№5/3, 2011 - Продолжение следует

Борис Левит-Броун
Глава из книги «Зло и спасение»

ЭРОС И ПОЛ

(дух пола, половая любовь как творчество)
 
Здесь мы вступаем в самую проблематическую сферу. Говорить о духе пола – это значит говорить прежде всего о женщине, ибо хотя дух пола есть проблема общечеловеческая, глубина духовной проблематики пола раскрывается именно в женщине и в женской судьбе. Но говорить о женщине и о её судьбе, не будучи женщиной, дело двусмысленное и скользкое. Тем более, что мы собираемся говорить главным образом об идеальном, о том высшем роде творчества, которое, с нашей точки зрения, не только дано, но и за-дано Богом женщине в самом её Образе и Подобии, то есть о вещах столь далеко и прочно упрятанных падшестью под спуд бездуховной обыденной жизни, что многим сказанное может показаться выспренно-надуманным, не имеющим ничего общего с реальностью. Но мы идём своим путём и вновь напоминаем, что весь наш контекст воздвигается на вере в Бога и в божественный смысл жизни, что мы полагаем реальностью только то, что сущностно, в чём реализован или реализуется духовный смысл, то есть смысл эротический, смысл Любви. Мы потому и ищем духовный смысл под спудом бездуховности, что твёрдо веруем в Бога-Духа, хотя эмпирия мира разоблачает себя как преимущественное отпадение от Бога и от Духа, как царство зла, где ничто наступает на что, где бессмыслица преимуществует над смыслом, где сущность размывается бессущностным. Наш духовный ориентир идеальное, а не наявное, за-данное, а не данность. Наш разговор прежде всего о смысле. Такой разговор необходим в том числе и для параллельного разговора о наявном, о данности, то есть об искажениях бытийных сущностей в преобладающей бессущностности наявного не-бытия (мы сознательно противопоставляем идеальное и наявное, а не идеальное и реальное, ещё раз акцентируя тем самым, что реальность для нас как раз связана со смыслом идеального, а не с бессмыслицей наявного!). И поскольку творчество представляется нам единственным путём к Спасению, единственной непризрачной формой борьбы со злом ничтоженья, а проблема пола и половой любви раскрывается перед нами как глубочайший раскол в Творении, пережившем катастрофу отпадения живой телесности мира от живого духа, постольку половая любовь видится нам великой темой и проблемой духовного творчества, проблемой, которую мы не можем обойти.
Проблема половой любви – это прежде всего проблема женщины и женственности, и потому нам придётся не только говорить о женщине, но иногда говорить и за женщину. Мы будем стараться по возможности (но только по возможности!) придерживаться интонации предположения, и пусть простят нас те, кого удивит или возмутит написанное, в ком наши мысли не найдут никакого отклика.
Необходимость обсуждать половую любовь и акт плотского соития полов не только в порядке идеальном, но и в порядке наявном, заставляет нас сразу внести некоторое понятийное разграничение. Мы будем использовать наряду с понятием половой акт, понятие сексуальный акт. С точки зрения языка подразделение это условно (секс /sex/, означает пол), но сущностно оно очень важно. Оно поможет нам прояснить и акцентировать ту принципиальную разницу, которую мы здесь усматриваем.


1.ОБЪЕКТИВАЦИЯ ПОЛОВОГО ВЛЕЧЕНИЯ

Людей часто беспокоит, раздражает и даже пугает настаивание на духовности. Неужели Бог – задаются они вопросом – сотворивший человека во плоти, не желает видеть и не благословляет в человеке ничего плотского? Как может это быть, и зачем тогда творил Бог человека существом, снабженным плотью? Ответ на этот вопрос, – (когда он уже найден) – оказывается на удивление прост: проблема не в том, что Бог, сотворивший нас во плоти, не желает для человека ничего плотского, воспрещает ему жить жизнью плоти; проблема в том, что сатана, правящий падшим миром, хочет и добивается от человека только и исключительно плотского, преграждает ему путь ко всяческой духовности, препятствует ему жить жизнью духа. От самого момента богоотпадения твари сатана всегда провоцирует плоть «жить» и действовать автономно от духа. Всеми возможными прельщениями он побуждает человека забыть, что по тварной своей сущности человек – не просто как тварь, а именно как человек – есть не плоть, а соединение плоти и души в синтезирующей и очеловечивающей духовности. Сатана хочет, чтобы человек не знал в себе Эроса, чтобы он ощутил и признал себя существом исключительно плотским, чтобы он так никогда и не понял, что ни плоть, сама по себе, ни даже душа несмысленная в нём ещё не делают его человеком, что очеловечивает человека только дух, только «дыхание жизни», ему одному от Бога дарованное. Современная наука, несмотря на очевидные тупики дарвинизма, продолжает выкапывать недостающие кости, продолжает искать недостающие ступеньки лестницы, по которой она могла бы окончательно низвести человека к животному предку, бесповоротно утвердить его звериную природу как единственную и сугубую. Эго-изм с точки зрения науки – нормальная симптоматика здорового человеко-животного. Этого-то и добивается сатана, ибо эго-изм и есть «жизнь» исключительно плотская, «здоровая жизнь» падшей плоти в забвении эротического духа. Не бывает духовного эго, эго-изм всегда бездуховен, танатичен, он есть сама животность, диктат сугубой плоти.
Не то ведь плохо, что человек испытывает телесное тяготение и охваченный любовью ищет плотского соития с любимым. То плохо и тяжко, что человек по грехопадении обрёл «способность», не будучи охвачен священным безумием любви, испытывать плотское влечение, а временами даже замещать прямое плотское соитие всевозможными способами плотского же самоудовлетворения. То есть, он оказался «способен» (об этом мы уже говорили в главе «Грехопадение») искать блаженства сугубой плотью и достигать его не целосущностно, а частично, только плотью. Мы не знаем и не можем знать, как задумано было Богом телесное соитие полов, ибо падший мир, в котором мы живём, есть изуродованное Творение. То, что есть – это совсем не ТО, что было задумано. Мы смело утверждаем это, поскольку для нас важным является не телесная техника, не правила плотской процедуры соития, а духовный смысл через него восуществляющийся. Между Замыслом Божиим и наявным состоянием мира (Dasein) лежит пропасть грехопадения. Для нашей веры наявное не есть реальное. Мы верим, что Замысел Божий о Творении и человеке есть Замысел о Любви. Мы также верим, что грехопадение человека выразилось в распаде целостной одухотворённости мироздания, в отрыве и отпадении плоти от духа. По грехопадении акт телесного соития полов перестал быть исключительной прерогативой Любви, не является одной её и только её сокровенным выражением, часто вообще не подразумевает Любовь, но лишь исполняет эго-истическое желание плоти.
Вожделение к противоположному полу для человека объективировалось, перестало нуждаться в духовно-эротическом горении, в напряжении целостной субъективности. Оно стало частичным, обрело способность побуждаться сугубой плотью и направлять себя на духовно анонимный, то есть без-духовный, предмет, на сугубую плоть. То, что люди называют «эротическим накалом» или «эротическим угаром» есть в большинстве случаев действие абсолютно безэротической сексуальности, то есть не движение духа, а команда плоти. Человеку может быть совсем нечего ни дать ни взять в духовно-эротическом смысле от предмета своего вожделения. Ему даже часто это вообще безразлично. Мы говорим обобщённо «человеку», но совершенно ясно, что, хотя в принципе это может быть отнесено и к женщине, речь здесь главным образом идёт (пока ещё!) о мужчине. Несмотря на все разрушения, которые внесла современная цивилизация в духовный образ обоих полов, именно женщина чаще бросает мужчине с горечью: "Тебе от меня только этого и надо!" Это по-прежнему типично женский упрёк, и звучит в нём не пустая патетика, не набивание себе цены, а подлинная тоска... тоска по эротическому духу, по невостребованной и неразделённой женской целосущностности.
С нашей точки зрения неоспорима правота Бердяева, утверждавшего, что в женщине половое существо более глубоко и цельно, более всеохватно, а в мужчине более поверхностно и частично, более специфично. Мужской оргазм может легко быть достигнут и при этом не сопровождаться Любовью, не быть её следствием. Увы, и женщины слишком хорошо освоили эту нехитрую технологию, и это уже тяжёлый итог истории мира, истории греха. НО!.. всё-таки, на наш взгляд и исходя из того, что свидетельствует нам женский опыт, для женщины это существенно труднее, хотя акт телесного соития ей совершить «технически» проще. Уже сама постановка вопроса о голой «технике» телесного соития печально свидетельствует об отрыве плоти падшего мира от духа, сексуальности – от Эроса, о глубоком ничтоженьи, которому подверглись духовные первосущности Творения. Ситуация парадоксальна: физически мужчине трудней совершить телесное соитие чем женщине но вопреки относительно большей телесной трудности душено-духовно оно значит для него меньше, чем для женщины, ибо значительно меньше задействует его душевно-духовную сферу. Акт телесного соития для мужчины зачастую и вполне без ущерба для удовлетворения может быть чисто механическим сексуальным взаимодействием, то есть не задействовать целостно его половое существо, ибо половое существо человека огромно больше его генитальной сферы. Парадокс заключается в том, что для мужчины телесное соитие, традиционно именуемое половым актом, может и не быть в полном смысле слова половым. Такой нецелостный, частичный акт мы и называем актом сексуальным. Проблематика мужчины в телесном соитии, которое он понимает как половой акт, но которое зачастую является лишь актом сексуальным, больше психо-физическая. Проблематика женщины больше душевно-духовная, потому что для неё акт телесного соития с мужчиной значительно чаще есть акт именно целостно половой, духовно-эротический, творческий. На наш взгляд, безлюбовная близость, то есть душевно-духовная незаангажированность в акте телесного соития, редукция его до уровня акта сексуального, травмирует и опустошает женщину больше чем мужчину, потому что половое существо в женщине значительно глубже и всеохватней чем в мужчине. Дробление полового существа, – а сексуальный акт есть акт дробный, частичный, разрушающий целостность пола, – наносит бoльшую травму женщине, сущностность её более глубоко потрясается и повреждается.



2. ВЕРХОВНАЯ ЦЕННОСТЬ

Мужчина в этом мире спасается творчеством иных, более частных ценностей, ценностей художественных и интеллектуальных, которые принято объединять в обширную сферу сублимации. Сублимация же означает видоизменение и «возвышение» (в дальнейшем станет ясно, почему мы берём в кавычки «возвышение») половой энергии в иные, неполовые сферы деятельности.
Женщине трудней этим спастись. Весьма редки, даже исключительны женщины, способные к мощной сублимации в традиционном понимании этого слова. Женщина больше осталась жрицей ценности половой любви, между тем как Богом, на наш взгляд, оба пола были предназначены к сотворению этой ценности (мы верим, что так было в райском бытии первых людей, хотя это не исключало для обоих способности к творчеству ценностей более частных!).
Мы исходим из непоколебимой веры в то, что Замысел Божий есть Замысел о Любви. И поскольку человек есть существо половое, мы должны с необходимостью и одновременно с радостью признать, что половая любовь есть ВЕРХОВНАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ, то есть высшая возможная для человека форма Эроса, ибо только в половой любви, – в эротическом влечении цельного пола к цельному полу, – осуществляется Любовь целостного человека к целостному человеку. Такая целостная любовь человека к человеку одновременно есть хотя и не единственное, но наиболее сильное выражение Любви человека к Богу, Творцу человеков, вечному Соприсутствующему в каждом человеческом существе. Бог – мы твёрдо верим в это – сотворил людей не для того, чтобы они безоглядно любили Одного Его, не видя и не желая замечать ничего вокруг, а чтобы они любили друг друга и через взаимную эту Любовь исповедовали Любовь к Богу, Образ и Подобие Которого несёт на себе и в себе каждый из Его детей.
Итак, повторяем – половая любовь, Любовь целостного человека к целостному человеку, есть высшая доступная человеку форма Эроса, высший взлёт человеческого духа. Не зря первородный грех есть грех именно в сфере половой любви. Соблазняя первых людей, сатана стремился потрясти сами основы тварного бытия, повредить всю духовно-душевно-телесную иерархию воплощённого Божия Замысла. Умыслом сатаны было обесценить высшую человеческую ценность. Поэтому он метил в половую любовь, стремился разбить её целодуховность, её целосущностность. Ведь тварь, впавшая в греховное состояние, распавшаяся на дух и плоть, познавшая танатический диктат эго, уже не может в полной мере осуществлять целосущностную половую любовь, в ней ослабевает (если вообще сохраняется!) эротическая воля творить безущербную Любовь целостного человека к целостному человеку, а значит помрачается и Любовь к Творцу.
Грехопадение произошло, но умысел сатаны удался не вполне. Эго ворвалось в мир, положив между всем и вся себялюбивую вражду и отчуждение, но Дух Эроса не окончательно отлетел от мира, он оказался сильнее и продолжает предъявлять человеку своё властное требование восстановить распавшуюся целосущностность. В людях выжила, (хотя и не в равной мере: в женщине больше, в мужчине меньше) духовно-эротическая воля и способность к сотворению верховной ценности половой любви. И поскольку женщина в большей мере носительница духа половой любви, всё, что касается этой Любви имеет для неё куда большее значение чем для мужчины. Поэтому женщина и сопротивляется телесной близости дольше, упрямствует, уходит от соития. Такие проявления часто путают с кокетством, хотя кокетство – это совсем другое, это гримаса падшести. Кокетство есть холодная игра разврата, распаляющая именно сексуальность. Сдержанность же женщины в половой любви есть выражение жгучей духовной проблемы. Пушкин очень точно выразил это:

«Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предаётся безусловно
Любви, как милое дитя...»

Женщина, которая любит, не играет чувствами мужчины. Любовь порой даже подвигает её, в нарушение традиционной половой этики, первой сделать это важнейшее экзистенциальное признание, но она может оттягивать сокровенное телесное соитие, потому что ищет убедиться в душевно-духовной или хоть просто душевной ангажированности мужчины. В женском упрямстве ещё принято видеть животную расчётливость самки – проверку самца на устойчивость интереса, то есть на готовность к зачатию и на согласие сделаться слугой самки и её детей за цену телесного удовлетворения. Это вполне материалистический, то есть совершенно бессущностный взгляд, хотя он и выражает некоторые поверхностные особенности половой психологии. В действительности же положение женщины куда сложней, проблема куда глубже, ибо это проблема духа, а не плоти, это жгучий вопрос о сущности, о целостной человечности. Смысл полового акта, – соитие целосущностное, духовно-душевно-телесное, – значит для женщины гораздо больше, чем для мужчины, и значение это укоренено не в низине бессущностной материи, а в сущностных высотах человеческого самоощущения, в осознанном или интуитивном требовании реализовать вечный, а не временный смысл, в стремлении к духовно-творческой состоятельности, которая возможна только в духе Любви. Ведь животная функция отправляется вполне полноценно и без целосущностного слияния. Дети, увы! зачинаются и рождаются даже от бесчеловечного изнасилования116*. Острота духовной проблемы половой любви для женщины с потрясающей силой схвачена у Василия Розанова: «И не было бы любви, целомудрия, брака, «материнство» и «дитя» не были бы самоизлучающимися явлениями – если бы пол был функцией или органом, всегда и непременно в таком случае безразличным к сфере своей деятельности, всегда «хладным», «невыбирающим». От этого насильственное нарушение целомудрия, т. е. именно отношение к полу, как к органу, – так потрясает, внушает ужас и невыразимую жалость к потерпевшей, а сама она часто мучительно ищет смерти, как будто прервалось, разрушено трансцендентное основание бытия её. Тут вовсе не «обида» только – о, нет! Но «разрушение» человека»116** Требование целостности половой любви есть великое духовно-творческое требование женщины, её специфическая форма трансцензуса.
Неспособность мужчины целосущностно любить полом, – а нам думается, что мужчина, за редкими исключениями, не способен к целосущностной половой любви, не знает подлинного её смысла, – есть тяжелый недостаток, и этот недостаток – величайшее несчастье для женщины. Она неизмеримо больше чем мужчина зависит от половой любви. Зависит не инстинктом самки, а душой, всей своей человеческой судьбой. Рядом с женщиной всегда бродит тихий ужас душевной нераскрытости, духовно-творческой несостоятельности, сосущее подозрение, что она рискует оказаться незаполненной вечным духовным смыслом Любви, что её участь – быть и остаться только плотью, только «органом» и «функцией», временным объектом дробного сексуального требования и предметом бессущностного сексуального акта.



3. ДУХОВНОСТЬ ПОЛОВОЙ ЛЮБВИ

Бердяев говорит, что женщина больше природа, мужчина – больше дух. Но нам думается, что его наблюдение о большей близости женщины к природе основывается на её большей телесной сенсибильности, на большем богатстве, глубине и интенсивности её телесных ощущений и связанных с ними душевных переживаний. Однако, сама эта глубина и интенсивность уже не природны. Природа имеет границы чувствительности, определяемые воспримчивостью нервной системы. Бoльшая глубина, а равно и большая тонкость переживаний достигается лишь душевно-духовно, острота ощущений, даже ощущений телесных, усиливется не за счёт напряжений плоти, а за счёт духовных накалов.
Любовь же – всегда и только от Духа, в том числе и половая любовь. Неправильно думать, что половая любовь зарождается в плотском естестве, а потом захватывает душу и дух. Это взгляд зоологический. Наоборот, Любовь сотворяется в духе и захватывает телесное естество человека. Любовь всегда нисходит в низину плоти от вершин духа и касанием своим возвышает плоть, давая ей в том числе и новое более высокое качество ощущений. Мы глубоко убеждены в этом. Но в падшем мире властвует не дух, а порождённое плотью эго, поскольку и сам мир отпал в низину бессущностной плоти от сущностных вершин духа. Душа мира и прежде всего душа человеческая – заложница зоологии падшести. Голос эго, голос плоти всегда звучит в падшем человеке во-первых и звучит так оглушающе громко, что собственного душевного молчания, – а ведь душа человека молчит, пока её не коснулся дух Эроса, – он уже не слышит. Именно эго побуждает анонимное, то есть долюбовное и потому бездуховное сексуальное влечение, именно эго закрепляет его в качестве фиксации, провоцирует принимать и выдавать его за Любовь. Половая любовь может подтвердить оправданность сексуального влечения, но половая любовь не возникает из сексуального влечения. Страшное поругание Божия Замысла о Любви заключается в том, что любовь в падшем мире вторична и проблематична, само её существование часто подвергается сомнению. Первично же и безусловно-рефлекторно в мире всегда желание эго, оно не вызывает сомнений. Для падшего человека зоологические рефлексы эго убедительнее свободы духа.
Западный рационализм на своих языках довёл до логического предела краткости и ясности формулу добивающейся удовлетворения бездуховной сексуальности, повсеместно принимаемой и выдаваемой за Любовь: “fare l'amore”, “make love”, “Liebe machen”. Все эти выражения, и итальянское, и английское, и немецкое означают буквально «делать любовь», не творить: “creare”, “create”, “schaffen”, а именно делать: “fare”, “make”, “machen”, – как делается материальный предмет или как отправляется (делается) любая сугубо физическая натуральная потребность (действие). В русском нормативном языке долго не было такого лобового словесного адеквата бездуховной сексуальности, по-русски всё-таки говорили любить, даже когда подразумевали вполне зоологический сексуальный акт. Материальное отправление телесного соития имело лишь ненормативное, площадное наименование. России, издревле имевшей жуткую, мало с чем сравнимую по без-образию ненормативную лексику, тем не менее (а, может, именно благодаря этому?), не сразу удалось спокойно рационализировать то, что легко и давно уже рационализировала западная ментальность. Однако ныне это относительное языковое целомудрие «успешно преодолено». Теперь и по-русски вместо любить, а точнее, вместо того, чтобы употребить площадное определение телесного соития, как материального отправления, говорят – «заниматься любовью». Сегодня бездуховная сексуальность повсеместно рационализирована и принята даже в словесный обиход в качестве Любви. Это проблема общемировая. Миллиарды вспыхивающих сексуальных влечений и отправляемых сексуальных актов, как хаотические удары молний корчат тела и потрясают психику миллиардов людей, но остаются анонимными, бессущностными, так и не переходят в Любовь, не преодолевают бездуховность эго-истической сексуальности, а лишь закрепляют эту сексуальность в недолжном, неподобающем ей качестве «любви». В этих влечениях и актах нет ничего от творящего духа Эроса, они анонимны, не имеют духовного Лица и не открывают духовное Лицо, в них торжествует эго, духовное «я» в них не раскрывается и не соединяется с духовным «ты», не сотворяет своего другого. Эти бесчисленные влечения и акты направлены жалом эго на сугубую плоть, а нередко даже на отдельные возбуждающие сексуальное притяжение части плоти, у каждого пола свои, в зависимости от развитости сексуального воображения. Такая анонимность телесных влечений и телесных актов есть похоть пола, узаконенная в качестве «любви», хотя ни влечением, ни актом соития она не имеет до Любви никакого касательства.
Анонимное сексуальное влечение, то есть похоть, может возникать и в женщине и в мужчине, но женщина по подсказке духовно-эротической интуиции чаще стремится погасить в себе это эго-истическое побуждение, а мужчина чаще распаляет его и стремится «реализовать». Непопущенное анонимное сексуальное побуждение есть обузданная похоть. Обузданная же похоть есть либо эго, подавляемое законами и прописной моралью человеческих общежитий, и тогда оно сущностно не побеждено, постоянно грозит вырваться наружу, либо эго, смиряемое творческим актом оригинальной совести человека, и тогда оно сущностно побеждается. Мужчина, т. ск. «специалист» по части эго-истических побуждений, по части похоти, но он не «специалист» по части творчества половой любви. Проблема угасания влечения есть главным образом проблема мужчины. Влечение его значительно чаще носит анонимный, поверхностно сексуальный, а не личностный, целосущностно половой характер, и потому он бесконечно озабочен заменой одного влечения другим, одной женщины – другой, а «остепеняется» как правило не потому, что возвысился до целосущностного избрания, не потому, что сотворил в себе духовную ценность половой любви, а потому, что ему начала изменять его плотская сексуальная сила.
Эго мужчины не ладит с его оригинальной совестью, и потому в половой любви он не имеет решающего голоса, не имеет к ней призвания. Половая любовь – призвание женщины. Только женщина и знает в подлинной глубине и значимости, что такое половая любовь. Мужчина нередко бывает сексуально талантлив, он может искренне сходить с ума и даже помешаться от беснующейся сексуальности, от «бесстыдного бешенства желаний» (Пушкин), может сделаться на почве разжигаемой похоти рабом женщины, но лишь крайне редко он может быть гениален в половой любви. Женщина же не просто может, она призвана к этого рода гениальности.
Падшая плоть человека не сотворяет Любви, падшая плоть порождает лишь анонимное сексуальное влечение, лишь похоть пола, ищущую выхода и разрядки по команде бессущностной материи, которая слепо стремится к самовоспроизводству. Похоть не знает творческой свободы, она всегда обусловлена, взнуздана рефлексами. Сугубая плоть не знает, что такое Любовь, ибо Любовь есть творящая сила Эроса, свободная воля к восуществлению в тварности вечного духовного смысла, нетленной Логосной сущности. В половой любви такой Логосной сущностью становится свой другой, и половая любовь всем духом своим стремится восуществить своего другого, как нетленную тварность, как вечный духовный смысл. Падшая же плоть и её похоть бессущностны, оторваны от духа, не-бытийны, им совершенно чуждо и даже непонятно требование восуществления на вечность.
Любовь совершается как духовно-творческий акт, как становление бытия, и насыщает себя отдавая, давая бытию. Плоть же насыщается крадя или отнимая, но всегда беря у бытия, множа не-бытие. Падшая плоть не знает творческих актов, только эго-истические инстинкты, и потому, эксплуатируя их, производит ничтоженье. «Плотская любовь» есть не более чем бессмысленный трюизм. «Плотской любви» не бывает, от сугубой плоти происходит овуляция, эякуляция, зачатие, прилив крови к гениталиям, срабатывание желёз внутренней секреции, рождение, вскармливание – что угодно, но всегда бессмысленно-инстинктивное, плотски-слепое, никогда не духовное, всегда по распорядку материального закона, закрепляющего в тлене, во времени-к-смерти, никогда не в духовной свободе, выводящей из времени в вечность. Плоть знает оргазм, но она не способна к кайросу. Любовь же, как движение в человеке духа Эроса, творит вдохновение, восхищение, трепетное тепло, сердечную склонность и душевную привязанность, а в высших своих накалах достигает кайросов. Любовь знает и оргазмы плотских соитий, но она способна достигать кайроса и без оргазма и даже вообще без плотского соития.



4. СИЛА И СЛАБОСТЬ
(проблема общения)

Акт телесного соития полов, который принято называть половым актом, есть сокровенная часть половой любви, но половая любовь неизмеримо больше, глубже телесного соития. Половая любовь не реализуется в телесном соитии, а реализует его, одухотворяет соединяющиеся тела. Духом Эроса – Любовью – творится плоть едина. Не телесное соитие есть смысл половой любви, а половая любовь есть смысл телесного соития. Само по себе соитие, как механическое материальное взаимодействие, есть акт не половой, но сексуальный. Сексуальный же акт, как таковой, возможен и без половой любви. Грехопадение сделало его автономным и плотски возможным, но бездуховным, лишенным сущности, не-бытийным. Бердяев с потрясающим, даже пугающим радикализмом говорит: «Сексуальный акт разъединяет. На дне его лежит отвращение и убийство»116(*). Взгляд такой степени радикальности не может даже быть объясняем. Он может и должен быть воспринят каждым в меру его духовной зрелости. Для нас очевидно одно – исключительная сосредоточенность на сексуальном акте есть признак духовного убожества, абсолютного непонимания половой любви, незнания, что такое целосущностное единение полов. Половая любовь содержит в себе и соединяет всё то, что один пол может раскрыть и полюбить в другом поле, всё то, чем и за что женщина может любить мужчину, чем и за что мужчина может любить женщину. Вся жизнь двоих, избравших друг друга Любовью, есть жизнь половая – цепь половых актов, духовных, душевных и телесных, сущностно соединяющих два пола, творящих новую двуединую сущность.
Соединение есть общение. Когда мы говорим общение, мы имеем в виду не те многообразные и поверхностные, сугубо функциональные и совершенно бессущностные в своём формализме взаимодействия и коммуникативные со-общения, которыми соединены люди обоих полов в нуждах обыденности. Общение есть глубокое сущностное взаимопроникновение и взаимообогащение личностей, раскрытие духовного «я» в духовное «ты», дание каждым чего-то нового бытию своего другого. Только это и есть общение. Половая любовь восуществляется во всяком роде общения, и прежде всего в его иерархически высших душевных и духовных формах, (то есть там, где больше человечности и меньше падшести!) ибо на всех уровнях общения мужчина и женщина сохраняют свою половую природу. В телесном соитии полов совершается наиболее грубо-вещественная форма общения, поскольку этот род общения, даже будучи полноценно половым, базируется на плоти. Поэтому легче всего форму псевдообщения может принимать именно сексуальный акт, плотское взаимодействие без Любви и следовательно без истинного соединения, без общения. Любовь не требует зачатия, она предполагает его как благой плод целосущностного соединения двух в одно. Требует же и настаивает на зачатии бессущностная природа сугубой плоти, дающая человеку в качестве приманки тот самый оргазм, который должен был бы достигаться теургически, в данном случае через целостный духовно-эротический акт соединения полов. Но по падшести человеческой оргазм оказалася легко достижим через бессущностное механическое взаимодействие сугубой плоти, через эго-истически односторонний сексуальный акт (акт, в котором каждый ищет удовлетворения для себя), не имеющий ничего от духа и не дающий подлинного со-единения полов, сущностно не раскрывающий «я» в «ты».
Более высокие, душевные формы полового общения, – мужчина и женщина и здесь продолжают оставаться мужчиной и женщиной и соединяются как таковые, – уже очень затруднены без Любви, они быстро исчерпывают себя, ибо без склонности душ друг к другу между ними не возникает общности, нет единого поля общения. Высочайший же род общения, общение духовное, которое в половой любви тоже есть соединение мужчины и женщины, как существ половых с присущей им половой спецификой, возможно только и исключительно в духе Любви, только в могучей духовно-эротической ауре, которая и осеняет высшую интимность, наибольшую близость, самое глубокое взаимное проникновение и взаимную чувствительность полов. Высшая интимность половой любви достигается не в телесном соитии, а в половых актах высшего, нетелесного общения. То, что истинные браки заключаются на небесах, и означает, что половая любовь бывает только духовной.
Всякая Любовь питается Духом Божиим, в том числе и любовь половая. От Духа Божия спосылается человеку внутренняя способность и внутренняя готовность совершить сердечное избрание и из этого избрания сотворить свою целостную половую любовь. Но в падшем мире дух и плоть разорваны, поэтому процесс возникновения полового влечения и половой любви двойствен, как и процесс возникновения человека. Человек рождается во плоти, а душа его, то есть собственно его чело-вечность, творится в духе. Так и сексуальное влечение имеет зарождение плотское, а половая любовь всегда духовно сотворяется. Однако душу человеку даёт Бог. Бог есть абсолютный Гарант присутствия души в любом человеке. Любовь же творит сам человек, творит её душевно и плотски волею дарованного ему эротического духа, силою дух-новения Божия. Поэтому от человека зависит, совершится ли целосущностное избрание, сотворится ли половая любовь, или его телесные связи будут и останутся цепью дробных анонимных влечений и бессущностных сексуальных актов. Человек должен быть, но отнюдь не всегда есть тварный гарант половой любви.
Женщина поставлена перед половой любовью, как перед ценностью, которую она желает и может сотворить, как перед духовно-творческой вершиной, которую она должна покорить. Для мужчины эта вершина менее желанна и доступна, потому что ему чаще всего мало понятна сама ценностная вершинность половой любви. Вновь напомним себе:
1.Дух Божий, Дух Святой, есть Эрос – творящий Дух Любви.
2.Замысел Божий о Творении и человеке есть Замысел о Любви.
Как ни оберни – Любовь есть верховная ценность. Всякое восуществление Любви (насколько падшему человеку дано её восуществлять!) и прежде всего восуществлённая половая любовь есть каждый раз конкретно-духовно реализуемый человеком Замысел Божий. В анонимном сексуальном влечении полов, в акте телесного соития, даже в зачатии и рождении – во всём этом и мужчина и женщина ещё могут быть природой, голой стихией не-бытия, детерминированной слепыми законами бессущностной материи, но!.. но в половой любви и тот и другая есть уже свободный творческий дух, возвращающий бытийность падшей природе.
И дух мужчины в половой любви оказывается слабее, чем дух женщины. Женщина настолько же сильней и активней мужчины в творчестве духовной ценности половой любви, насколько мужчина сильней и активней женщины в творчестве иных, более понятных ему и потому более желанных для него духовных ценностей, ценностей художественных и интеллектуальных. И хотя именно мужчина чаще всего выступает активным началом в сближении с женщиной, да даже и в самoм телесном соитии, но в целосущностном половом акте как духовном акте сотворения ценности половой любви он, за редчайшими исключениями, может скорее участвовать, чем лидировать, не творить, а скорее со-творять, то есть посильно духовно-творчески отвечать на более сильное и более активное духовно-эротическое движение женщины. Есть поговорка: «Большая любовь порождает в мужчине робость, а в женщине смелость». Смелость женщины – это манифестация могучего духовного призвания к сотворению ценности половой любви, готовность трансцендировать, преступить границы обыденной половой психологии, отдать себя всю ради этой ценности. Робость мужчины – это страх перед глубиной и мощью женского полового духа, ощущение своей неадекватности, неспособности к целосущностному отклику на призвание женщины. В робости мужчины перед большой любовью дрожит слабость его полового духа. Мужчине почти никогда не бывает нужно от женщины так много, как она дарит и готова дарить, – он вполне может удовольствоваться меньшим. При всей безумной страстности домогательств внутренне мужчина чаще всего не собирается отдать себя целиком ценности половой любви. В глубине души мужчина почти всегда чувствует, что не в силах целоличностно ответить на целоличностное духовное требование женщины. Вот оно – это гениальное и гениально выраженное требование женщины, требование, вырывающееся в отчаянный вопрос (М. Цветаева):

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, -
Все жаворонки нынче - вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

И слезы ей - вода, и кровь -
Вода, - в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"

Вчера еще в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, -
Жизнь выпала - копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"

Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал - колесовать:
Другую целовать", - отвествуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?

Все ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое...
- За все, за все меня прости,
Мой милый, - что тебе я сделала!

Если сбросить с себя на мгновение коросту обыденности, которая незаметно и неуклонно разменивает на мелочь бессмыслицы все наши слова, если вслушаться сердцем в эти строки Цветаевой, то их станет вообще невозможно читать.
А вот смущенный, но прямой и правдивый ответ мужчины (Б. Пастернак):

Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.



Вся мучительная правда этого ответа кричит в первой строке стиха: «Я кончился, а ты жива... » – это страшное открытие рано или поздно делает в своей жизни почти каждый мужчина, хотя лишь редким честным мужчинам хватает духу открыто это признать. Весь стих, следующий за первой строкой, – лишь подтверждение того, что мужчине нечем ответить на вопрошающее женское отчаяние.
Мужчина может приблизиться к Богу через творчество иных ценностей, пережитое как Любовь. В этом, собственно говоря, путь мужчины к Спасению. В этом он почерпает и призвание. Возможно, это связано как раз с тем, что в половой любви он духовно слабее, поверхностней... мельче, чем женщина. За исключениями редких женщин с выраженным «М» («мужским началом» по классификации Отто Вейнингера), которые могут иметь призвания в творчестве художественных или интеллектуальных ценностей, призвание женщины, её трансцензус, её творчество, её духовная нива, её высший благодатный дар от Бога есть половая любовь. Именно половую любовь сотворяет женщина духом своим как верховную духовную ценность, не только свою, но и общетварную. Именно сотворённой ценностью половой любви женщина приближается к Богу. Тут она чаще всего способна достигать кайроса. Можно сказать, что само дух-новение Божие в «ребро Адамово» есть в-Дух-новение женщине способности к сотворению ценности половой любви.
У писательницы Виктории Токаревой есть высказывание: «Женщина общается с Богом через мужчину». Нам оно представляется очень проницательным. И это отнюдь не комплимент на мужской счёт. Тут вся суть дела, вся активность духовная, именно в женщине. Ведь общаться с Богом можно только духом. Женщина не может удовлетвориться анонимным сексуальным влечением, которым чаще и легче удовлетворяется мужчина. Сквозь эго-истическую сексуальность падшей плоти она устремляется в дух пола, трансцендирует, достигает кайроса. Так она проходит к Богу, возвышается сама и стремится увлечь мужчину за собой, хочет возвысить его до духовного, то есть целосущностного (ибо сущность духовна!) вхождения в половую любовь. В телесном соитии женщина, – если она истинно любит, а не отвечает анонимному эго-истическому влечению, – стремится принять в себя не часть тела и даже не тело мужчины, а всего его. Принципиально и мужчина на это способен, но всё же это чаще свойство женщины, чем мужчины. Именно женщина в большинстве случаев и придаёт телесному соитию значение истинно полового акта. Принятие плоти мужчины в свою плоть есть для любящей женщины великий акт его целосущностного приятия, символический в порядке падшей плоти, но реалистически-бытийный в духовном порядке акт брака: целостное отдание себя и целостное приятие в себя своего другого. Это совершенно противоположно низменной, бездуховной логике анонимного влечения, знающего телесное соитие лишь как эго-истический сексуальный акт. Максимальный и единственный «реализм» анонимного сексуального акта, столь понятный и желанный для мужчины, есть тактильный «реализм» краткого совокупления тел. Для женщины же в творческом акте половой любви парадоксальным образом именно телесное совокупление символично, а духовное реалистично. Касание и слияние плоти на языке грубой вещественности символизирует невыразимо более тонкое духовное касание и слияние, ибо падшая плоть обречена неизбежности разъединения, а дух свободен и удерживает слияние, он не безраздельно подчинён неизбежностям плоти.
Если женщина не дала обет монашеский или не является творческой личностью со знаком «М», категорически предназначенной к сублимационному творчеству, то она через творческие акты половой любви может совершить свой путь к Богу. Так она угодна Богу. Всё сказанное в принципе имеет отношение и к мужчине, но у него меньше возможностей для творческого акта половой любви, ибо его половой дух слабее. В половой сфере мужчина в большинстве случаев действует по низменной логике анонимного влечения и удовлетворяется тактильным «реализмом» эго-истического сексуального акта. Мужчине жизненно необходимо сублимационное поприще, ибо он чаще переживает призвание к творчеству интеллектуальных и художественных ценностей духовно, то есть как Любовь и богообщение. Здесь у него больше возможностей достигать кайроса. Женщина значительно чаще переживает духовно (хотя далеко не всегда осознаёт) именно половую любовь, переживает её как творчество ценности, как абсолютное своё призвание, как богообщение.



5. ВЗАИМНОСТЬ КАК ПРОБЛЕМА
(трагедия непересекающихся исканий)

Существует ещё один духовно-творческий аспект общий как для женщины, так и для мужчины в их борьбе с ничтоженьем за восстановление сущности. И женщина и мужчина, каждый по своему, стоят перед проблемой взаимности.
1. Женщина стоит перед задачей сотворить не просто ценность половой любви, но любви взаимной. Половую любовь, как духовную ценность, она прежде всего сотворяет во внутреннем своём мире, и уже это, само по себе, есть большaя высота, громадный шаг к восстановлению сущности. Но женщина стремится пробудить и мужчину, вывести его из бездуховной логики анонимного сексуального влечения, поверхностного и обречённого на скоропреходящесть, она ищет возвысить его от низменного тактильного «реализма» плоти до духовного реализма истинной Любви, до слияния целосущностного, устойчивого против разрушительных действий времени. Для женщины это стремление есть основополагающее веление её оригинальной совести. И здесь открывается источник трагизма пола. В падшем мире половая любовь делается трагедией и трагедией чаще всего именно женщины, ибо на её целосущностное самоотдание мужчина в большинстве случаев не в силах адекватно ответить. Взаимность мужчины в половой любви всегда меньше ожиданий женщины, мельче её духовного требования. Редко можно встретить мужчину, который был бы вообще способен подняться до высот истинной половой любви. Ещё менее вероятна в нём способность сохранить целоличностную, целосущностную верность Любви.
Верность, которая на языке обыденности означает ненарушаемое постоянство моногамной супружеской связи, исключающее любые другие сексуальные контакты, на большей глубине означает духовную правильность этой связи. Верность, собственно говоря, не надо хранить, ибо если верность может нарушиться, значит с самого начала не-верно, не-крепко, а значит духовно неправильно, было соединение. Мужчина в половой сфере мало способен к верности, потому что мало способен именно к половой любви. Он поверхностен и поспешен, движим как правило не духом пола, который в нём слаб, а автоматизмом эгоистических сексуальных команд похоти, «механизмом стимула и рефлекса» (П. Тиллих), логикой и стратегией анонимных влечений, то есть преобладающих и пересиливающих дух побуждений эго.
Как существо более слабое и поверхностное в духе пола, мужчина, даже возвысившись до Любви, чаще всего не способен удержаться на высоте достигнутой целосущностной близости с женщиной. В его половом чувстве нет того богатства, той глубины и всеохватности, которые есть и раскрываются в половом чувстве женщины. Его половое чувство есть как правило специфически сексуальное чувство, а не целостное чувство пола. Домогаясь женщины, мужчина редко совершает творческий акт оригинальной совести. Значительно чаще он преследует цель склонить женщину к тактильному «реализму» сексуального акта, чем достигнуть с ней духовного реализма взаимной половой любви. Его зачастую вообще не заботит взаимность. Поэтому и возможна женская проституция. Настоящим провокатором проституции является мужчина, его поверхностность и нетребовательность, слабость его полового духа.
Половой дух мужчины пасует под напором эго-истических сексуальных влечений. Пасует и тогда, когда он «бескомпромиссно» домогается женщины, и тогда, когда он изменяет ей. В половой сфере мужчина чаще всего изначально компромиссен. Вот почему отец болезненнее, чем мать, переживает замужество дочери. Мужчина-отец прежде всего сознаёт свою собственную духовную слабость, которую может и не называть бессовестностью, но которая есть именно без-совестность, неспособность к творческому акту оригинальной совести, к сотворению половой любви как духовной ценности. И он не может не сознавать, что большинство мужчин так же как и он сам по преимуществу хотят иметь женщину только как плоть или даже как отдельные, дразнящие эго-истическую сексуальность части этой плоти. Мужской опыт – это главным образом опыт низменного отношения к женщине, не только во внебрачных связях, но даже и в браке. И естественно, всякого отца гложет подозрение, что его дочь станет ещё одной жертвой такого низменного мужского отношения.
Домогаясь женщины, мужчина как правило совсем не собирается дать и сотворить, он не имеет в виду ни дух, ни вечность, он хочет на время урвать от женщины и воспользоваться урванным. И в большинстве случаев он добивается от неё временной близости, и даже вполне удовлетворяется её результатами, бепрестанно множа сексуальные связи и доводя этим свою духовную слабость до полного духовного бессилия. Обворожительные по музыкальности строки Пушкина:

Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

есть по смыслу самоироническое свидетельство слабости мужского полового духа, готовности мужчины удовольствоваться «милым обманом», который ему не страшен, потому что он и не хочет, не требует большего, он не добивается от женщины предельной искренности и глубины самоотдания. Обольщённость «милым обманом» мужчине вполне достаточна. Она позволит ему без проблем ещё и ещё раз легко удовлетворять его страстную сексуальную нетерпеливость, и всякий раз будет поощрять и укоренять нетребовательность, поверхностность его полового чувства.
В творчестве иных ценностей мужчине приходится труднее. Сублимационное творчество жестче. С музой, к примеру, не обойдёшься безлюбовной близостью, тут нельзя урвать и воспользоваться, тут необходимо дать и сотворить. Муза духовно бескомпромиссна, она не снисходит к безлюбовным домогательствам.
Дание бытию есть абсолютное условие всякого творчества. Но в половой сфере ситуация сложнее. Можно сказать – «выигрышнее» и постыдней для мужчины. Здесь на стороне мужской поверхностности и эго-изма оказывается доверие женщины, её надежда, а иногда и её отчаяние. В отличие от музы женщина нередко сдаётся на безлюбовные мужские домогательства, сдается, обманываясь, или сознательно обманывая себя, а, нередко уступая просто от отчаяния, от долгой обманутости в своих ожиданиях и безнадежности их осуществить, от одиночества, которое она хоть так ищет разрушить, но в действительности лишь усугубляет. Сексуальная «близость» отправляется, но половой близости не возникает. Призвание женщины сотворить ценность взаимной половой любви слишком часто остаётся неосуществлённым, и в этом источник её глубоких духовно-душевных мук, её одиночества. В этом мировая трагедия падшего пола. Это преимущественно женская трагедия, хотя вероятностно она может постигнуть и мужчину. Трагедия пола есть трагедия неистребимого требования Любви и отчаянной неравной борьбы с падшей плотью мира за исполнение этого требования.
2. В свою очередь мужчина, чаще всего несостоятельный в половой любви (не в сексуальности), должен иначе осуществить свое призвание. Он должен склонить ко взаимности свою музу, добиться всходов на избранной им творческой ниве, и это стoит ему невероятных духовных усилий и душевных мук. На ниве сублимационного творчества познаёт мужчина подлинную трудность целосущностного слияния, которую женщина несёт в половой любви. Все те, кто жил и живёт творческой жизнью, знают, что взаимность муз да и вообще отдача любой творческой нивы всегда меньше, чем страстное духовное домогательство творца. Сев тяжек и долог, а всходы нередко разочаровывающе скудны. Дары вдохновения редки, самые сокровенные, самые масштабные и глубокие замыслы чаще всего остаются неосуществлёнными. Сотворённое в горячей ауре вдохновения, в целосущностном духовном экстазе, во времени неизбежно отдаляется от творца, начинает дышать на него холодом утраченного вдохновения. Как сублимационный творец, мужчина чаще всего обманывается в своих ожиданиях взаимности. Тоска и вечная неудовлетворённость творца – это всё та же, что и у женщины, невозможность до конца исполнить своё призвание, бессилие добиться от творческой нивы полной и окончательной взаимности. В этом мировая трагедия сублимационного творчества.
3. И, наконец, на вершинах творческих осуществлений, когда призвание исполнено, когда, казалось бы, уже достигнута предельная степень взаимности со своим другим, – будь то избранник сердца или избранная творческая нива, – и женщине и мужчине открываются горизонты каких-то иных возможностей целосущностного раскрытия и слияния, иных неизмеримо высших уровней взаимности, невозможных, нереализуемых в этом мире. И кайросы половой любви и кайросы сублимационного творчества мучительны, ибо обречены на краткомгновенность, не могут перейти в устойчивое бытие. Из осуществлённости призвания, из счастья сотворённой взаимности возникает сознание трагизма всякого творчества, недостаточность самогo мира времени-к-смерти для духовно-творческих потенций человека. Всякое, даже самое счастливое и полноценное творчество, – будь то сублимационное творчество или творчество половой любви, – подтверждает бердяевскую максиму о том, что дух не узнаёт себя в своих творениях.
Речь здесь, разумеется, идёт о высокоразвитых людях женского и мужского пола, имеющих духовные стемления, то есть живущих осознанной духовной жизнью. Давно выведенная нами формула счастливого брака – «она любит его, а он любит своё дело» (возможен и инверсивный вариант!), есть формула оптимальная, не максимальная, то есть закрепляющая лучшее из худшего, точней говоря, лучшее из возможного. Эта формула предполагает, что женщина, захваченная любовью к мужчине, может иметь глубокое со-чувствие его творческому делу, а мужчина, захваченный любовью к своему творческому делу, может иметь духовное со-чувствие женскому творчеству половой любви. В этой формуле выражается смиренное понимание того трагического обстоятельства, что в падшем мире недостижима совершенная взаимность, невозможно единение чувств в их полноте и равенстве. Максимумы недоступны, оптимум неизбежен. Духовное стремление женщины сотворить совершенную половую любовь так же неосуществимо, как духовное требование мужчины сотворить совершенное интеллектуальное или художественное произведение. Каждый страдальчески ищет большего, чем имеет: женщина в половой любви, мужчина в Любви к своему делу на сублимационной творческой ниве. И та и другой тщетно добиваются полной взаимности. И та и другой понимают тщетность тоски по совершенству. И та и другой мужественно продолжают свой путь в духе Любви, если знают, что в этом единственное Спасение. Мир времени-к-смерти не вмещает совершенной взаимности, ибо искания взаимности у женщины и мужчины трагически не пересекаются, они частичны и направлены на разное, в них нет всеохватной целостности райского Эроса. Оба пола ущербны, искалечены грехопадением, подвержены даже на самых высоких человеческих уровнях танатическому происку эго. Сопротивление этому бездуховному происку и есть непрерывное духовно-эротическое восуществление, восхождение в Любви, творческая борьба со злом за Спасение души.


6. ЭКСТРЕМЫ ПАДЕНИЯ

Положение обоих полов тяжко, но положение женщины ещё хуже, ещё мучительнее чем положение мужчины. Если безлюбовной близости с музой вообще не бывает, а бывает лишь безлюбовная «близость» с ремеслом, то для мужчины в творчестве ценностей художественных и интеллектуальных это означает лишь посредственность, бесплодие художественное и умственное. Из безлюбовной, ремесленной «близости», из связи с творческой нивой, которая не отвечает тебе взаимной любовью, получаются бездарные ремесленные поделки. Но мужчина в бесплодных попытках творить всё-таки только посредствен. Он опосредован самой символичностью своего рода творчества, ибо в падшем мире ни гениальная мысль, ни гениальный образ не становится в полном смысле слова жизнью. Творимое живым духом, но сублимированной половой энергией, не переходит в этом мире в живую плоть, с которой связана наибольшая боль и острота переживаний. Теургическая сила утрачена человеком, которому отказано в Рае. Лишь Бог по Воле Своей мог целостно во-плотиться в мире.
Женщина в отличие от мужчины в половой любви творит ценность любви высшей, любви целостного человека к целостному человеку, и она поставлена перед задачей сотворения не символа жизненных переживаний, но самой жизни, той единственной жизни, которую человек имеет в падшем своём состоянии, обречённый жить больше нуждами смертной плоти чем свободой бессмертного духа. Женщина как и мужчина творит живым духом, ибо никакого иного творчества, кроме духовного, вообще не бывает, но при этом в отличие от мужчины она творит не сублимированной, а прямой половой энергией. Творческая активность женщины непосредственно связана с плотью мира, а значит с наиглубочайшей остротой переживания как творческой состоятельности, так и творческой несостоятельности. Тут максимально расцветает или максимально страдает всё: и плоть женщины, которая не может окончательно раскрыться и расцвести вне духовной ценности половой любви, и дети – плоть от плоти её – зачатые без любви, которые несут на себе печать ущербности, страдают сами и причиняют тяжкие страдания матери, и душа женщины, которая задыхается и чахнет без любви, без сотворённой ценности целосущностного слияния полов: либо в иссушающей атмосфере одиночества, либо в духовном вакууме безлюбовной «близости».
Как у мужчины от безлюбовной «близости» с музой получаются ремесленные поделки сублимационного творчества, так и у женщины от безлюбовной «близости» с мужчиной получаются ремесленные поделки половой любви. Но в отличие от мужчины, женщина в своей духовно-творческой неудаче, в своей сугубой ремесленности не опосредована никакой символикой, ибо если телесное соитие есть для неё акт истинно половой, восуществление через плоть целостного духовного слияния, то акт сексуальный есть разбитие этого восуществления, духовно-реалистическая неудача, развосуществление, совершающееся на её собственной живой плоти. Безлюбовная «близость» всегда ремесло, но для женщины в её ремесле нет никакой символичности, никакой смягчённости хотя бы посредственностью. Её ремесло обрекает её на судьбу полной без-дарности, то есть не только неполучения со стороны мужчины никаких подлинных духовных даров, но и невозможности восуществить свой собственный от Бога данный дар. Ремесленная поделка половой любви может совершенно разрушить в женщине сущность. Поскольку духовная ценность половой любви, любви целостного человека к целостному человеку, есть, по-видимому, верховная и наиболее трудно достижимая духовная ценность, постольку и безлюбовная «близость» полов вырождается в наиболее противочеловеческое ремесло, воцаряет в женской душе самую тяжкую тьму, обнажает самую мрачную бездуховность. И особенно ужасно, что мужчина способен получать «полноценное» плотское удовлетворение в тот момент, когда женщина переживает самую тяжкую богооставленность, самое холодное попрание своего духовного призвания, самое возмутительное убиение духа в себе, самое глухое одиночество.
Женщина, которой не удалось сотворить с мужчиной взаимную половую любовь, обнаруживает себя ещё более несостоятельной чем мужчина, которому не удалось сотворить взаимную любовь с его творческой нивой. Призвание и в том и в другом случае не исполнено. Результат – одиночество, холод и отчаяние. Но бездуховная тьма и одиночество женщины, не исполнившей своего призвания, не возделавшей свою творческую ниву, то опустошающее ремесло, с которым она остаётся наедине, – не так уж и важно, формальный это безлюбовный брак или публичный дом, – неизмеримо страшнее любого голого ремесла мужчины. В своём духовном творчестве женщина более зависима от мужчины, чем скульптор от камня. Когда под резцом ваятеля уже проступившая из глыбы скульптура вдруг разваливается на куски, потому что с самого начала камень был негодный, скрывал глубокие внутренние трещины, нетрудно представить яростную ненависть творца к недоброкачественному материалу. Легко вообразить и его бессильное, разрушительное отчаяние – добивание молотком остатков и крошение в пыль отвалившихся фрагментов предавшей его материи. Но трудно представить себе в полном масштабе ярость и отчаяние женщины, её ненависть к мужчине, к его духовно-душевной недоброкачественности, когда он обманывает её надежды на сотворение ценности половой любви, на целосущностное слияние. Тут не скульптура разваливается, тут разламывается судьба. И месть женщины может быть невообразимо страшна. Ясон по-мужски легкомыслен и эгоистичен в измене Медее, пожертвовавшей всем ради Любви к нему, но Медея, убивающая своих детей в слепой мести мужчине, малодушно расточающему великий дар Любви, ужасна до бесчеловечия. Хозе в крайнем отчаянии своей отвергнутой Любви может убить Кармен, разрушить возлюбленное и ставшее ненавистным живое изваяние. Пигмалион мог бы разве что разбить на куски статую Галатеи. Но Кармен, бессильная сотворить подлинную ценность половой любви, способна превратить жизнь Хозе в ад. Оживить Галатею и разочаровать её чревато для Пигмалиона не просто смертельной опасностью, а прижизненной и пожизненной геенной.
Женщина более экстремна и в духовном восхождении и в бездуховности падения. Её падение в ненависть столь же бездонно низко, сколь высоко её духовное предназначение в Любви.

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружён;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

В этих строчках Пушкин выразил обездоленность не только поэта, но и вообще человека, не озарённого творческим духом. Всякий должен был бы сказать или подумать о себе, что без творчества, без «священной жертвы» призванию, он – ничтожнейший «меж детей ничтожных мира». Одряхление или сон духовно-эротической воли, воли творческой, ничтожит человека. Но ничтожество женщины, обкраденной в своём призвании, способно принимать поистине инфернальные формы. Духовно-эротическое призвание к сотворению высшей ценности, ценности половой любви, имеет в женщине своей танатической противоположностью самое низкое падение, самую глубокую бездуховность. Афоризм Ницше «мужчина... только зол, а женщина скверна» однобок, но по-своему проницателен. Он обращён взглядом только вниз, подмечает лишь одну сторону, но подмечает её верно. Женщина выше мужчины, ближе к Богу в заповеданном ей верховном творческом призвании к половой любви (этого Ницше не видит), но именно поэтому фанатизация женщины в безлюбовных состояниях ненависти и мести (это он видит ясно) может быть более глубокой, более страшной, более нечистой, чем любая мужская злоба. Под властью танатической тьмы женщина способна обесчеловечиваться (развосуществляться) больше, чем мужчина.



7. ПОЛИГАМИЯ И МОНОГАМИЯ – ТУПИК

Женщина более монопотенциальна в своем призвании к половой любви, она глубже в своих переживаниях, цельнее и сильнее. Между благой потенцией полового акта и безблагодатной потенцией акта сексуального она решительнее избирает благо, однозначней стремится к сущности и отвергает бессущностное. Дух пола в ней сильнее.
Мужчина в стихии пола более омнипотенциален, ему труднее отказаться от соблазняющей множественности, трудней совершить творческий акт избрания и целосущностной самоидентификации с избранным, которому он мог бы до конца верить и остаться верен, а когда он, наконец, делает акт избирающий, ему очень скоро становится трудно защитить в самом себе своё избрание от всё той же соблазняющей множественности. Дух пола в нём слабее. Непроизвольность (рефлекторность) сексуальных возбуждений и влечений, на которую традиционно ссылаются мужчины в своих бесконечных самооправданиях, есть парадоксальное выражение глубинной произвольности мужчины, его духовной слабости и дробности, большой автономности сексуальных команд его эго от духовно-избирающей воли. Житейская мудрость гласит: «У мужчины может быть много женщин, но если ему очень повезёт, у него будет одна». Это «очень повезёт» подразумевает такую духовную силу пола в мужчине, какой он едва ли может сподобиться. Слабость полового духа почти исключает для мужчины моногамность. Традиционная моногамия христианского мира, может быть и разумна как норма нравственной дисциплины и самодисциплины, но внутренне неубедительна для психологии мужчины, а на большей глубине просто непосильна его слабому половому духу. Все разговоры о «естественной полигамности» мужчины есть лишь попытки оправдать материальными закономерностями бессущностной природы мужскую духовную неполноценность.
«Ошибка выбора», на которую повсеместно сетует мужчина (да теперь уже и женщина, ибо отчаявшаяся и опустившаяся в разврате цивилизации, она слишком стала напоминать мужчину), «ошибка» выбора избранницы (избранника) свидетельствует лишь о том, насколько сильно в падшем человеке бездуховное побуждение эго и как легко он идёт на голос этого побуждения. Если прежде такая «ошибка» ещё имела серьёзное оправдание в том, что выбор избранника диктовался женщине, а нередко и мужчине, жесткими традициями сословия или семьи, то в сексуальной свободе нашего времени обнаружилась полнейшая несостоятельность этого довода. Люди «ошибаются» не под давлением внешних обстоятельств, а потому, что перестали считать такую «ошибку» нежелательной или, тем более, недопустимой. В наше время допустимо и даже желательно систематически «ошибаться», а верней, никто больше не усматривает в этом ни ошибки, ни вообще проблемы. Люди, главным образом мужчины, а вслед за ними всё чаще и женщины, принимают анонимность сексуальных влечений и скоротечность связей за норму, хотя в глубине души и продолжают ожидать чего-то иного, какого-то неошибочного, то есть неподвластного разрушительному действию времени чувства, какого-то истинного, истинно брачного союза. Духовное требование небесного брака в человеке неистребимо, хотя уже почти не слышно ему самому в грохоте ничтожащей цивилизации.
Женщина значительно более приспособлена к моногамии, и здесь мы подразумеваем вовсе не принудительную моногамию, обусловленную грубыми формами материальной зависимости женщины от мужчины, ибо такие предпосылки к моногамии есть лишь вынужденность, подневольность, форма гнёта. Так не осуществляется моногамия, так практикуется рабство. Предназначенность же к подлинной моногамии связана у женщины с гораздо большей силой полового духа, с такой глубиной и значительностью чувств, с такой важностью половой любви не для одной сексуальности, но для всего её духовно-душевно-телесного существа, которые лишь очень редко ведомы мужчине, женщине же позволяют достигать неизмеримо более полной самоидентификации со своим избранием. Мужчина в большинстве случаев хочет потребить, он сознательно хочет «ошибиться», ибо ищет поверхностной сексуальной множественности. Женщина всё-таки в большинстве случаев бессознательно хочет сотворить и потому она боится «ошибиться», ищет глубокого, целосущностного полового единства.
Но человека повсюду преследует уродующее действие ничто. Грехопадение налагает искажающую печать зла и на эту целосущностную женскую предназначенность к моногамии. Для того, чтобы разобраться в этом, нам нужно припомнить греческий миф о Филемоне и Бавкиде.
Олимпийские боги, Афина и Гермес, под видом странников однажды посетили селение во Фригии, где обитала в числе других и супружеская чета – Филемон и Бавкида. Ни один из жителей деревни не захотел впустить странников, и только Филемон с Бавкидой гостеприимно встретили странников и поделилсь с ними всем, что имели, хотя и не знали, что перед ними боги. Разгневанные боги затопили водой всю деревню, и только хижина Филемона и Бавкиды уцелела и превратилась в храм, а обитавшие в ней супруги стали жрецами этого храма. За добросердечие и гостеприимство, проявленное супружеской четой, олимпийские боги наградили их долголетием и счастьем, а сверх того исполнили самое заветное их желание – дали им возможность умереть одновременно. Завершив жизненный путь Филемон и верная его Бавкида обратились в два дерева, растущих из одного корня.
Таков миф о Любви и верности, щедрой милостями и вознаграждаемой благоволением богов. И хотя мало кто из женщин знает миф о Филемоне и Бавкиде, почти каждая женщина в тайной своей сокровенности ощущает себя «бавкидой», стремится сотворить храм своей половой любви, в котором рядом с нею этой Любви будет служить её верный «филемон». Предназначение женщины к совторению верховной ценности половой любви есть уже в самом себе духовное стремление к воздвижению храма. И в этом великая, вечная правота и мудрость женского сердца. Только женщина до конца ощущает величие половой любви, и она верит, что мужчина способен быть адекватен ей в этом ощущении. Эта вера женщины лишь крайне редко оправдывается мужчиной. Чаще женщина продолжает отчаянно питать веру вопреки мужской поверхностности и тупости. Даже тираническую жестокость мужчины она стремится связать с Любовью и объяснить Любовью. Очень часто приходится слышать от женщины, ставшей, например, жертвой грубо-собственнической ревности мучины: «Но ведь он это – от любви!..». Нередко и жестокое обращение женщина может предпочитать равнодушию, выискивая в нём признаки Любви. Существует уродливая максима – «бьёт, значит любит», выражающая отчаянную надежду женщины на мужскую Любовь.
Но, даже окончательно разочаровавшись в способности мужчины целосущностно любить полом, женщина продолжает добиваться от него духовной адекватности, стремится во что бы то ни стало вовлечь его в храмовое служение половой любви. И здесь она легко и незаметно для себя делается жертвой эго, её специфического женского эго. Женщина склонна материализовать идею храма Любви в устрояемом ею супружеском доме. Но воздвижение храма Любви и служение храму – этого, увы! чаще всего не понимают женщины, – есть нечто совсем иное, чем устроение дома и служение дому. Преобладание плоти над духом в падшем мире искажает представление женщины о храме Любви. Жестокий диктат материи толкает её отождествлять устроенный семейный дом с храмом. Но дом не есть храм. Храм есть духовное, а не материальное. Храм есть само совторённое целосущностное единство. Истинным храмом половой любви является сама половая любовь. Храм Любви Филемона и Бавкиды есть храм мифический, как и сама хижина, в которой они обитали, есть лишь духовно-образное выражение их взаимной половой любви. Единство Филемона и Бавкиды – это единство духовно-сущностное, а не материальное, общность внутреннего пространства, а не территории.
Единение любящих в неповреждённой моногамии – это внутренние связи, соединяющие их, а не крыша, под которой они непременно должны быть вместе. Но к сожалению именно общая крыша зачастую символизирует для женщины храм Любви, и она пытается во что бы то ни стало удержать мужчину под этой крышей, сделать его «счастливым пленником» дома. Она страдает оттого, что мужчина слишком мало уделяет внимания дому, что он стремится в мир. Сам мир она ощущает, и ощущает правильно, как враждебное начало, как посягательство на сотворённую ценность Любви. Женщина хочет больше жить внутренним пространством сердца, чем внешним пространством мира. Пренебрежение домом она воспринимает как пренебрежение собой, своим сердцем, нередко требует от мужчины жертвы призванием только ради того, чтобы каждый вечер он возвращался в дом, который она уже внутренне «освятила» в качестве храма. Служение храму женщина слишком часто понимает как служение дому и пытается требованием и жалобами привязать жизнь мужчины к дому как к храму, сковывая этим его творческую инициативу, непрестанно сетуя на его отсутствие, на какие-то «посторонние дела», которые для него важнее дома, то есть важнее храма, важнее жизни сердечной, важнее общего служения Любви. Здесь не идёт речь о сексуальных изменах мужчины, здесь речь идёт о его преданности своему делу, которое для женщины, перепутавшей дом с храмом, может выглядеть «посторонними делами». Женщина зачастую боится не только измен, но и перемен, пытается законсервировать уже сложившееся бытие. Такое перенесение духовного (сущностного) на материальное (бессущностное) дорого стoит женщине. Пытаясь упрочить дом как храм, она невольно извращает саму идею храма Любви, превращает дом в заточение для мужчины. В этом фальшивом обожествлении дома, как храма, женщина обуздывает дух своего избранника, а тем самым и его чувства, ибо всякое узилище, даже узилище заботы и нежности, порождает бунт. «Произрастание двух древ из единого корня» может означать только слиянную укоренённость в почве духовной, ибо корневая система Любви не гнездится ни в какой материальной почве. Жреческое служение храму Любви может быть только свободным, иначе это уже неволя. В неволе же первой гибнет именно Любовь. Так высокое духовное призвание к моногамии может искажаться и переходить в удушение, вызывать стагнацию, и если женщина не спохватится вовремя и не предпочтёт духовно-сущностный то есть истинно храмовый порядок внутреннего единства со своим избранником, внешнему материально-бессущностному распорядку устроенного дома, она рискует разрушить внутренний храм истинной моногамии, вслед за которым неизбежно рухнет и внешний «храм» (дом) моногамии ложной.
И, тем не менее, разность призваний не означает полной автономии духовного пути женщины от духовного пути мужчины. Мужское призвание к творчеству ценностей художественных и интеллектуальных не делает его независимым от женщины, совершенно отрезанным, до конца свободным от женского призвания к творчеству половой любви. Половая любовь есть высшая ценность, она прямо восходит к инициальному решению Бога «Не хорошо быть человеку одному» /Быт. 2, 18/, и поэтому невозможно без остатка уйти ни в какое иное обособляющее призвание, нет способа начисто отрешиться от экзистенциальной темы половой любви. И человек ощущает это, он чувствует, что половая любовь есть абсолютный центр экзистенции. Тема половой любви не только центральная, но и роковая экзистенциальная тема человека и человечества. Ни мужчине, ни тем более женщине, будь она даже с тремя знаками «М», невозможно совершенно остраниться от Женственности, которая и есть носительница духа половой любви, выразительница инициального Божия решения. Женственность и дарована человеку, чтобы не быть ему одному. Мы не знаем, как манифестировала себя райская Женственность, как осуществлялось целосущностное духовно-душевно-телесное единство двух в Раю, но мы знаем, что не только женщина, но и мужчина чувствует свою неполноценность, глубокую сущностную ущербность без этого высшего единства, без храма половой любви.
Бог любви, Эрот, в греческой мифологии изображался мальчиком, но вечный божественный Эрос имеет скорее женственную сущность. Есть какая-то глубочайшая, предельная мудрость в решении Гёте завершить своего «Фауста» мистическим хором, в котором звучат слова о вечной Женственности (Weiblichkeit), знающей путь к полноте Истины и притягивающей к ней существование:

Всё быстротечное –
Символ, сравненье.
Цель бесконечная
Здесь – в достиженье.
Здесь – заповеданность
Истины всей.
Вечная женственность
Тянет нас к ней.

Окончание следует



>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"