Грузовик подъехал к самому подъезду, а она все стояла у окна, скрестив руки на груди. Тот, кто лихо соскочил с подножки и подал ей руку, был чужой. Чужой по определению, чужой во всем, в каждой подробности, - с этим выгоревшим залихватским чубом, с золотой цепочкой на груди, - широкоскулый, с припухшим глазом, калмыцким, степным загаром.
В кабине пахло потом, острым мужским парфюмом, - динамики подрагивали и хрипели, ухарски повизгивали голосом Маши Распутиной, дребезжали тягостным мугамом, повторяющимся многократно, - так называемой музыкой таханы мерказит*. Заметив, что она поморщилась, он положил руку ей на колено.
- Прости, малыш, сама понимаешь, пробки, соф шавуа** - от этого "малыш" стало еще неуютней, но рука его уже по-хозяйски расположилась на ее бедре, и она промолчала. Растопыренная пятерня хамсы раскачивалась перед глазами, - еще не поздно сойти, обратить все в сиюминутный каприз, в шутку, но эту возможность она упустила, - когда он затормозил у русского магазина на углу, - вернулся, прижимая к груди пакет с бутылкой вина и наспех упакованной снедью, - орешки любишь? - жареные, - он запустил пальцы в пакет и развернул ладонь, - в лице его, обернутом к ней, было ...такое знакомое радушие, - очень мужское. Он был из тех, кто ловко откупоривает, наливает, раскладывает на тарелке грубо нарезанные ломти сыра и колбасы.
Он был голоден, жевал быстро, забрасывал в рот орешки, отпивал вино, смотрел на нее с веселой ухмылкой, - что ты не ешь, - разве не за этим он вез ее сюда, в темную квартирку с окнами, выходящими во двор, со скрипучей теткой в бигудях, выросшей как гриб на винтообразной лесенке, - разве не за этим, - за быстрым насыщением, утолением жажды, голода, - иди сюда, - он потянул ее через низкий столик, потянул легко, и, резко развернув спиной, усадил на колено.
Он был из другой стаи, - молодой волк, желтоглазый, с выступающими белыми клыками, и он любил ее как мог, ласкал неумело, - поджарый, мускулистый, он подтягивался на локтях и перебрасывал через себя, - говорить им было не о чем, и они лежали, обессиленные, тяжело дыша. Сквозь трисы пробивался яркий свет, такой неуместный в эти минуты.
Это тогда, в парке, он свистом подозвал огромного пса, вразвалку подошел к ней, и обхватил руками, будто загребая, - не бойся, он у меня дурачок, - огромный пес оказался щенком, - он вертел хвостом, смешно подгибал длинные тяжелые лапы и упирался в колени плюшевой головой.
Шли по дорожке, поглядывая друг на друга искоса, посмеиваясь, болтали о всякой всячине, а думали об одном и том же. Только его мысли были быстрые, волчьи, - они пахли паленой шерстью и мокрой травой, а еще дымком потягивали сладковатым, а ее - стекали тяжелой волной, плескались юркими рыбками.
Он даже не спросил, свободна ли она, будто ответ ее имел хоть какое-то значение, да и она не торопилась спрашивать, и не было всех этих милых реверансов, - только ударяющее по глазам полуденное солнце, его жадный взгляд, ее торопливое согласие, - не слишком ли легко она далась? позволила эту внезапную близость, сократив дистанцию до дюйма, - лежи, не вставай, - скомандовал он, и она с удовольствием подчинилась, - подперев голову рукой, с расслабленной усмешкой наблюдала за его передвижениями, - странно, она ощущала себя маленькой, послушной, и ей было приятно, что этот молодой волк повелевает ею.
В квартире было знакомое нагромождение случайной мебели, подобранной там и сям, но уж никак не купленной, - потертый диванчик, разнокалиберные стулья, унылая голая лампочка, - единственная дань роскоши - безвкусная картина на всю стену, в крикливых хризантемах, - перехватив ее взгляд, он улыбнулся, - от прошлых жильцов осталась...
Потом какое-то немое безумие, - то ли вино ударило, подкатив кислым к горлу, растеклось веселыми ручейками, - то ли солнце окончательно скрылось за крышами пестро налепленных домишек, - темнота казалась пряной, обволакивающей, - только светились глаза, мелькали руки, ключицы, скулы, - в какой-то момент он причинил ей боль, и сам испугался, и долго жалел ее, - жалел, укачивал, засыпая, отлетая, - она жалела его, такого молодого и одинокого в этой чужой стране и уж совсем чужого ей, - перебирала слипшиеся от влаги жесткие пряди, - проводила ладонью по медной мальчишеской груди, спотыкаясь о позолоченный крестик.
Грузовик долго петлял по узким улочкам, пробираясь между натянутыми бельевыми веревками и замершими в преддверии паствы молельными домами. Они молчали, улыбались посветлевшими, будто омытыми дождем лицами. Перед выходом, почти у самого дома, она с силой притянула его ладонь и прижала к губам.
___________________________________________
* тахана мерказит (ивр) - автобусная станция
** соф шавуа (ивр) - конец недели
