№3/1, 2012 - 4 марта 1852 года скончался Николай Васильевич Гоголь
Исанна Лихтенштейн Болезнь и смерть Н. В. Гоголя
«Мы все вышли из «Шинели» Гоголя. Эта мысль принадлежит французскому критику Эжену Вогюэ – («Русский роман»1886) и подчеркивает огромное влияние творчества писателя на развитие литературы.
Веселые, искрометные «Вечера на хуторе близ Диканьки» первыми из гоголевских творений входили в нашу жизнь. Несколько позже задумывались над приключениями майора Ковалева («Нос»), бедами Акакия Акакиевича («Шинель»), трагической судьбой художника Черткова («Портрет»), распространенной вокруг «маниловщиной», а фраза: «К нам едет ревизор» – стала знаковой. Но только спустя годы, оглядываясь в прошлое, успев многое понять и прочитать, начинаешь постигать необычность и разнообразие произведений писателя.
Литературная деятельность Николая Васильевича Гоголя пришлась на один из самых успешных периодов развития русской культуры. Он застал расцвет творчества Пушкина, знакомство с которым оказало на него огромное влияние. При нем вошли в литературу Лермонтов, Тургенев, Достоевский. Известны пророчески верные оценки Гоголем таланта этих молодых писателей. Казалось, судьба баловала Николая Васильевича. Он стал знаменит после первых публикаций, обласкан великими литераторами-современниками, замечен взыскательной критикой. Но в действительности все было не столь безоблачно.
Возникает вопрос: чем объясняется пристальное внимание к различным аспектам биографии давно ушедших людей? Что интересует, что важно? – Прежде всего, личность в контексте современного ей общества, их непростых взаимоотношений. Однако главным является изучение личностных особенностей человека, их влияние на творчество, чему и посвящена большая литература. Вспомним пушкинское – «Гений и злодейство две вещи несовместные». Между тем и эта красивая максима не столь очевидна.
Изучение состояния здоровья Гоголя позволяет понять взаимовлияние творчества и здоровья, уровень медицинской науки изучаемого периода, адекватность оказанной помощи.
Справедливо наблюдение, что художники, писатели, музыканты отражают в творчестве присущие им особенности, наделяя ими героев произведений. Возможно, в какой-то мере у автора при этом открывается спасительный клапан, позволяющий избавиться от переживаний, сомнений или снизить их груз, проговаривая или выражая определенные нюансы чувств и настроений устами своих персонажей. Гоголь в письмах не раз утверждал, что юмор явился для него попыткой избавиться от преследовавшей тоски… «Болезнь и хандра были причиной той веселости, которая явилась в моих первых произведениях: чтобы развлекать самого себя… Вот происхождение моих повестей» (из письма Жуковскому 10 января 1848 г.). Естественно, было бы неверным полагать происхождение великого дара от заурядного желания себя развлечь или отвлечь. Это спорное утверждение вряд ли может быть объяснено рационально. С другой стороны, известна благотворная роль труда в достижении душевного равновесия.
Болезнь Гоголя, как и диагноз последнего заболевания, приведшего к смерти, до сих пор вызывают жесткую полемику среди врачей и исследователей. Гоголь, отличаясь мнительностью, внимательно, заинтересованно, с тревогой относился к беспокоящим его недугам и часто обращался к врачам, российским и европейским. Существуют и прочитаны короткие врачебные заключения, часто, к сожалению, в вольной передаче друзей и почитателей писателя, что снижает их ценность и не всегда позволяет профессионально интерпретировать.
Своеобразие внешнего облика будущего писателя и странности в его поведении были замечены довольно рано. Худой, болезненный, вечно зябнущий, Гоголь внешним видом отличался от озорных сверстников. Однако порой он неожиданно становился веселым, сыпал остротами, собирая вокруг восторженных слушателей и зрителей. Отношения со сверстниками были неровными. Он страдал «золотухой» с обильными выделениями из ушей, своеобразными изменениями глаз и кожи. «Глаза его были обрамлены красным, золотушным ободком, щеки и весь нос покрыты красными же пятнами, а из ушей вытекала каплями материя. Поэтому уши его были крайне крепко завязаны пестрым, цветным платком, придававшим его дряблой фигуре потешный вид». Его прозвали «заморским карлой». Если учесть нетерпимость подростков друг к другу, то наличие проблем в общении очевидно.
Кроме того, Гоголь с ранних лет поглощен идеями, замыслами. Он часто уходил в себя, не слыша ничего вокруг, что также служило причиной определенной разобщенности. Некоторые учителя в связи с этим считали необычного подростка лишенным способностей.
Однако не следует драматизировать учебу Гоголя в Нежинском лицее, который он успешно окончил, тем более что дружеские отношения со многими соучениками сохранялись на протяжении жизни.
Гоголь рос в дружной, любящей семье, постоянно ощущая трепетное отношение к себе. Отец писателя – Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский – работал по почтовому ведомству, обладал даром рассказчика, расцвечивая истории врожденным малороссийским юмором, писал пьесы и ставил спектакли на любительской сцене. Он был романтиком. Увидев во сне маленькую дочку соседних помещиков, якобы назначенную ему в жены, ждал, пока она вырастет. В 14 лет Мария Косяровская, дочь состоятельных малороссов, стала его женой. Его небольшое наследственное село Васильевка, или, как оно называлось раньше, Яновщина, сделалось центром общественной жизни всей округи. Кстати, в Киеве до сих пор живут непрямые потомки Гоголя – Яновские (известные врачи, экономисты), сохраняющие интересные семейные предания. Гостеприимство, ум и юмор хозяина, несмотря на его тревожную мнительность, привлекали туда близких и далеких соседей.
Мать также была образованной женщиной, но отличалась мистическим нравом. В письмах сестре Гоголь, говоря о болезни матери, подчеркивал – «душевной». Она рано овдовела, муж (отец Николая Васильевича) умер 44 лет от туберкулеза легких. Вероятно, следует говорить о ней как об акцентуированной личности, а не страдающей психическим заболеванием. Впрочем, на сей счет, есть разные предположения. Среди родственников писателя есть душевнобольные.
Окончив лицей, Николай Васильевич приехал в Петербург с широкими, но неконкретными планами. Главным для него было встреча и знакомство с Пушкиным. Поэт владел его мыслями и чувствами. Практически с дороги Гоголь помчался на квартиру к поэту.
Знакомство с Пушкиным стало судьбоносным и единственным, оказавшим не только личностное влияние, но и определившее творческую судьбу. Вряд ли стоит повторять, что сюжеты главных произведений Гоголя – «Ревизора» и «Мертвых душ» – подсказаны поэтом. По мнению Пушкина, у Гоголя было «прекрасное чутье слышать душу». Он же называл его «веселым меланхоликом».
Если учесть, что их встреча состоялась в один из наиболее благоприятных для Гоголя периодов жизни, то пушкинское определение еще более ценно. Намного позднее И. С. Тургенев в своих воспоминаниях о Гоголе упоминает: «Мы со Щепкиным ехали к нему как необыкновенному человеку, у которого что-то тронулось в голове… Вся Москва была о нем такого мнения».
Споры и дискуссии о том, чем болел писатель, не утихают по сей день. Единственное, что не вызывает сомнений, это неуравновешенность писателя, тоска, о чем он постоянно упоминает в письмах и жалуется друзьям.
Первый приступ болезни датируют 1829 г. В письме от 3 января 1829 года Гоголь пишет матери, что на него «напала хандра или другое подобное» и что он «уже около недели сидит, поджавши руки» и ничего не делает. «Не от неудач ли это, – пишет он, – которые меня совершенно обравнодушили ко всему». Колебания настроения от гнетущей тоски, депрессии до внезапно наступающего радостного восприятия мира сопровождали Гоголя на протяжении жизни. В молодости периоды возбуждения, творческой активности превалировали над «хмурым утром». Но и в юные годы его беспокоила повышенная немотивированная зябкость, тревожность. Он менял квартиры, теплее прочих одевался, хорошо чувствовал себя в дороге и в тепле, много лет из-за этого, по словам писателя, жил в Италии.
Астенического телосложения, замкнутый, глядящий исподлобья, нередко в эксцентричном одеянии, он трудно сходился с людьми, отличался скрытностью, парадоксальным нравом. Впрочем, несмотря на это, у него было много истинных преданных друзей. Он писал: «Часто я думаю о себе: зачем бог, создав сердце, может, единственное, по крайней мере, редкое в мире, чистую, пламенеющую жаркой любовью ко всему высокому прекрасную душу, зачем он дал всему этому такую грубую оболочку? Зачем он одел это в такую страшную смесь противоречий упрямства, дерзкой самонадеянности, самого униженного смирения?» Можно вернуться к проницательному пушкинскому определению – «веселый меланхолик».
Они – Гоголь и Пушкин – не поддерживали коротких дружеских отношений, несмотря на желание Гоголя, так это представить. В ранний петербургский период без всяких оснований, одному из друзей он дает Царскосельский адрес Пушкина для своей корреспонденции, живя в другом пригороде и подолгу не встречаясь с поэтом. В этом сквозило желание придать отношениям не присущий им оттенок, что гротескно выражено в «Ревизоре»: «С Пушкиным на дружеской ноге».
По воспоминаниям П. В. Анненкова, Гоголь «любил показать себя в некоторой таинственной перспективе: «Так, после издания «Вечеров», проезжая через Москву, он на заставе устроил дело так, чтоб прописаться и попасть в «Московские ведомости» не «коллежским регистратором», каковым он был, а «коллежским асессором. «Это надо», – говорил он приятелю, его сопровождавшему». С другой стороны, он отличался смирением, неуверенностью, робостью, что подтверждается многочисленными воспоминаниями и явствует из переписки писателя – трагический клубок болезненных противоречий.
Печальной особенностью Гоголя-человека явилось полное отсутствие намека на влюбленности как гетеро, – так и гомосексуального типа. В его произведениях практически нет любовных эпизодов, а имеющиеся – искусственны. Неожиданное сватовство в 1850 году к дочери друзей Анне Виельгорской явилось скорее попыткой выхода из непрекращающейся депрессии, чем проявлением эмоций. Полученный отказ не очень огорчил.
Профессор И. Б. Галан (1926) предположил у Гоголя эндокринную патологию с недостаточным уровнем половых гормонов, или нарушения соотношения мужских и женских гормонов, чем объяснял в определенной степени патологические черты внешнего облика и поведенческие реакции. При частых врачебных осмотрах постоянно фигурирует указание на «нервическое» беспокойство, несмотря на обилие жалоб и утверждение, что «болезнь у меня в кишках».
В 1832 году по совету Погодина Николая Васильевича осмотрел доктор Иустин Евдокимович Дядьковский(1784-1841), профессор Московского университета, уволенный в 1836 году за антирелигиозные воззрения. Состояние оставалось неустойчивым, и Гоголь направился к матери в Васильевку. В пути, в связи с недомоганием остановился в Полтаве. «Что-то значит хилое здоровье! Приехавши в Полтаву, я тотчас объездил докторов и удостоверился, что ни один цех не имеет меньше согласия и единодушия, как этот... Теперешнее состояние моего здоровья таково: понос прекратился, бывает даже запор. Иногда мне кажется, будто чувствую небольшую боль в печенке и в спине; иногда болит голова, немного грудь. Вот все мои припадки... Остаток лета, кажется, будет чудо; но я, сам не знаю отчего, удивительно равнодушен ко всему. Всему этому, я думаю, причина болезненное мое состояние». Лето провел спокойно, несмотря на небольшую хандру или как он пишет, что « равнодушен ко всему».
Возвратившись осенью в Петербург, 25 ноября 1832 г. он пишет Погодину: «Я, покамест, здоров и даже поправился. Следствие ли это советов Дядьковского, которыми он меня снабдил на дорогу, или здешнего моего врачевателя Гаевского, который одобряет многое, замеченное Дядьковским, только я чувствую себя лучше против прежнего. Досада только, что творческая сила меня не посещает до сих пор». В 1836 году он писал В. А. Жуковскому из Италии: «Доктор мой отыскал во мне признаки ипохондрии, происходившей от геморроид, и советовал мне развлекать себя, увидевши же, что я не в состоянии был этого сделать, советовал переменить место». Гоголь, как замечено, постоянно переезжал с места на место и до советов упоминаемого доктора, находя в этом успокоение. «С какою бы радостью я сделался бы фельдъегерем, курьером даже русскую перекладную и отважился бы даже в Камчатку, чем дальше, тем лучше. Клянусь, я был бы здоров» М.П. Погодину 17 октября 184,0 Рим. А в письме С.П..Шевыреву 10 августа 1839, Вена, поясняет: «Я надеюсь много на дорогу. Дорогою у меня обыкновенно развивается и приходит на ум содержание; все сюжеты почти я обделывал в дороге».
Этот период жизни еще отличался активной и успешной творческой деятельностью. Гоголь покинул Россию в ноябре 1836 года, как теперь понятно, в состоянии депрессии. Уехал, не простившись с Пушкиным, вряд ли не зная о волнениях поэта, что ничем, кроме нервного состояния, объяснить невозможно.
Известно, что в состоянии депрессии человек с трудом контактирует, он погружен в себя, а общение требует от него непомерных сил.
Сообщение о гибели Пушкина потрясло Николая Васильевича: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним». Он не раз возвращается к пережитому, тягостно ощущая наступившее одиночество, от которого не суждено было освободиться. Мне кажется, что трагическая гибель Пушкина вызвала обострение болезни.
В. Чиж (2001) считает возраст между 26–30 годами критическим для людей с параноическим характером – преодоление возрастного периода, по его мнению, снижает угрозу заболевания. Гоголь не преодолел рубеж и оказался во власти приступов болезни. На протяжении многих лет его преследовал страх смерти. Он боялся кровати, с чем, возможно, ассоциировал смерть, часто засыпал в кресле, страшился одиночества, стараясь снимать квартиру с кем-то из знакомых.
С июня 1832 года до кончины в 1852 году выделено 23 обострения болезни, причем депрессивные фазы были продолжительнее маниакальных (возбуждение). Приступы болезни длились от дней и недель в начальном периоде до месяцев в последние годы. «Я боюсь ипохондрии, которая гонится за мной по пятам» (из письма Прокоповичу 19 сентября 1837).
До 1840 года ему удавалось выходить из состояния депрессии без больших потерь. Он еще продолжал писать, переделывал старые сочинения.
Тяжелый приступ отмечен во время пребывания на водах в Мариенбаде в 1840 году. Этому кризису предшествовало потрясение от смерти двадцатилетнего Иосифа Виельгорского, за которым Гоголь преданно и терпеливо ухаживал, живя в Риме на вилле знаменитой писательницы и композитора Зинаиды Волконской, кузины декабриста и друга Пушкина. Теплое отношение к Виельгорскому опровергает бытующее представление о равнодушии Гоголя к людям, во всяком случае, в 40-е годы.
Все приступы депрессии сопровождались у Николая Васильевича двигательным беспокойством и «охотой к перемене мест»: «Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постеле, ни на стуле, ни на ногах… Нервическое расстройство и раздражение возросло ужасно, тяжесть в груди и давление, никогда дотоле не испытанное, усилилось… К этому присоединилась тоска… Дорога, мое единственное лекарство, оказала и на этот раз свое действие». Очевидно, состояние было настолько тяжелым, что Гоголь написал завещание. Он очень четко описывает картину страдания, что, позволило В. Чижу (1902), предположить, анализируя описание, «тревожную меланхолию».
В последующие годы почти не было светлых промежутков. Депрессии накладывались одна на другую с короткими перерывами относительного благополучия. В это время Гоголь писал «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой, по сути, отказывался от своих блестящих творений, считая их греховными. Во второй половине 40-х годов в нем одновременно сочеталось чувство вины и смирения с сознанием превосходства, желанием учить и проповедовать, усилилась религиозность. Он находил преданных слушателей и учеников, в числе которых Александр Иванов, автор картины «Явление Христа народу», запечатлевший Гоголя в одной из фигур, окружающих Христа. К ним относилась и А. О. Смирнова-Россет, блестящая собеседница, друг Пушкина и Лермонтова Абрам Терц считал, что в этот период у Гоголя «… творческие истоки заглохли, и художественные образы не приходят в голову...».(23)
Гоголь убежден в эти годы, «что одарен необычайной способностью, узнает истину самым простым, данным ему за неизвестные нам «подвиги» способом. Нужно молиться, и «окажутся в душе вопросы... И за вопросами в ту же минуту последуют ответы, которые будут прямо от Бога» (из письма Языкову, 1843 г.). Периодически возникали слуховые галлюцинации, не вызывающие, однако, негативных эмоций.
Очередное ухудшение наступило при возвращении на родину, как не раз бывало в прошлом:
«С того времени, как только ступила моя нога в родную землю, мне кажется, как будто я очутился на чужбине. Но что ужасно – что в этой голове нет ни одной мысли» (из письма Балабиной, январь 1842 г.). И через месяц тому же адресату: «Болезнь моя выражается такими странными припадками, каких никогда со мной не было… Всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало [волнение] в исполина, всякое незначительно приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах выдержать природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую, мучительную печаль. И потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние». Он практически не мог писать, плохо сосредотачивался и тяжко страдал, хорошо сознавая болезненность состояния.
Следующий кризис развился в 1845 году во Франкфурте-на-Майне, когда страх близкой смерти принудил его обратиться к священнику. Он написал новое завещание, в котором просил не хоронить его, «пока не покажутся явные признаки разложения». Это послужило источником легенды о том, что Гоголя похоронили живым в летаргическом сне.
Несмотря на приступы тоски, похудание, общий дискомфорт, Гоголь продолжал медленно, с трудом работать. Он чувствовал себя тяжело больным, о чем 5 июня 1845 года писал Н.М. Языкову: «Повторяю тебе еще раз, что болезнь моя сурьезна, только одно чудо Божие может спасти. Силы исчерпаны…».
Публикация «Выбранных мест из переписки с друзьями» вызвала протест прежних друзей и почитателей. Очень огорчило писателя резкое письмо В. Г. Белинского (1847), поддерживавшего Гоголя в прежние годы. Белинский предположил болезненный характер написанной книги, так это не вязалось с прежним Гоголем. Шквал обвинений привел к резкому обострению болезни.
С этого времени у Гоголя превалировали мотивы греховности, необходимости искупления. Он обращался к священнослужителям, изнурял себя молитвами.
В конце января 1848 году отправился в Иерусалим совершенно больным, надеясь на успокоение и умиротворение. Перед отъездом он признавался Матвею Константинопольскому (исповедник писателя, некоторые считали это общение губительным для Гоголя): «Исписал бы вам страницы в свидетельство моего малодушия, суеверия, боязни. Мне кажется даже, что во мне и веры нет вовсе». Трудное путешествие не принесло желанного облегчения. «Священные места, которые он посетил, не слились с их идеальным мистическим образом в его душе, и в результате Святая земля принесла его душе (и его книге) также мало пользы, как немецкие санатории – его душе» – писал Владимир Набоков в замечательной работе о Гоголе.
Он продолжает страдать, понимая свое положение: «Я не в силах бываю писать, отвечать на письма!» и дальше: «Ничего не могу написать начисто, ошибаюсь беспрестанно, пропускаю, недописываю, приписываю, надписываю сверху». В «Авторской исповеди» совершенно определенное признание больного писателя в угасании творческой силы: «несколько раз, упрекаемый в недеятельности, я принимался за перо, хотел насильно заставить себя написать хоть что-нибудь вроде небольшой повести или какого-нибудь литературного сочинения, и не мог произвести ничего. Усилия мои оканчивались всегда почти болезнью, страданием и, наконец, такими припадками, вследствие которых нужно было надолго отложить всякие занятия». Подводя итог своему пребыванию в России, Гоголь писал Жуковскому 14 декабря 1849 года: «Все на меня жалуются, что мои письма стали неудовлетворительны и что в них видно одно – нехотение писать. Те же мысли звучат в письме: Шевыреву 14 мая 1848 г. «Ничего не мыслится и не пишется, голова тупа». «Он [Гоголь] распространял какую-то неловкость, что-то принужденное вокруг себя» – из воспоминаний И. Панаева.
Однажды в 1851 году Гоголь ездил в Преображенскую больницу в Петербурге, где лечились душевнобольные, постоял возле ворот, не вошел и повернул на извозчике назад. О чем он думал, как хотел поступить? Киевский профессор Я. П. Фрумкин со слов, возможно, потомков Гоголя, несколько по-другому пересказывал этот эпизод: якобы Гоголь плакал, стоя у ворот больницы, просил принять, но ему отказали. Неизвестно, как было на самом деле, но, несомненно, в нем зрело убеждение в необходимости профессиональной помощи.
Гоголя ни разу не осматривал врач-психиатр и никто из терапевтов или хирургов подобных советов не давал. Думается, что причиной могло быть два обстоятельства: недостаточная уверенность в необходимости такой консультации, а вернее, предубеждение осмотрам психиатров, как чего- то постыдного. Естественно, никто не мог позволить бросить даже «тень» на знаменитого пациента.
Четко свое состояние Гоголь иллюстрирует в письме от 14 июля 1849 г. Жуковскому: «Мне нужно большое усилие, чтоб написать не только письмо, но даже короткую записку. Что это – старость или временное оцепенение сил? Сплю ли я или так сонно бодрствую, что бодрствование хуже сна?». Отношение Гоголя к работе колебалось от сознания собственного бессилия до уверенности в творческом расцвете. «Я могу теперь работать увереннее, тверже, осмотрительнее…» (из письма Шевыреву, 28 февраля 1843 г.). Интересен отрывок из «Обращения к гению»: «Живи на земле со мною, хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу!..». Однако в периоды ремиссии он с горечью сознает утрату восприимчивости, остроты взгляда, сокрушаясь по этому поводу.
Нет единого мнения о том, чем же был болен великий писатель. В числе возможных диагнозов называются маниакально-депрессивный психоз, шизофрения и даже осложнения после перенесенной малярии. Что касается малярии, якобы перенесенной Гоголем в Италии, то, по мнению доктора психиатрии А. Е. Личко, в возрасте 30 лет, в октябре1839 г., в Риме Гоголь переболел малярией с поражением головного мозга – малярийным энцефалитом. Известный психиатр Н. Н. Баженов (1902) также утверждал, что Николай Васильевич переболел за границей малярией, правда, затруднялся сказать, в каком году это произошло. Это предположение представляется малореальным и ничем не подтверждается. И дело не в том, что в письмах писателя само слово «малярия» не упоминается. Это заболевание во времена Гоголя называли по-разному: эпидемическая лихорадка, злокачественная лихорадка, трясуха, знобуха, лихоманка и т. п. Ни в каких материалах нет сведений о перенесенной писателем тяжелой инфекционной болезни с перемежающейся лихорадкой, что при большом внимании к своему здоровью непременно было бы отражено в переписке или свидетельствах друзей. Не говоря о том, что осенью частота заболеваний малярией невелика, да и только тяжелая форма тропической малярии приводит к психическим осложнениям, картина которых не соответствует наблюдаемым у писателя.
«Крайнее физическое истощение в результате голодовки (которую он объявил в припадке черной меланхолии, желая побороть дьявола) вызвало острейшую анемию мозга (вместе, по-моему, с гастроэнтеритом), а лечение, которому его подвергли – мощные слабительные и кровопускания, – ускорило смертельный исход: организм больного был и без того подорван малярией и недоеданием» – так выглядела драма Гоголя под пером Набокова.
Профессора Г. В. Сегалин (1926) и П. М. Зиновьев (1932) считают, что Гоголь болел шизофренией, приводя, в частности, в качестве одного из доказательств его письмо Балабиной: «Вижу знакомые, родные лица, но они, мне кажется, не здесь родились, а где-то в другом месте, кажется, видел, и много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове!» (январь 1848). Предпочтительнее мнение В. Чижа (1902) и Баженова (1901), склонявшихся к диагнозу периодической депрессии. Об этом пишут также израильские психиатры из Центра психического здоровья университета имени Бен-Гуриона: «Биполярное аффективное расстройство, неуточненное, возникшее на фоне нарциссического расстройства личности» (В. И. Лернер, Э. Вицтум, Г. М. Котиков, 1996), то есть периодическая депрессия. Такого же мнения придерживается выдающийся клиницист И.А. Кассирский(1970): «Весь стиль его письма (Гоголя И.Л.), его искрометный юмор, тот факт, что он мог в полтора часа, сидя в итальянской таверне, написать знаменитую сцену с русской тройкой в «Мертвых душах» – все это говорило скорее не о шизоидной личности, а о необыкновенно противоречивой и сложной душевной организации Гоголя». Впрочем, в приведенном отрывке речь идет о более раннем периоде жизни писателя.
Одним из отличительных признаков шизофрении считают потерю критики. Гоголь же, сознавая нездоровье, часто обращался к врачам. Нельзя согласиться и с мнением о полном равнодушии писателя к окружающим. Конечно, он реже писал письма, труднее контактировал, чаще уставал и почти не работал. Но такие симптомы наблюдаются и при затянувшейся депрессии, а не только при шизофрении. Даже в последний месяц перед смертью, находясь в крайне тяжелом нервном состоянии, он правил «Мертвые души» и только в состоянии резкого возбуждения сжег их, по поводу чего вскоре сокрушался и плакал. Но, как известно, авторы не столь редко уничтожают сделанное, и, не будучи психически больными – от неудовлетворенности, желания переделать, страха перед публикацией.
Известно, что горе Гоголя от внезапной смерти приятельницы Екатерины Михайловны Хомяковой, сестры поэта Н.М. Языкова, привело писателя к стрессу, справиться с которым не удалось. Это указывает на сохранность эмоциональной сферы, что не характерно для поздних стадий шизофрении.
С наибольшей вероятностью можно предположить у Гоголя тяжелую форму маниакально-депрессивного психоза, что при отсутствии в XIX веке антидепрессантов и транквилизаторов не позволяло в большинстве случаев достичь лечебного эффекта.
До сих пор нет единого мнения и о причинах смерти Гоголя. С уверенностью можно утверждать, что смерть Екатерины Хомяковой 26 января 1852 года явилась для него сверхсильным стрессом. «Все для меня кончено». Николай Васильевич близко к сердцу принял трагедию и смоделировал ее на себя. Ему показалось, что кончина не за горами, одолевал страх смерти.
У него началась тяжелая депрессия. В отличие от прежних приступов болезни Николай Васильевич мало и с трудом двигался, редко выходил из дому. Создавалось впечатление, что он чувствовал приближение смерти и не стремился помешать этому. У него развился депрессивный ступор. Николай Васильевич не хотел лечиться, возможно, не верил в успех.
Между тем, еще в январе 1852 года и даже в начале февраля, Николай Васильевич работал достаточно активно, готовил к изданию собрание сочинений, ездил в театры на постановки своих пьес. Друзья, общавшиеся с писателем осенью 1851 и в январе 1852 года, единодушно подчеркивали его бодрость и работоспособность. Следовательно, изменения в состоянии здоровья наступили неожиданно и быстро прогрессировали.
Усиливавшаяся по мере развития болезни религиозность обостряла чувство греховности, стремление вымолить прощение. За что? По мнению друзей Гоголя встречи с о. Матвеем Константинопольским только усугубляли болезненное состояние. Будучи аскетом и фанатиком, отец Матвей вольно или невольно стремился влиять на личностные установки великого писателя, беззащитного из-за болезни. Он требовал от Гоголя соблюдать длительный пост для очищения, отказаться от греховного творчества и даже от Пушкина. С требованием предать Пушкина Николай Васильевич не мог согласиться. «Довольно. Оставьте, не могу долее слушать. Слишком страшно». Илья Ефимович Репин на известной картине «Гоголь и отец Матфей» колоритно изобразил согбенную виноватую фигуру писателя и властного проповедника, испепеляющего его грозным взглядом. Таким он виделся многим друзьям писателя. Наставления о необходимости строгого поста, Гоголь выполнял. Много молился, часами простаивая на коленях перед иконой.
Первые недели последней болезни он еще выходил из дому, с трудом, но навещал близких знакомых. Был бледен, с немигающими глазами, устремленными не на собеседника, а куда – то в сторону. Видно было, что он поглощен терзавшими мыслями и не находит ни в чем покоя. Для Гоголя, отличавшегося повышенным аппетитом, писали даже о булимии (В.Гиндин 2005) ограничение в еде было болезненным, сопровождалось головокружениями, дрожанием, возможно гипогликемией Он сам говорил, что пост до конца срока выдержать никогда не мог.
Не вызывает сомнений, что депрессия в сочетании с голоданием и недосыпанием приводит не только к похуданию, но что значительно тревожнее к повышенной нервозности, потери интереса к действительности и, конечно, снижению иммунитета, ослаблению защитных сил организма.
4 февраля Гоголь навестил доброго знакомого, профессора С.П. Шевырева, жаловался на кишечные расстройства, невозможностью из-за плохого самочувствия заниматься корректурами, что его тревожило. Попрощавшись с Шевыревым, Гоголь направился в храм, то есть сил еще хватало. Между тем, изменения внешнего вида Гоголя поразили друга. А вот, что писал доктор Тарасенков 16 февраля 1852 года, (через 12 дней после встречи Гоголя с Шевыревым): «Я ужаснулся. Не прошло и месяца, как я с ним вместе обедал, он казался мне человеком цветущего здоровья, бодрым, свежим, крепким, а теперь передо мною был человек, как бы изнуренный до крайности чахоткою или доведенный каким-либо продолжительным истощением до необыкновенного изнеможения. Все тело его до чрезвычайности похудело, глаза сделались тусклы и впали, лицо совершенно осунулось, щеки ввалились, голос ослаб, язык трудно шевелился от сухости во рту, выражение лица стало неопределенное, необъяснимое. Мне он показался мертвецом с первого взгляда». С 10 февраля перестал выезжать из дому. В ночь с 11 на 12 февраля в состоянии крайнего возбуждения Гоголь сжег набело переписанные им же главы второго тома «Мертвых душ». Наутро, придя в себя, плакал и страдал. Граф А.П. Толстой, будущий обер-прокурор Священного синода, у которого жил Гоголь, забил тревогу. Он пригласил лучших московских профессоров.
Его осматривали профессора Ф.И. Иноземцев (1802 – 1869), А.И.Овер (1804 -1864, профессор Московского университета, терапевт), С.И. Клименков (1805-1858, адъюнкт кафедры врачебноведения), А.А.Альфонский (1796 -1869 профессор судмедэксперт), И.В. Варвинский (1811- 1878,терапевт), А.И. Сокологорский (1812- 1890, владел техникой гипноза), А.Е.Эвениус (1791-1872, хирург, профессор, главный врач Градской больницы). Перечисленные доктора были специалистами в определенной области медицины и заслуживали уважения.
Казалось, все было сделано для спасения писателя. Но врачи знают важность постоянного наблюдения, а не эпизодических осмотров, от которых многое ускользает, да и мнения часто разнятся.
За 2-3 последние недели жизни, Гоголю выставлялись совершенно разные диагнозы. Его болезнь не была ясна. Поначалу Ф.И.Иноземцев предполагал брюшной тиф, свирепствовавший в то время в Москве. Но достаточно четкой симптоматики не было: писатель не лихорадил, кишечные расстройства не определялись, за исключением почти постоянного запора, боли в кишечнике незначительные и непостоянные, и он усомнился в правильности диагноза. На следующий день заболел Иноземцев и в лечении писателя больше не участвовал. На консилиуме созванном, практически перед смертью, о которой никто из врачей не предполагал даже за 1-2 дня до финала, думали о менингите. Между тем, у писателя не было четкой симптоматики – он не жаловался на головную боль, не было упорной рвоты, ригидности. А кратковременные потери и недлительная спутанность сознания плохо укладывались в клиническую картину менингита.
Возглавлял консилиум Овер, заменивший заболевшего Иноземцева. Он считал Гоголя «мнительным и трудным пациентом». Личный контакт между ними не возник, что затрудняло и лечение. Овер зачитал собравшимся докторам фрагменты истории болезни: «При суждении о болезни взяты в основание его сидячая жизнь; напряженная головная работа (литературные занятия); они могли причинить прилив крови к мозгу. Усиленное стремление умерщвлять тело совершенным воздержанием от пищи, неприветливость к таким людям, которые стремятся помочь ему в болезни, упорство не лечиться – заставили предположить, что его сознание не находится в натуральном положении». Поэтому Овер поставил вопрос: «Оставить больного без пособий или поступить с ним как с человеком, не владеющим собою, и не допускать его до умерщвления себя?» Ответ Эвениуса был: «Да, надобно его кормить насильно», – вспоминал Тарасенков.
Врачи осмотрели Николая Васильевича: он был очень слаб, худой, бледный. На вопросы докторов не отвечал вовсе или отрывисто, слабым голосом просил пить. Со стороны внутренних органов, кроме тахикардии и общей гиперестезии, повышенной чувствительности, ничего не обнаружили.
Исходя из диагноза менингит, на котором по утверждению Тарасенкова настоял Овер, ему назначили лечение, применяемое в ту пору, – кровопускание, обливание головы холодной водой, сам больной при этом лежал в горячей ванне, давали пить из рюмки бульон. Гоголь просил оставить его в покое.
Трудно объяснить, но нередко творцы, описывая переживания героев своих произведений, как бы предсказывают собственное будущее. «Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что они делают со мной! Они льют мне на голову холодную воду!.. За что они мучают меня… я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною». Так писал Николай Васильевич в «Записках сумасшедшего». Почти протокольная точность! Врачи ставили горчичники на конечности, потом мушку (возбуждающее средство) на затылок, лед на голову и внутрь отвар алтейного корня с лавровишневой водой. Приехавший ночью Клименков обкладывал больного горячим хлебом, очевидно, чтобы прогреть, дал таблетку каломели, учитывая запор, но эффекта не достиг. Вскоре после ванны Гоголь на короткое время потерял сознание. «Давай бочонок!» – произнес он однажды, показывая, что желает пить. Ему подали прежнюю рюмку с бульоном, но он уже не смог сам приподнять голову и держать рюмку... Позднее он по временам бормотал что-то невнятно, как бы во сне, или повторял несколько раз: «Давай, давай! Ну, что же!» Часу в одиннадцатом он закричал громко: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Казалось, ему хотелось встать.
С 18 февраля состояние писателя резко ухудшилось. Доктор А.А.Альфонский предложил попробовать «магнесизирование», гипноз. Он предполагал в состоянии гипноза попробовать убедить Гоголя отказаться от губительного голодания. Для этой цели пригласили доктора Сокологорского (1812 -1890), специалиста по гипнозотерапии, Николай Васильевич не подавался гипнозу.
Болезнь быстро прогрессировала. По свидетельству друга писателя С. Шевырева, «одним из последних слов, сказанных им еще в полном сознании, были слова: «Как сладко умирать!»
В 8 часов утра 21 февраля 1852 года при явлениях нарастающей сердечно-сосудистой недостаточности Николай Васильевич Гоголь скончался. "Нынешним молодым людям даже трудно растолковать обаяние, окружавшее тогда его имя", – писал И. С. Тургенев. Скульптор Рамазанов снял посмертную маску, на которой просматривается лицо исстрадавшегося человека.
Что же послужило причиной смерти великого писателя, как определить его последнюю болезнь.
Существует много версий и предположений, исходящих из поставленных ему диагнозов – брюшной тиф, менингит, «нервическая лихорадка», под которой понимали любой инфекционно-воспалительный процесс в мозгу.
Гоголь заболел после сильного стресса, вызванного неожиданной смертью близкого человека. У склонного к депрессиям писателя, пережитая трагедия вызвала острый приступ отчаяния. Общение с о. Матвеем не только не успокоили его, а привело к тревожным раздумьям и даже к отказу выполнять отдельные предписания, касающиеся литературного труда, отказ от которого был бы равносилен смерти. К сожалению, посты и молитвы неукоснительно соблюдались. Гоголь худел и быстро слабел. Он не стремился выйти из своего мрачного состояния, считая себя приговоренным к смерти. Недостаточное питание (полного длительного голода все же не было), наслоившееся на неумеренные продолжительные молитвы, снижали общий тонус. При осмотре подчеркивалась сухость кожи, то есть признаки обезвоженности, очевидно, интоксикация в связи с многодневным запором, общая слабость. Кровопускание, контрастные ванны на фоне обезвоживания, и возможного снижения в связи с этим объема циркулирующей крови, неизбежно наступающие при этом нарушения обменных процессов могли явиться причиной гипоксии мозга с нарастающими галлюцинациями и потерей сознания. В результате развилась острая сердечно-сосудистая недостаточность, приведшая к смерти. Таков комплекс возможных причин, приведших к преждевременной смерти писателя.
В 1995 году К. Смирнов выдвинул другую версию смерти Гоголя от отравления каломелью. Эта теория не нашла сторонников. Гоголь принимал несколько раз по назначению врачей каломель для нормализации деятельности кишечника, что было обычной лечебной процедурой.
Существует мнение, что принудительное кормление приостановило бы процесс. Следует задуматься о назначении в те поры, как и сейчас, принудительного питания. Вспомните тревоги и мучения академика Андрея Дмитриевича. Сахарова, подвергавшегося подобной процедуре во время ссылки в г. Горький. Принудительное питание не улучшило бы настроение больного писателя и поэтому вряд ли эффективно.
Рассуждать можно о многом, но при этом не забывать, что печальные события происходили в позапрошлом веке. С позиций современной медицины многое кажется наивным и немотивированным. Нет сомнений, что, через несколько десятков лет, а может быть и раньше, такой же несовершенной покажется грядущим поколениям медицина начала ХХ1 века.
Литература
1. Анненков П.В. Литературные воспоминания, Москва, 1983.
2. Баженов Н.Н. Болезнь и смерть Гоголя. Цитирую по книгеЧиж В.Ф. Болезнь Н.В.Гоголя, 2001.
3. Белышева А. Тайна смерти Гоголя. Нева, 1967, 3.
4. Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Москва: Контекст,1993.
5. Вересаев В. Гоголь в жизни. Киев: Прапор, 1990.
6. Гиндин В.П. Психопатология в русской литературе. Издательство ПЕРСЭ, 2005.
7. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 томах. Москва,1937-1952 8. Давыдов Михаил. Тайна смерти Гоголя. Еще одна версия. Урал,2005, 1.
9. Зиновьев П.М. Душевные болезни в книгах и образах. Москва: МЕДпресс-информация, 2007.
10. Кассирский И.А. О врачевании. Москва: «Медицина», 1970.
11. Лихтенштейн И. Болезнь Гоголя. Долгожитель.Приложение к газете Новости недели, 24 мая, 2007.
12. Личко А. Как умер Гоголь. Наука и религия, 1966, 12.
13. Набоков В.В. Николай Гоголь. Собрание сочинения американского периода в 5 томах, т 1. Санкт-Петербург: Симпозиум, 1997.
14. Сегалин Г.В. Шизофреническая психика Гоголя. Клинический архив гениальности и одаренности 1926, том 2, вып.3. Свердловск 15. Смирнова-Россет А. Из воспоминаний о Гоголе. В кн. Гоголь в воспоминаниях современников. Москва,1952, т.2.
16. Смирнов Константин. Смерть Гоголя. Чудеса и приключения, 1995, 11.
17. Терц Абрам. В тени Гоголя Колибри. Москва 2009
18. Чиж В.Ф. Болезнь Н.В.Гоголя Записки психиатра.Москва: Республика, 2001
«Мы все вышли из «Шинели» Гоголя. Эта мысль принадлежит французскому критику Эжену Вогюэ – («Русский роман»1886) и подчеркивает огромное влияние творчества писателя на развитие литературы.