№2/1, 2010 - 31 января 1933 года родилась Рената Григорьевна Муха, замечательная детская поэтесса
Феликс Рахлин Лучистая и вечная девочка
Рената Муха - выпускница школы. Харьков 1950. Фотография Юрия Куюкова из архива Ф.Д.Рахлина
В Харькове, за громадой Госпрома, в конце 20-х – начале 30-х годов вырос целый городок. Сразу за этим стеклянно-железобетонным зданием – проспект «Правды», вторым порядком – улица Восьмого Съезда Советов, далее – Четырнадцатого… Огромные многоквартирные дома, и у каждого – своё имя: Дом Специалистов, Красный Промышленник, Военвед, Табачник, Профработник… И даже «Пять – за три!» (то есть: «Пятилетку – за три года») Вот на такой-то урбанистической советской «клумбе» и суждено было вырасти и расцвести нежному, тонкому и яркому цветку с именем контрастным, как оксюморон: Рената Муха.
Я жил в «Красном промышленнике», где помещалась её 116-я женская школа, занимавшая весь цокольный этаж корпуса, и по дороге в свою, 131-ю мужскую часто Рену встречал. Потому что их Дом Учителей стоял на упомянутой улице Восьмого съезда Советов рядом с нашей школой. Было невозможно не обратить внимание на эту миниатюрную девчушку в темно-синем пальтеце с воротником из серенькой смушки и в такой же шапочке, из-под которой с отважным и весёлым любопытством смотрели на мир и на прохожих огромные, лучистые, чёрные очи. Кто-то рассказал, что учится она в классе на год младше моего… А ещё через какое-то время мы познакомились в драмкружке, работавшем у нас в школе. Пьеса («Юность отцов» Бориса Горбатова), которую репетировали, обошла, должно быть, половину школьных драмкружков первых послевоенных лет. Рена играла в ней главную роль: интеллигентной барышни Наташи Логиновой – дочери врача, ушедшей из своей старомодной семьи в революцию и комсомол. У «артистки» оказался (неожиданно для её довольно хрупкой, субтильной комплекции) звучный, грудной голосок. В нашем самодеятельном театрике она, несомненно, стала бы примадонной, но мы, кажется, даже не довели нашу постановку до премьеры… Впрочем, общаться не перестали: вскоре оба вошли в состав маленькой компании старшеклассников, которая состояла, в основном, из нескольких девочек её школы и мальчиков – нашей.
Девятиклассницы 116-й женской и десятиклассники 131-й мужской школы - возле входа в Харьковский театр русской драмы на ул. Чернышевской. Слева направо: Валерий Волоцкий, Лара Клугман, Лара Штернберг, Рената Муха, Толя Новик, Алла Любовецкая, Феликс Рахлин. Фотография из архива Ф. Д. Рахлина
Нам было по 16 – 17 лет, а Рене и вовсе 15. Ясное дело, возникли пары и треугольники. Она уже тогда (даром, что на вид совсем девчонка) была в центре внимания, в неё одновременно были влюблены ребята из нашей и «не нашей» компании. Никогда не мог понять, что за таинственный магнит скрыт в этой малышке: казалось бы, и сутулится, и худышка, и чертами лица далека от «идеала», а глянул – и глаз не оторвёшь! Весела, остра на язычок, а, вместе с тем, дружелюбна! Мы знали, что ещё с прошлого года увивается за нею Лёва Р. Он чуть не с детства увлёкся радиолюбительством, держал связь в эфире с «коллегами» и Рену азбуке Морзе научил. Мы много фотографировались, и я попросил Муху: «Подпиши мне на память свою фотокарточку!». Схватив со стола карандашик – быстро проставила на обороте снимка цепочку точек и тире. Пришлось мне раздобыть табличку, при помощи которой с энтузиазмом принялся за расшифровку. Читаю итог: «Ты – сволочь». Вот тебе и на! Хороши шуточки… Но обидеться на озорницу мне и в голову не пришло.
Однажды вдруг спрашивает у меня: «Феля, что такое бардак?» Я растерялся: в то время это слово ещё воспринималось как непристойность, его основное значение (бордель, притон) считалось главным, а переносное (беспорядок, кавардак) звучало редко. Но, помню, ответил на вопрос добросовестно.
В течение нескольких лет нашего позднего детства и юности целая вереница моих друзей и знакомых пылала к ней нежным чувством: Толя Н., Лёня С., Алик Р., Виташа П. Наверняка было и много других, но она, кажется, никому не отдала предпочтение. Очень к ней расположенный, я, тем не менее, в неё не влюбился – и даже продекларировал это в одном из двух написанных тогда «Посланий Мухе», где были такие строки:
Ни я в тебе души не чаю,
ни ты в меня не влюблена…
А вот – из «Второго послания»:
Мой друг влюблён, а я – чудак:
влюбляться разучился…
Когда мы однажды, будучи уже взрослыми, элегически вспоминали юность, и я сказал, что не был в неё влюблён, – она шумно возмутилась таким заявлением – и демонстративно в него не поверила!
Сейчас, когда её не стало, впервые подумал, что права была она: я, должно быть, в самом деле любил её всю жизнь чистой, нежной, безнадежной, ни на что не претендующей дружеской любовью.
В 1995 году, примерно через полгода после кончины в Харькове Бориса Чичибабина, мы, в итоге долгой разлуки, встретились с нею в Иерусалиме на вечере его памяти. В своём выступлении Рената рассказала, как впервые, ещё школьницей, познакомилась со стихами этого поэта: он в то время «тянул срок» в Вятлаге… «А стихи его мне читал Феликс Рахлин», – вспоминала она. И тут же (более чем через полвека!) прочла наизусть грудным своим, нежным голосом ранние стихи его, запомнившиеся ей с моих слов:
Ну, расскажи, ну, каково тебе,
Что с камнем шепчется капель?
Не о тебе ль вздыхает оттепель,
И дождь шумит – не о тебе ль?
Ну каково тебе, что в лепете
Тумана, влаги и тепла
Сугробы плещутся, как лебеди,
И в ночь оттаивает мгла? (И т. д.)…
Cтоят (слева направо: Толя Новик, Лёва Рожков, Алла Любовецкая, Валерик Волоцкий. Сидят на стульях: Мирон Черненко (в будущем глава лиги кинокритиков России), Рена Муха, Витя Славин (по кличке 'Туц'), Лара Штернберг, Лара Клугман. На полу - Феликс Рахлин. Встреча Нового, 1949 года. Фотография из архива Ф. Д. Рахлина
Конечно же, и я помню, как читал ей и эти стихи, написанные им до ареста, и новые, привозимые сестрой моей, Марленой, со свиданий с ним из лагеря…Мы гуляли с Реной вдоль по улице, на которой она тогда жила, где стояла и стоит моя 131-я школа и где жили его мать и усыновивший пасынка отчим, к которым Борис вернётся из лагеря ещё через долгие два с половиной года, – но, конечно, не предвидели , что лет через 15 она с ним подружится. А он в неё пламенно, хотя и ненадолго, влюбится! (Я и сейчас полагаю, что «чёрная пчёлка печали» – это о ней…). Но с ещё меньшей вероятностью могло взбрести нам обоим в головы, что эта улица будет носить имя автора тех стихов – поэта Бориса Чичибабина!
Сама Рена стихов долго не писала. Может, и были какие-то пробы пера, но ничего заметного не припоминаю Вопреки пушкинскому утверждению, будто «лета шалунью рифму гонят», она всерьёз (но и в шутку, да какую блистательную! Одну блистательнее другой!) начала «рифмовать», каламбурить, сверкать изысканными и неожиданными, непревзойдёнными по меткости метафорами уже в свои зрелые годы, – по-моему, не ранее чем на четвёртом десятке лет. Минимум два фактора определили такую нестандартную творческую судьбу: во-первых, постепенное знакомство с литературным богатством прошлого и настоящего и со многими его творцами или «пропагандистами». Не забудем, что среди школьных её учителей были и такие, как Александр Ильич Мосенжник, перед тем преподававший русскую литературу в одном из педагогических вузов Украины, но попавший там под дикую расправу как «безродный космополит»… Его гонители и не предполагали, что, выкурив его из школы высшей, они тем самым буквально осчастливят целые поколения юных харьковчан, невольно обеспечив их чудесным наставником, умным, знающим и темпераментным. Огромное влияние имела на учениц работавшая в той же школе Катерина Михайловна Доценко (в девичестве Губенко) – родная сестра великого украинского сатирика Остапа Вишни. Слушать речь Катерины Михайловны (и не только на её уроках украинской литературы!) было истинным удовольствием: «вишневі усмішки» народного и, безусловно, фамильного юмора так и сыпались из её уст.. Что же касается Реночкиных друзей, то не забудем, что, наряду с Чичибабиым, среди них были и супруги Воронель (оба – «физики и лирики»!) и Юлий Даниэль (в одном из своих «Писем из заключения» он сообщил, что она первая приснилась ему после ареста! В другом – с восторгом отозвался о доставленной ему в мордовский «Дубравлаг», написанной совместно Ренатой Мухой и Нелей (Ниной) Воронель книжке «детских» стихов «Переполох»).
Но, на мой взгляд, особенно ощутитимо Рена была обязана своим вхождением в литературу :ещё одному другу – великолепному поэту, педагогу и психологу... Тут сработала своего рода «цепная реакция». В начале 60-х в Харькове с шумом прошли встречи с Евгением Евтушенко. Они произвели неизгладимое впечатление на молоденького инженера Вадима Левина. Он вдруг тоже стал сочинять стихи, а потом, уже будучи женатым, имея дочь, – очертя голову бросил свою инженерию и весь отдался поэтическому творчеству. Дальше – больше: Левин стал «детским» поэтом, издал ряд интересных книг, увлёкся психологией творчества, возглавил в городском Дворце пионеров детский литературный клуб.... Не знаю точно, когда он познакомился с Мухой, но у меня впечатление, что Вадим, с его одержимостью, дал развитию её творческой активности некий «первотолчок». Тут главное, однако, в том, что он не только не пренебрёг теми первыми опытами, которыми она с ним поделилась, но – щедрая и подельчивая душа! – искренне и горячо их поддержал. Как раз тогда, помню, Реночка и мне (почему-то со смущённой улыбкой, как бы немного стесняясь) прочла один из первых своих опытов – кажется, «Ужа ужалила оса...». Конечно, мне стихи понравились, но то, что на моих глазах родился новый незаурядный поэт, мне и в голову не пришло. А Левин это понял! И, как хорошо известно из её же рассказов, помог своими советами, «шефством», соавторством, верой в её талант.
Цепочка «Евг. Евтушенко – В. Левин – Р. Муха» – налицо, как бы далеко первое её звено ни отстояло от последнего!
Мой перечень Мухиных литопекунов наверняка не полон – завершу его именем её многолетнего коллеги по университету – доцента Ефима Бейдера, о котором сама Рената как-то раз подробно рассказала в передаче «Семь сорок» израильского TV, веселя зал и многотысячную аудиторию пересказом его искромётного «одесского» юмора. Да ведь она и сама одесситка: по рождению и первым годам жизни, затем – по частым наездам в родной город – к бабушке Фейге, маминой маме, но, главное, – по особому складу души. Фима, с отличием закончив в Одессе техникум культпросветработы, в 1949-м приехал в Харьков, чтобы продолжить образование в библиотечном институте. Как вдруг в здешнем госуниверситете был открыт факультет иностранных языков, и он, забрав документы из библиотечного, поступил на английское отделение. Через год студенткой стала Рената, они познакомились, а в перспективе оказались сотрудниками, преподавая на том же факультете… Помимо близких интересов в сфере английской филологии, их, возможно, объединил ещё и специфически одесский склад натуры… Они, однако, не только пересмешничали: насколько я знаю, Реночкина методика «сказочного английского» в какой-то мере апробировалась в ходе консультаций с Фимой как c коллегой. Это имеет прямое отношение и к её литературному творчеству, так как в названной методике использовались и придуманные обоими преподавателями «сказочные» англо-русские тексты!
Хотя стихи Ренаты, с такими безобидными героями, как Уж и Ёж, Оса, Таракан, Крокодил, Осьминог и другие, как будто не должны были подпасть под подозрение, однако это случилось, как мы знаем из её потешного рассказа Владимиру Бейдеру – ведущему израильской телепередачи «Персона». Я понял так, что её собеседник из КГБ Критерий Александрович (!) выискивал у неё крамолу в связи с тем, что она была знакома с Ю. Даниэлем. Мне, однако, памятен другой повод недовольства чекистов Мухой: как человек (нечастое дело в СССР!) в совершенстве владеющий английским она имела неосторожность пообщаться с интуристами! Но теперь ясно, что, по меньшей мере, одно стихотворение Мухи могло быть оценено, по критериям Критерия, как явно «антисоветское»: это «Стихи о плохой погоде», где в первой части человек, идущий по городу, ест бутерброд без сыра, во второй – без масла, а в третьей – уже и без хлеба! Это потом Сергей Никитин положит их на музыку... А мы, Реночкины друзья, услышали эту «сагу» в её речитативном чтении как раз в один из очередных приступов отечественной перманентной бесхлебицы... Хорошо, что ко времени рождения таких стихов «Критерии» стали утрачивать былое могущество!
Когда-то, после сдачи ею экзаменов на аттестат зрелости (1950), Реночка со смехом рассказала мне о том, что свой ответ по русской литературе на теоретический вопрос о приёме аллитерации проиллюстрировала строчками... моего к ней «Послания»:
– ...В овраге около ограды
Трамваи дряхлые ползут, –
цитировала она, тщательно нажимая на «р» и звонкой дробью рассыпая вокруг свой мелодичный хохот. – Вот так, Феля, ты на меня поработал!
Прошло множество лет, и этот же эпизод она поведала у нас в Афуле на встрече с читателями, организованной местным литературно-творческим клубом-студией, куда прибыла из Беэр-Шевы вместе с Феликсом Кривиным. И тут же причислила и меня к «лику» своих литературных учителей! Гипербола, но... приятная!
В конце 50-х Рената стала вести на молодом, делающим первые шаги Харьковском телевидении уроки английского и быстро приобрела популярность в городе. Окружённая множеством ещё прежних поклонников, она долго не выходила замуж, как вдруг разыгралась история, ставшая источником пересудов городских «кумушек» в лице так называемой «общественности»: у Рены возник серьёзный роман с наблюдавшим её в больнице известным профессором-терапевтом. Он был женат (правда, бездетен)… Ситуация завершилась было его уходом от жены, однако стражи морали не могли с этим смириться – Ренату, к тому времени работавшую уже на кафедре госуниверситета, вызвал для «беседы» некий профсоюзный душеспасатель… Далее следует тогдашний рассказ Мухи группе близких друзей:
– … а я уже к тому времени донашивала нашего Митю. И вот вхожу в кабинет, куда, гораздо раньше меня, является вот это… (Рена картинно обрисовала продиктованные обстоятельствами тогдашние размеры своего живота). Хозяин кабинета, взглянув на меня, спрашивает:
– Говорят, вы беременны?
– Нет, что вы?! – возразила я.
– Ну, вот и хорошо! – с облегчением сказал хозяин кабинета.
Без комментариев!!!
Совместная её жизнь с отцом ребёнка не была, однако, долгой: – профессор вернулся к жене. Не станем уподобляться морализаторам из месткомов, но отметим лишь, что сложнейшую личную драму её участники перенесли (насколько знаю) на диво достойно. Они сохранили на долгие годы нормальные человеческие взаимоотношения, а женщины постепенно даже подружились.
Может быть, я ошибаюсь, но, мне кажется, не слишком долго Рената оставалась одинокой. В гостеприимном доме Бейдеров-Сазоновых (Света Сазонова, жена Фимы, – мне двоюродная сестра) был принят как близкий друг известный харьковский математик профессор Юрий Ильич Любич. Вместе с ним приходил его двоюродный брат Вадим – стройный молодой человек, тоже математик. Помню, как под звуки радиолы он и Рена беззаветно отплясывали чарльстон… Мне тогда уже подумалось: какая чудесная пара! Прошло какое-то время, и они поженились. У них родился ребёнок – второй сын Ренаты.
Прошло много лет. Оба сына выросли, обоих она и Вадим не раз вместе по-родительски проведывали: Митю – в Харькове, Алёшу – в Штатах. А сыновья гостили у них в Беэр-Шеве.
Лично я обязан покойной тем, что моя, СЕМЬ лет пролежавшая в харьковском издательстве, набранная, свёрстанная, уже готовая к печати книга «О Борисе Чичибабине и его времени» всё-таки увидела свет. Именно Рената смогла переубедить единственного человека, чьё авторитетнейшее отрицательное мнение об этой книге мешало издателю дать последнее «добро» на выпуск. А я не был в состоянии переделать собственную память и переписать собственные мемуары в соответствии с пусть авторитетными, но не своими желаниями. Положение казалось безвыходным. Книгу спасла Рената. Она нашла такие слова, которые убедили противника книги в том, что она будет способствовать укреплению памяти поэта, усилению интереса к его творчеству. Не мне судить, но многие говорят, что так и вышло.
И супруги Ткаченко, Рена и Вадим, без моей просьбы, просто в порыве дружеского чувства и понимания, привезли мне из Харькова первые десять экземпляров той моей книги! А из другой своей поездки туда же – книгу следующую, вышедшую там же , – и тоже не одну-две, а – десяток.
Рената Муха с двумя Феликсами Давидовичами: Кривиным (он в центре, читает свои произведения) и Рахлиным. Встреча приехавших из Беэр-Шевы писателей-юмористов с посетителями литературного клуба-студии 'Долина' в г. Афула. 5. 11. 2001 г. Фото Марка Бермана. Фотография из архива Ф. Д. Рахлина
Все, кто видел и слышал выступления Ренаты – не важно, вживую или по радио и ТВ, – обычно в восторге от её изящества, остроумия, обаяния, таланта, естественности и простоты. А ведь много лет, даже ещё до прибытия в середине 90-х на жительство в Израиль, она страдала от тяжелейшей болезни – причины и последствия целой череды операций. Несколько лет назад уже здесь перенесла ещё одну, после которой даже сами врачи удивлялись, что она выжила. И ОБ ЭТОМ ОНА МНЕ С ЮМОРОМ (!) РАССКАЗАЛА ПО ТЕЛЕФОНУ! Не знаю, как точнее назвать эту черту её личности: женственное мужество – или мужественная женственность? Бабы обоего пола, готовые раскиснуть от малейшего дискомфорта, – берите пример с этой дивной малышки!
Мне остаётся лишь рассказать, как закончилась наша встреча в Афуле. Тогда, прочитав по памяти в зале здешнего матнаса Бейт-Познак (матнас – ивритская аббревиатура, означающая: «общественный и культурно-спортивный центр») строчки из моего полудетского «Первого послания к Мухе», в том числе и те, где содержалось такое «пророчество»: «Ты станешь старою калошей, я стану старым сапогом», – она в итоге вечера подарила мне свою книжку «Гиппопопоэма» с такой надписью: «Дорогому старому сапогу от старой калоши. Р. Муха, 5. 10. 2001 г.» Я ответил ей мадригалом: «Третье послание Мухе»:
Как сладко на сердце стало
от антитезы такой:
сапог я хотя и старый,
а всё-таки – дорогой!
Но вот что всего дороже:
хоть нынче не та пора –
не дешева и калоша,
а главное – не стара!
Пусть в обуви и одежде
иная мода теперь –
Калошенька! Ты, как прежде,
хорошенькая, поверь!
Не смяли нас годы, не сплющили,
и – пусть не в гладь и не в тишь, –
но я, Бог даст, поскриплю ещё,
а ты ещё поблестишь!
6. 10. 2001.
Сейчас, когда её не стало, утешаюсь хотя бы тем, что оказался прав: ещё несколько лет, вплоть до совсем недавнего времени, она находила в себе силы радовать тысячи людей своим метким и точным словом, изобретательной рифмой, обаятельным юмором, захватывающим рассказом… Удалось ли мне хотя бы лишь «проскрипеть» о ней в этом несовершенном очерке воспоминаний? Но живут и блистают её смешные и оригинальные стихи, в которых жизнь её души продолжается для новых поколений.
Имя Рената в переводе с латыни означает «Возрождающаяся».
Да сбудется вновь и вновь!..
Израиль, г. Афула http://www.trediakovsky.ru/
_________________________________________________________
Впервые опубликовано 1 октября 2009 г. в литературном еженедельнике «Окна» – приложении к тель-авивской газете «Вести». Текст настоящей публикации несколько дополнен автором.
