чем в праздничный день выпить стакан клюквенной газировки, которая в обиходе так и называлась – "напиток". Недалеко от села располагался льнокомбинат, снабжавший льняным волокном ткацкие фабрики в Кирове и Вологде. Кроме этого, в селе еще работали МТС, магазины, почта, аптека, райвоенкомат, райотдел милиции, сберкасса, пекарня, лесопилка, детский садик и артель инвалидов – вот сколько всего!

Как и положено райцентру, посреди села располагались два самых больших здания: одно на холмике, двухэтажное, бревенчатое, обшитое потемневшим от дождя серым тесом – в нем одновременно помещались райком КПСС и райисполком; другое – старая полуразрушенная каменная церковь. В начале тридцатых с нее скинули кресты и вынесли все иконы, местный батюшка куда-то сгинул. Деревянная основа куполов к описываемому времени сгнила, и они провалились внутрь, но большая часть крыши сохранилась, что позволило устроить там пункт заготовки вторсырья.

Перед церковью раскинулась небольшая площадь, за ней чуть пониже двумя рядами на разные стороны, тесно прижавшись друг к другу спинами и боками, стояли с десяток старинных приземистых кирпичных магазинчиков-лабазов. Построили их еще до революции, но и в середине двадцатого века выполняли они свою функцию исправно.
Центр села, особенно летом и по воскресеньям, являлся местом притяжения как для жителей окрестных деревень, так и для самих черновчан. Когда бабка Прасковья, проживающая недалеко от церкви, говорила своему деду:
- Пойду в село схожу, может, чего продам, – то это значило, что ее опять можно будет найти на ступеньках одного из магазинов, где она разложит свой нехитрый товар – корзинку с ягодами, да решето с яйцами. Торговля для бабки являлась, однако, делом второстепенным. Главное, чем она занималась – это сбор и раздача разнообразных сведений о жизни окружающего мирка. Хотя она и жаловалась постоянно деду на зрение, но своими маленькими, хитрыми, выцветшими до ангельской голубизны глазками моментально вылавливала из числа проходящих мимо людей поставщиков самых интересных новостей, и сама рассказывала, что знала. Около нее постоянно стояли два-три человека, и к вечеру бабка Прасковья уже была в курсе, что на этой неделе у Никитишны из Шохренок волки задрали теленка, в Жаворонкове муж и жена, Верка и Ванька Носковы, подрались, и теперь у Ваньки рука в гипсе. Сам виноват, видел, что у бабы в руках коромысло, нечего с поленом соваться. Верка шибко убивается, как сено на зиму заготовить, а что теперь поделаешь, раньше думать надо было, когда к соседу на сеновал полезла. Она башкой своей пустой, у них вся родня такая, посчитала, что ихняя черная курица там несется, хотела яйца поискать, а Ванька подумал, что она на полюбовное свидание к соседу. Ну быват, чо ж теперь… Зато Валька Медведева, та что на Школьной улице живет, ну мать, Глашка, продавщицей в буфете при райкоме, вот та и вправду шалава! Серега Зыков, ухажер ее из Буторят, уж почитай три года как на флоте отслужил, слышь-ко медаль дали каку-то, осенью вернуться должон, свадьбу играть собирался. А она, Валька-то спуталась с приезжим геологом, что все лето возле села дырки в земле ковыряют. Бают, нефть каку-то ищут, а что за нефть? Это на керосин что ли? Ну, если на керосин, тогда ладно, а то в лавке возле моста уж почитай неделю керосина-то нет.

Люди, собираясь в село, одевались попраздничнее. Мужики, даже если из деревни, в пиджаках. Пусть ему, пиджаку, лет не менее чем владельцу, но все дырки зашиты- заштопаны, все пуговицы, даже если разные, на месте и застегнуты. Сапоги, хоть и запылились, но хорошие - юфтевые, а кто из начальства или интеллигенции, у тех – даже и хромовые. Фуражка, пусть и мятая-перемятая, несмотря на жару, плотно сидит. На пацанах штаны на помочах, либо шаровары сатиновые, рубашки чистые, на ком и вышитые, на головах тюбетейки, пилотки, а то и бескозырки с ленточками и с золотой надписью «Герой» или «Смелый», на девочках платьишки ситцевые и платочки в горошек. На ногах у тех и других "неубиваемые" сандалии, которые, кажется, сносить невозможно, поэтому они переходят от старших к младшим в почти неизменном виде, все так же натирая ноги новым владельцам. Ну а о женщинах уж и говорить нечего, которые модницы, так те и нарумянятся и напудрятся, да еще одеколоном «Красный мак», а то и духами «Красная Москва» перед выходом опрыскаются. Платье ситцевое, а у некоторых и крепдешиновое, по последней моде из книги «Домоводство» пошито. На голове косынка, тюрбаном завязана, как у артистки Розы Макагоновой, что на обложке «Советского экрана» помещена, под мышкой ридикюль черный, на ногах носочки белые с цветными полосками и туфли-лодочки на аккуратном маленьком каблучке.

Но вот тут-то главный сбой и происходил. Из двух главных бед России в Черновском, как и в большинстве населенных пунктов многострадальной родины нашей, наличествовали обе. Но если с дураками можно было как-то управиться, на край, обходить их стороной, то дороги, шедшие по главным улицам вдоль и поперек села, зрелище являли собой печальное. Машины и гусеничные трактора, поспешающие на окрестные нивы, оставляли глубокую колею, почти постоянно залитую водой, так как редкая неделя обходилась без дождей, не Сахара все-таки. Кстати, слово «машина» в то время обозначало, как правило, грузовик, потому что на все село и окрестности из легковых машин были только райкомовский и колхозный «козлики» с брезентовыми кузовами.

И если вдоль главных улиц в селе еще с царских времен проложены были тротуары из давно уже потрескавшихся и полуразвалившихся желтых каменных плит, а в прочих малопроходимых местах уже советские, деревянные, то пересечение самих улиц для обладательниц модных туфель-лодочек вызывало трудности подчас неимоверные. Магазины же стояли как на островке, с одной и с другой стороны шли проезжие дороги, которые ниже магазинов, у моста через речку Некрасиху, сливались, а выше, за церковью, расходились, одна шла до ближайшей станции, Шабалино, а другая до большого, по вятским меркам, города Котельнич. Поэтому, чтобы добраться до оазиса светской жизни, шибко модным женщинам, кому вместо туфель сапоги одеть поперек натуры, приходилось прыгать как козе, что для многих и невозможным представлялось по причине здоровой деревенской комплекции (худые бабы в сельской местности испокон веку не водились, климат, что ли для них не тот в те поры был). Кого и мужик на закорках перетаскивал, если сдюживал, а какая снимала туфли и носки, босиком переходила дорогу и мыла ноги в придорожной канаве, используя потом в качестве полотенца ужасно громадные листья лопухов, в изобилии озеленявшие поселение. Тут уж можно перевести дух и спокойно с достоинством, демонстрируя все свои неоспоримые преимущества и подмечая прямо таки выпирающие недостатки конкуренток, сначала продефилировать туда-сюда, здороваясь со знакомыми и обмениваясь всевозможными сведениями и слухами, а потом и со всем удовольствием пройтись по магазинам. Сильная половина влачилась за слабой с понурым взглядом рабочей лошади, приступающей с плугом к непаханому полю. Взгляд этот иногда все же приобретал изрядную бодрость и бойкость. Происходило это чаще всего в двух случаях.

В первом, когда посещению подвергалась «Столовая №1». Находилась она чуть подальше и справа от церкви, если смотреть со стороны магазинов. Да и, то сказать, принятие пищи в обстановке столовой разительно отличалось от аналогичного процесса в домашнем кругу. В столовой белые скатерти, цветочки в вазочке, на тарелочке стоит прибор из трех предметов – солонка, перечница и горчичница, тут же хлеб нарезанный лежит, намазывай горчицей, соли, перчи и ешь, сколько хочешь. На всех тарелках красиво написано голубыми буквами – «Общепит». К кассе подошел, а там кассирша сидит на возвышении, глядит на тебя чуть сверху – губы красные, щеки румяные, брови нарисованы, завивка «перманент», поверх завивки наколка белая, кружевная прицеплена. И остальное все у нее глазу приятственно, - где надо поуже, где надо поширше, блузка белая на груди того и гляди лопнет от напруги. Она кнопками пощелкает, ручку на кассе покрутит, и выдаст тебе талончики, а на них циферками обозначено, что ты заказал. За столик садишься, официантка подходит. А на ней черное платье с белым кружевным воротничком, кружевная же наколка в волосах, белый фартучек. И обращается она к тебе на «вы», хотя утром вместе коров в стадо выгоняли. Через пять минут глядишь, а она тебе взамен талончиков приносит супчик из белых грибов, котлету с картошкой, да картошка-то не простая, простая и дома надоела, тем более что теща тебе ее нечищеную из чугунка, в котором для поросенка варит, наложила. А тут намята с маслом, с молоком – пюре называется. Ну и, само собой, если заплатил, тебе еще графинчик запотевший предоставят, и при нем культурную закуску под названием «бутерброд» – кусочек черного хлеба, а на нем две кильки и пол-яйца (и килька-то без головы и кишок - почищена!).

Нет, дома закуска тоже хороша бывает – холодец там из свиных ножек, огурчики соленые, хрустящие или капустка квашеная с клюквой, но обстановка уже не та. Да еще теща как зыркнет от печки, как пойдет греметь ухватом об чугун. Вот мол, я надрываюся, свиное пойло ворочаю, а этот гад водку магазинну жрет и не подавится. Тут и водка колом станет, и огурец поперек горла торчком.
Есть, в столовой правда, и свои неудобства, так котлеты вилкой ковырять приходится. В селе дома-то обычно ложкой все едят. А тут положено ложкой только первое потреблять, второе же вилкой, а ей не очень-то способно. Которые интеллигенты, тем, конечно, сподручнее. Хирург Аверкиев вообще вилку в левой руке держит, а правой - ножом мясо режет, ну ему-то не привыкать, каждый день в больнице таким делом занимается.
С этим первым и вторым тоже не больно понятно спервоначалу. Саня Рыжий после знаменитого спора о способностях Валета к математике увязался за геологами в столовую, знал, что они гуртом за своих платят, ну и пристроился у них в середке. Он раньше в столовой-то ни разу и не ел, если армии не считать (а чего ее считать, там известно какая кормежка). Кассирша ему вежливо так говорит,
- Вы на первое что будете брать?
- Котлету! Макаронов и соуса побольше!
- Котлеты у нас на второе, про соус официантке скажете, а я вас спрашиваю, что вы на первое будете брать! - начала закипать кассирша.
- Ты че, Машка, плохо слышать стала? Я ж говорю - котлету!
- Вы мне гражданин Тимофеев не тычьте. У нас на первое супы, а котлета на второе.
-Да мне этот суп и даром не нужен, чего воду швыркать! Я и дома так поем.
- Так бы сразу и сказали, что первое не берете!
- Мля, Машка, ну ты и дура, недаром у тебя и в школе тройки с двойками вперемежку были. Если ты, к примеру, в очередь за клеенкой с утра в хозмаг прибежала, а там никого еще нет, а после тебя Верка Кащеева причапала, так она вторая, а ты-то первая! Вот и у меня первая – котлета, а второе – тут Саня призадумался, пить горячий чай после браги в такую жару не больно-то хотелось, - О! Какаву давай! – победоносно завершил он свой заказ, горделиво оглядываясь по сторонам и всем своим видом давая знать окружающим, что и он не лыком шит, а кое что видывал.

Если б не геологи, Саня хрен бы получил вместо котлеты и какао. Но перед ними обхаянная Машка свое реноме терять не захотела и, сунув в рожу непонятливому односельчанину талончики, так что он чуть назад не повалился, кассирша сумела-таки выдавить из себя вежливую улыбку и продолжала царствовать за своим аппаратом, лелея однако в душе коварную надежду, что вечером доложит жене Рыжего, как он посреди дня пил с геологами.
А так в столовой, конечно, культурно все, как в кино. На стенках картины разные понавешаны, самая большая – Ленин с крестьянами. Они у него в кабинете сидят, чай пьют и разговаривают по душам. Сам чайку закажешь, вроде как тоже с ними сидишь, а если глаза прикрыть, так будто и Ленина слышно. Тут главно дело только не заснуть, а то в час дня Василий Спиридоныч, местный участковый, придет. У него жена на кухне поварихой, так он каждый день, как на обед домой идет, с ведром заходит за остатками для свиньи. Увидит где какой непорядок, тут же ведро в сторону и меры принимает, которые законом определены, а кому и просто по шеям или сапогом под зад. Сапоги у него справные, всегда гуталином начищены, и мужик он хороший, если что, в положение войдет, ну а нет, так уж извини, служба такая.

Если же из столовой вниз пойти, вроде как к магазинам, то по левую руку будет улица Школьная, почти в самом ее начале, рядом с центром села находился аккуратный бревенчатый домик с вывеской «Чайная». Почему это заведение так называлось, никто сказать не может. Чего-чего, а чаю там отродясь не бывало. Единственное, что связывало этот приют истомленных воздержанием мужиков с чаем - маленькие стограммовые стаканчики для водки, которые почему-то в селе называли «чайными», хотя чай дома все пили из нормальных больших стаканов - кто из граненых, а кто из круглых.
В небольшом зале стоял пяток высоких, столешница чуток повыше того уровня, куда «поддых» бьют, столиков, так что не сядешь, да и сесть-то не куда, стульев нет. Почему так сделали, непонятно. Саня Рыжий как-то предположил, это чтоб больше влезало, и быстрее домой убирались. Да в народе "Чайную" так и называли – "забегаловка".
А влезать, конечно, было чему. Вдоль одной стены прилавок, за которым располагались полки с товаром и продавщица Нюра, женщина грандиозного ума – она все подсчитывала, обходясь без счет. Бухгалтер из сберкассы, горбатый Яков Андрианов уважительно говорил, что если бы Анна Степановна (так Нюру он один называл - культурно!) в свое время получила образование, то она смогла бы не то что чайной, а рестораном в городе Котельнич, а может и в самом Кирове, управлять. Счет в уме, правда, давал в некоторых случаях погрешности, причем, что удивительно, чем пьянее был покупатель, тем хуже считала Нюра, как будто она вместе с ним выпивала, но разница почему-то всегда выходила в Нюрину пользу. Еще удивительнее, что если посетителями были уважаемые в селе люди или кто из начальства, то, вне зависимости от степени их трезвости, погрешность моментально исчезала, и Нюра тут уж по скорости и точности счета могла дать фору железному арифмометру «Феликс», которым пользовался бухгалтер сберкассы.

На полках за спиной Нюры и обочь ее на прилавке стояли основные, продаваемые и потребляемые тут же продукты, коими являлись пиво, вино и водка. Закуска, конечно, тоже всегда наличествовала, но ей сильно не баловались, а кто и вовсе рукавом занюхивал, с войны еще привычка.
Про пиво и водку говорить много нечего. В ту пору разнообразием этих напитков народ не поощряли. Пиво было двух сортов – бутылочное и бочковое. Водка же одна – московская особая, про которую Кузьмич говорил, что она будто бы изобретена великим химиком Менделеевым, не в последнюю очередь для себя лично. Народ скептически хмыкал в ответ на это, все шибко сильно удивлялись, как это водка может быть изобретена? Что, тогда получается, и воду кто-то изобрел!?
А вот вино - это да! В селе в ту пору всю выпивку делили на два вида – «белое» и «красное». «Белое» - так называли водку, а «красное» - это все остальное. И было отчего чесать голову мужику, приехавшему из дальней деревни, когда глядел он на эти полки, уставленные островками бутылок с разными наклейками. Тут тебе и настойки, наливки всякие – черемуховая, вишневая, малиновая, и вермут трех сортов - белый, розовый и красный, и портвейн с разными номерами. Портвейн, правда, вызывал разные закавыки. Прежде всего, называли его обычно «протвейном», видно для русского уха так привычнее получается. Потом, когда перестали бояться арестов по любому поводу (а часто и без него), то его стали называть «партейным» вином. Продавщица даже и не удивлялась, когда просили одну «белого» и одну «партейного». А вот с номерами – это, конечно, маху дали! Поди, разбери, чем «семьдесят второй» от «тридцать третьего» отличается. Когда мужик «под мухой», то у него все цифры из башки напрочь вылетают. Чего уж тогда говорить о «семьсот семьдесят седьмом». Это и в трезвом-то виде не каждый выговорит, просто скороговорка какая-то. Поэтому в народе он шел как «три семерки». Который мужик, если из деревни и арифметике хоть немножко обучен, так тот вообще на бутылки с «семьсот семьдесят седьмым» крестился, соображая, что тут и до «числа зверя» недалеко, а не из него ли номер-то и сообразили? Кроме того, самый любимый народом портвейн почему-то шел под несчастливым, «тринадцатым» номером, может, поэтому и не было счастья в жизни у большинства?

Когда в конце пятидесятых еще одна из братских стран, а именно - Алжир, начала бороться за независимость, то первое, что ей понадобилось для борьбы – это, конечно, оружие. Военные склады СССР были под завязку забиты выпускавшимися еще во время войны разнообразными видами смертоубийственной техники, да и после войны далеко не сразу производство перестроилось на мирный лад, предпочитая собирать уже привычные за четыре года автоматы вместо швейных машинок. В обмен на оружие и прочую технику братья по классовой борьбе, объявившие о намерении строить социализм, бойко начали поставлять верблюжьи одеяла и вино. Верблюд для России зверь непривычный, да и народ здесь испокон веку стегаными одеялами укрывался, так что это изделие сильно спросом не пользовалось. Ну а вино, оно и в Африке вино. Тем более, учитывая, что виноделие в Алжире организовали французы-переселенцы, стоило ждать уж если не поставки воспетых классиками русской словесности бургундских и шампанских вин, то, по крайней мере, чего-то отличающегося от обычных горячительных продуктов, потребляемых на просторах России. Так оно и вышло, правда, не совсем в ту сторону.

Когда на одной из полок «Чайной» появилась стайка бутылок с веселыми разноцветными наклейками и простой и незамысловатой надписью на них - «Алжирское», собравшиеся там в тот день мужики поинтересовались у буфетчицы органолептическими свойствами данного напитка, на что та резонно заявила, что если бы она из каждой бутылки пробовала, то вследствие тонкости женской натуры, в отличие от них, кому хоть по ведру подавай, давно бы спилась. Продегустировать новинку никто не торопился, поэтому Кузьмич рассказал о международном положении Алжира и тонко подвел слушателей к следовавшей из этого необходимости поддержать народную республику путем потребления производимого ей продукта. Слушатели борьбе братского народа горячо сочувствовали, но тратить свои трудовые незнамо на что не решались. Тут на счастье терзаемого неизвестностью мужского общества в «Чайную», как запаленный конь на водопой, ворвался истомленный жаждой Саня Рыжий. Он только что привез кому-то машину сена, что доказывали, торчащие из огненной шевелюры обылки, и теперь с удовольствием предвкушал радости жизни, которые его ожидали в этом оазисе в обмен на полученный гонорар. С ходу узрев новинку, он быстро прикинул, что вместо бутылки «белой» можно взять аж три «Алжирского». Доказав самому себе таким образом экономическую целесообразность покупки, Саня решительно потребовал целую бутылку. Кто-то из мужиков попытался было посоветовать сначала взять на пробу, поскольку в «Чайной» в основном на разлив и торговали, но Саня небрежным жестом миллионера, случайно зашедшего в булочную, отмел все эти нелепые поползновения и широким размашистым движением руки набухал из открытой услужливой Нюрой бутылки полный, даже и с венчиком стакан. Чтобы показать искушенность в таких тонких и интеллигентных как дегустация делах, он не выглотал стакан в два приема, как делал это обычно, а, отставив мизинец, начал пить мелкими глотками, изобразив первоначально на лице заинтересованную озабоченность с признаками легкого вожделения. Однако первый же глоток вызвал некоторые нервические движения на физиономии дегустатора, и присутствующим как будто даже показалось, что рука его не то чтобы дернулась, стремясь оторвать стакан от губ, а вроде бы только слегка обозначила это движение, но все-таки…. С Саней такого, чтобы он недопитый стакан отставил, с колыбели не случалось. В наступившей тишине окружившие его мужики лишь сопровождали взглядами каждый глоток вина, с громким бульканьем явственно прокатывающийся по горлу Сани. Когда процесс завершился, и Рыжий оторвал стакан от губ, все заметили, что выражение лица его значительно изменилось. Уже ни о каком вожделении речи и не шло, Саню словно перекосоротило, как директора льнозавода, у которого половина лица вследствие фронтовой контузии была парализована.
- Ну, чо? – не выдержав напряженного молчания, сунулся к Сане любопытный Кузьмич. Дегустатор молчал, - то ли думал, что сказать, то ли собирался с силами, чтобы открыть рот. Наконец, пару минут спустя, когда лицо его приняло обычное для него шкодливое, как у собаки, готовящейся стащить со стола кусок колбасы, выражение, он ни слова не говоря, сунул в карман недопитую бутылку и быстрым шагом направился к двери.
- Сань, ну как винишко-то, скажи хоть чо-нибудь?! – бросил ему вслед еще один из недоуменно молчащих мужиков.
Рыжий, который уже приоткрыл дверь, дернулся и замер, как будто ему в спину ударила вражеская пуля. Затем непонятно кинул через плечо, - Настоящий виноградный сок! – и торопливо скрылся за дверью.
- Должно, понес детишкам спробовать, - объяснил странное поведение Сани догадливый Кузьмич. – Ну-ка , Нюра, плескани и мне в чайный стаканчик. Дюже хочется отведать виноградного-то соку.

Вослед Кузьмичу выстроилась небольшая очередь. Когда всем было налито, он, чувствуя некоторую ответственность за придание процессу политического, международного оттенка, поднял стакан и произнес, - За солидарность с братским народом Алжира, сбросившим, так сказать, иго…
Подумав немного, добавил: - Чтоб и им так же хорошо жилось!
Внеся, таким образом, свой вклад в дело борьбы за независимость, Кузьмич сделал первый глоток, и лохматые брови его удивленно поползли вверх. Однако оправившись, он выплеснул остатки в рот и проглотил, после чего его непроизвольно передернуло, и он крякнул, как если бы вдруг с сильного мороза зашел в теплую избу. Остальные мужики последовали его примеру, и в чайной опять повисло молчание, на этот раз с признаком некоторого изумленного недоумения.
- Кузьмич, - наконец робко спросил один из мужиков, - а виноград-то вроде сладкий?
Многомудрый Кузьмич, повертел в руках стакан, посмотрел, как туда-сюда бегает по дну оставшаяся винная лужица, единым махом кинул ее себе в рот, его еще раз передернуло.
- Я так думаю, это то, чем французы лягушек запивают. Да… и вот за это автомат отдать…
И мужики единогласно сошлись во мнении, что автоматы наши, конечно, не в пример лучше, а уж про водку и говорить нечего.
Тут автор считает нужным сделать совершенно необходимое отступление. Не хотелось бы, чтобы у читателя создалось впечатление, что основное времяпровождение мужского населения в советском селе середины двадцатого века заключалось только в выпивке. Большинство народа работало в колхозе, а потом в совхозе, получая крайне низкую оплату. Поэтому приходилось в обязательном порядке держать домашний огород и какую-нибудь живность: стандартный набор включал корову или козу, поросенка, а то и двух, кур, кроликов. И вот, отпахав день в колхозе (а позднее в совхозе, хотя один хрен!), приходилось еще после этого работать дома. Отпуск брали только для того, чтобы заготовить на зиму сено. Работали с утра до позднего вечера, и пить-то большинству было некогда, да и не на что. Многие ни в столовой, ни в чайной никогда за свою жизнь и не бывали.
Правда, когда слышишь или читаешь где-нибудь о том, что среди иностранцев бытует мнение, будто бы русских перепить невозможно, то возникает в душе даже какая-то гордость, хотя вроде бы не тот это повод для гордости, однако…

Тост, сочиненный по этому поводу автором
Я поднимаю свой бокал
За тех, кто поднимать уже устал.
За тех, кто «в стельку», «в дребодан» иль «в лежку»,
Давай еще «на посошок» и «на дорожку»!








О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"