Мне приснилась музыка: я шел во тьме, и песок сыпался из моих карманов…
Вокруг была тьма, я шёл неведомо куда, с каждым шагом становилось холоднее и как-то… будто совсем некуда идти. Я засунул руки в карманы (мне это всегда помогало), но… в карманах оказался песок.
Я стал бросать перед собой песок, и осторожно идти по нему, как будто мир мог взорваться, если шагнуть неосторожно в сторону…
Вдруг я услышал мотив. Он был такой теплый, такой родной, что я бросился сломя голову ему навстречу! Впереди посветлело, под ногами образовалась тропинка. Уже совсем близко, музыка заливает небо и землю, и… я упал с кровати. То есть – проснулся.
Но музыка продолжалась. Звук шел из папиной комнаты, я осторожно подкрался и заглянул. Папа стоял у рояля и пел. И как! Будто ему подпевали звёзды! Джаз тополиного пуха и сладкого субботнего вина…
Но вот – увидел меня, смутился и закрыл крышку рояля. Быстро собрался и ушел на работу.
Весь день этот мотив не давал мне покоя, и вечером я не выдержал, пошел к отцу на работу – он играет в оркестре – послушать музыку. И спросить, – что это была за песня.
Оркестр шел по улице и играл Шопена.
Похороны с оркестром – это что-то особенное, сказал отец. Каждый покойник требует подходящего сопровождения, можно играть всю жизнь… Так в Германии это делают под Бетховена, а в России – Шопен, только Шопен.
Может быть, где-то в Америке (говорят, есть такая страна – Америка), может быть, там играют джаз?
У каждого свой мотив жизни, и он ведёт судьбу за собой.
Ты не узнал мотив? Это местечко. Там живут маленькие люди, бедные евреи на подножном корму.
Трудно сказать, чем они кормятся, но этой жизнью они сыты по горло. А потому – смеются! И чего они смеются?! Если их спросить – они ответят. Они скажут: "Тебе плохо, да? Тебе очень плохо.
Так вот, когда плохо, нужно найти сухой мерзлый конский гимник и долго-долго его жевать. Пока не станет хорошо…"
Короче говоря, умные там поголовно все. Просто невозможно выйти на улицу, чтобы не напороться на мудреца. Или в лавку зайти. Бежишь домой, закрываешь дверь, окна, запираешься, – кого ты видишь в зеркале?.. А вы – кого?..
Каждый из нас твердо знает, кто здесь самый умный! Ну почему?.. Почему мы с вами такие умные?..
…Говорят, четыреста лет назад назначил Господь одного ангела-порученца для серьезного дела. Дал ему два мешка, один – с умными душами, другой – с глупыми, чтобы засеял он землю умниками и дураками (именно этого нам тогда не хватало!).
И вот летит ангел, рассыпает души горстями.
Горсть – над Францией (и изобретут там авангард, и начнут жарить лягушек на медленном огне), горсть – над Америкой (а там откроют демократию и доктора Спока), над Норвегией, над Японией, над Курилами, над пингвинами!
И вдруг он видит Польшу. А в Польше – гору, красоты необычайной. У себя в раю он никогда не видел таких гор. Он летит и не может от неё оторвать глаз!
…Конечно, он споткнулся и конечно, выронил мешок. Рассыпал все умные души. Которые росли, и выросли, и построили чудный город Хэлом. Это Хэлом сидит у нас в крови и, не переставая, поет. Что-то такое на идиш…
Говорят, как-то в Хеломе исчез ребе. Его не видели с утра.
Что творилось в Хэломе! Ребе нет дома, ребе нет на улице, ребе нет в суде, ребе нет нигде!..
Люди его ищут и все время разговаривают, потому что если молчать, – то из души не будет выдыхаться воздух…
– Вы не видели ребе?..
– А вы не видели ребе?..
– Кто-нибудь здесь видел ребе?! Вот так всегда – как мне его нужно, так он пропал!
– Говорят, он пошел в лес…
– Ой, ну что ему делать в лесу! Он любит сидеть дома, читать…
– А что обозначает это слово – "цурес"? Вот я думаю, что это все от древних греков…
– Ну причем здесь греки?! Ты слышал – ребе пошел в лес, в самую чащу. И заблудился!
Ищут его в лесу.
– Я не понимаю, что можно делать в лесу на таком холоде!
– Как что? Думать! Ты понимаешь, человек любит думать на свежем воздухе.
– Какой-то странный запах у этого свежего воздуха…
Пошли на запах и нашли сугроб, из которого валил дым.
– Странный запах. Как будто большой и старый медведь сидит и курит "Приму"…
Вдруг из сугроба раздался человеческий голос:
– Случилось великое чудо! В сугробе стоит самовар – и кипит!!! Из сугроба выглядывали какие-то ноги…
– Мне сдается, что это носки ребе!
– Тот самый цвет…
– Надо его вытащить, это очень вредно – сидеть на таком холоде. Давай попробуем, три-четыре…
– Как он изменился!..
– Минуточку. А где его голова?
– Какая голова? Я с ним знаком уже двадцать лет – никогда у него не было головы!
– Ну конечно! А чем же он ест?..
Пошли спросить у ребиной жены, она оказалась дома:
– Янкеле, Мойше, Сема, Ицик! Быстро домой!
– Минуточку…
– Эля, Абрам, Шлема! Обед стынет!
– Извините… Скажите, уважаемая, у вашего мужа есть голова или – нет?
– Вус?!
– Он пошел в лес, и от него остались одни ноги…
– Послушайте, морочьте голову своей жене, или собаке, или корове…
– Так на этих ногах были носки от ребе! Зелёного цвета!
– Так я что, вдова?.. Ой, ребойно шелойлам! Ой, что же мне теперь делать!
– Ну, не надо так убиваться, может, это был еще не он.
– А кто же тогда?..
– Говорите! Была у вашего мужа голова, или нет? Скажем, за завтраком…
– Аз ох ун вэй… Его рыжая бородка всегда качалась над супом…
– А голова?..
– Послушайте, за моим столом сидят девять ртов. По-моему, они все здесь.
– Значит, так – быстро считаем всех до девяти. Один, два, три… девять…
– …Хорошо, допустим, что ребе здесь, допустим. Но кто же тогда был в лесу?!
…В лесу одни деревья – желтые, красные… Это парк, мы с папой идем домой, мы все время идем домой. Папа говорит, потому что если молчать…
Этот мотивчик, Хэлом, запах весны посреди сугроба, как вино, бродят у нас в крови!
В начале двадцатого века на Украине эту бациллу занесло в город Одесса, и все гои стали понимать идиш… Ты понимаешь идиш?.. Вот и я – нет. Мой папа хотел, чтобы я говорил красиво – по-русски…
Пришел еврейский мальчик, который хорошо знал идиш, и весь город изменился в лице. Как его звали, мальчика?.. Беня, Беня… Беня Крик!
Ему было двадцать пять лет, солнце и море качали его на своих руках. Пора было встать и разобраться с этой жизнью.
Беня пошёл к господину Эфраиму, главе городского комитета взломщиков.
– Я – не Пизанская башня, – сказал Беня, – но я мог бы ее поддержать…
И было собрание. И сказал Эфраим:
– Один фрайер хочет поступить до нас в контору.
– А люди его знают?..
– Люди знают, что его зовут Беня.
– А что у него есть под шляпой, у этого Бени?..
– Рот, нос и пара глаз.
– А об чем этот рот говорит?..
– О том, что не надо разбрасывать слова по воздуху, – сказал Беня.
– Хорошо. Возьмешь шесть тысяч у Тартаковского, и можешь заходить у в помещение.
Вся Одесса знала за этот шкаф с деньгами и наглостью по фамилии Тартаковский, но Беня не смутился. На другой день по Молдаванке шли похороны с оркестром. Шли и пришли.
Тартаковский вышел на шум.
– Кого хоронят?
– Оно вам надо? Господина Рувима Тартаковского.
– Меня?!. Очень убедительно, спасибо. А ну, покажите.
Господин Рувим Тартаковский попытался открыть гроб, и совершенно случайно именно сейчас начался погром. Улица задрожала от битых стёкол и крика.
Тартаковский упал в обморок, и Беня осторожно положил его в гроб (куда же ещё?..). Затем поднял руку и начал петь. Почему именно петь? Он знал, за какие струны держаться, этот Беня.
Дивлюсь я на небо та й думку гадаю… Голосом его Бог не обидел, а песню знали все. Внезапно стало тихо. Это пели и на свадьбах, и на похоронах, и всегда очень плакали…
…Чому я не сокiл, чому ж не лiтаю… Постепенно погромщики стали присоединяться к Бене и петь с ним хором, роняя тусклую слезу в драные бороды.
Чому ж менi, Боже, ти крила-а-а не да-а-ав… В эту минуту Тартаковский очнулся.
– Где я?
– Вей из мир! – завопили погромщики. – Покойник встал из гроба!!.
И – бегом с этого проклятого места, где мертвые возвращаются к жизни!..
У Бени оставалось еще одно дело.
– Господин Тартаковский! Похороны с оркестром стоят шесть тысяч рублей, можно долларами за те же деньги.
– Да, но без покойника?
– Да, но что это меняет… И поспешите: вечная жизнь будет стоить дороже.
Он заплатил! И Беня, конечно, король. Но! Почему сегодня стало так трудно понимать идиш?..
Я иду по пустыне, и песок сыплется из моих карманов. Позади – местечко. Там родился мой отец.
Бессарабия, 40-е годы, большая семья: мама, папа, семеро сыновей. Эти дети уже не умели читать Тору, они говорили с Богом на своём языке: играли джаз.
Мойше – саксофон, Эля – контрабас, Янкеле – банджо (когда играл, всегда думал о чем-то другом, может быть, именно это называют – джаз?..), Сема – труба, Ицик – ударные, Шлема – аккордеон, почти рояль (такой элегантный, как лорд Байрон на лошади!), и мой отец – гитара. Он даже знал ноты, и называли его подходяще – Маэстро…
– Ицик, ты можешь посчитать до четырех?! Нет?! Так возьми три, и прибавь еще один: раз, два, три… девять…
И можно играть всю жизнь, всю жизнь! Но!
В сороковом пришли Советы. Стало нельзя играть джаз. Забрали маму в Сибирь – она завернула селедку в газету со статьей Сталина, она не умела читать по-русски. Ее забрали, чтоб научить (Сибирь большая, там много учителей русского…).
Стало нельзя говорить на идиш, потому что нет такого народа – еврейский, нет! Видел его кто-нибудь?.. Еврейский наро-од!.. Ау-у!.. Еще немного – и нашли, в сорок первом, немцы. А гуте шабэс…
Нашли еврейский народ и стали о нем заботиться. Даже у нас в местечке взяли целый дом и отдали его евреям, чтоб им было хорошо, чтобы были уже, наконец, вместе.
И каждый день брали из гетто людей и посылали их прямо в небо. Дорога к Господу сократилась…
Тогда рабену Давид, был там один такой, – так он сказал:
– Может быть, хватит?.. Может, нам устроить восстание?
Евреи подумали и решили: "Может".
Оружие выкрали у немцев (воровать винтовки, сидя в гетто, – уже неплохо!) Чего не хватало, – починили своими руками, в свободное время…
И настал день, когда рабену Давид сказал "Шма, Исраэль". Все взяли в руки оружие.
А братья-музыканты достали из тайника свои инструменты и сказали, что мы будем играть джаз, а то мы давно не играли… Мы устроим такое форте, – не будет слышно стрельбы!
– Дети, – сказал ребе, – вы сумасшедшие!
Тогда вступил Ицик:
– Не волнуйтесь, ребе! Мы еще ни разу не завалили концерт. Максимум – выкрутимся!
Шлема добавил:
– Я не понимаю, чего мы ждем. У меня мало времени, я еще собираюсь в Филадельфию. Вечером…
И сказал ребе: – Авраам! Зай а ментш!* Возьми ружье! В вас же будут стрелять!!
Отец взял винтовку. Скомандовал:
– Раз, два, три, четыре… Маэстро, туш!..
Открыли огонь, и сразу ударил джаз… Немцы не поняли, что творится – музыка, шум, крики, а они падают!
– Мойше, ты видишь?!. Эти люди не умеют слушать джаз! Смотри, они уходят из зала!.. Мойше!!.
Выломали дверь барака, побежали к воротам, а джаз-банда лезет на крышу и продолжает играть. Им кричат – ненормальные, слезайте, убьют! А они в ответ – пробьёмся, пускай публика услышит хороший звук!..
Местечко такое маленькое, что музыку слышно везде. И когда братья заиграли псалом Давида, показалось немцам, что музыка обрушилась на них с неба…
…Восставшие победили. В середине войны. На оккупированной территории. Что значит победили, – они сумели бежать в лес… И счастье, что погибло совсем немного народу. Если точно – шестеро.
Отец остался жив, он успел выбраться. Они уже все готовились прыгать, но не успели – труба, саксофон, контрабас, банджо, барабан и аккордеон.
После войны отец не играл джаз. Лишь временами, когда приходили настроить рояль, он садился потрогать клавиши.
И он слышал, слышал, – вот вступают ударные, саксофон, банджо… и как всегда, выясняют отношения:
– Мойше! Это ля минор или где?!
– Ой, можно подумать…
– Вас там что, не кормят?..
– Или! Такой цимес – ангелы не выдерживают…
_______________________________________
* Зай а ментш – будь человеком (идиш)
