№9/2, 2011 - 24 сентября с.г. исполнилось бы 90 лет писательнице, щедрому культурному деятелю, незабываемому человеку – Лидии Борисовне Либединской

Тамара Жирмунская
С АНГЕЛОМ ПУТЕШЕСТВИЙ ЗА СПИНОЙ

Наша дружба расцвела к концу шестидесятых, и, как исток полноводной реки порой прячется в дебрях, его и не разглядишь, так скрыто от меня начало наших горячих, доверительных, да что там, - без натяжки почти родственных отношений с Лидией Борисовной. Не имею права втираться в ее и без того многолюдную семью, но всегда думала и думаю о ней как о старшей сестре. Сестре, которой у меня никогда не было. Не было ее и у Лиды. Дети, внуки, правнуки – всё это прекрасно. Но самое слово «сестра» излучает живое «всамделишное» тепло. Что сравнится с этим!..

Не раз говорила Лиде: в крученой-верченой литературной среде она была не только для меня воплощением духовного здоровья, трезвого ума, отрицанием эгоцентризма. К ней можно было прислониться, как истощенные долгой дорогой паломники прислоняются, втягивая спиной прану, к стволам вековых деревьев. Зацикленность на себе ненаглядном, патологические заскоки, будто бы неразлучные с талантом, разбивались о крепкий стержень ее личности, точно бешеные ветры о скалу. Талантами же была наделена щедро. Это и многогранный литературный дар, включающий стихотворческий, – к молодым ее стихам всерьез отнеслась сама Цветаева! И редкий во все времена, особенно в недоверчивое наше, дар бескорыстного сердечного общения. И, вероятно, главный ее талант, осветивший судьбу многих окружавших ее людей – умение любить. Почти по апостолу Павлу: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, Не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, Не радуется неправде, а сорадуется истине; Всё покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…» (1-е Коринфянам, 13, 4-7).

Четырнадцать с половиной лет разделяло нас с Лидой, но сколько совпадений и пересечений было у нас в жизни! Обе жили в центре Москвы, в коммуналках, в одной комнате с любящими родными, но как хотелось лет с пятнадцати-шестнадцати иметь свой собственный уголок! Обе учились в соседних школах: от ее Дегтярного переулка до моего Успенского пять минут пешком. Посещали одни и те же театры, читали одни и те же книги. И, главное, нам досталась одна и та же затяжная историческая эпоха, не подозревавшая, что скоро ее обзовут эпохой культа личности. Обе верили в эту личность, не замечая (я) или отметая (Лида) то, что ее решительно не красило.

Время, что ли, тогда остановилось, и все замерли, как в детской игре «море волнуется», в непостижимой надежде на светлое будущее?..

Лида ходила в 167 школу, негласно называемую Сталинским лицеем. Преподавание в этом среднем учебном заведении было поставлено образцово. Сам вождь, по слухам, курировал школу, ибо там учились его дети: сын Василий (плохо) и дочь Светлана (очень хорошо). Вася был в одном классе с Лидой. Как-то, рассказывала она, мальчик объявил соученикам, что у него день рождения, и он приглашает их к себе домой, в Кремль. Ребята приняли это за шутку. Никто не пошёл.

Обида Василия была велика. Сталин и так его не очень жаловал. А тут возник повод поиздеваться над мальчишкой. Стол был накрыт, гостей ждали, и ни один не явился. «Вот как к тебе относятся твои товарищи!» - насмешливо заключил строгий отец…

Отчаянно смелый Василий, ставший летчиком, дослужившийся до генерал-лейтенанта, уцелел в войну. Погиб на фронте смертью храбрых другой ученик 167 школы, Валентин Литовский, блестяще сыгравший Пушкина в фильме «Юность поэта», первая Лидина любовь…

И надо же такому случиться, что через многие годы, к пятидесятилетию Октября, меня как молодой кадр Союза писателей, послали с подарком по адресу: улица Горького, дом 12, поздравить с праздником критика Осафа Литовского…Я сама жила в этом доме, но в другом подъезде. Позвонила сколько-то раз, согласно табличке на двери, открыла маленькая старушка. Благоговейно – иначе не скажешь – приняла у меня из рук запечатанный шерстяной плед, пригласила в комнату. Боже, подобной нищеты я не видела ни у кого! Какая-то пьяная мебелишка, рванье на кровати и на диване. Под стать им полуодетый, полулежащий старик…

Когда подружилась с Лидой, когда услышала от нее о Валентине, в ужасе возопила:

- Значит, это его родители так опустились? Как такое могло произойти?

- Они – наркоманы, - каким-то чужим голосом сказала она.

О том, что театральный критик О.Литовский был гонителем Михаила Булгакова и выведен в «Мастере и Маргарите» под именем Латунского, я узнала значительно позже. С Лидой мы об этом не говорили…

…Год 1969-й. Поздняя осень. Мы большой и в то же время не столь уж большой, если учитывать взаимное тяготение, группой едем на поезде в Иваново, бывший Иваново-Вознесенск, центр российской текстильной промышленности. С нами Булат Окуджава, поэтесса Лариса Васильева, переводчица Ирина Озерова, автор популярной книги «Старая крепость» Владимир Беляев. Умеет обаять любого дружелюбный, заслуженно растиражированный Марк Лисянский. Запанибрата с молодежью держится «бессмертный лейтенант», потерявший на войне правую руку, поэт Александр Николаев. Возглавляет группу писатель и парторг МО СП Аркадий Васильев.

Мне не надо знакомиться с Либединской – я ее уже знаю. Тянусь к ней. Тем более что она – сама приветливость. Половина группы теснится в нашем купе, потому что Лида накрыла стол – т.е. вагонный столик. Он не вмещает угощения – всё, принесенное ей из дома, любовно приготовленное и разложенное по тарелкам-блюдечкам. От проводницы требуется только чай. На всю компанию. Тогда его подавали в хрустальных стаканах с подстаканниками. Под невинное чаепитие начинается литературный «трёп»: звучат реплики, антиреплики, устные новеллы. Но вот уже кто-то из наших несет и пару бутылок с вином. Развязываются языки. Становится весело. А потом запоёт Булат…

Я впервые в такой поездке. Волнуюсь. У меня недавно вышла вторая книга стихов, но что читать из нее в Иванове – не знаю. Московская публика мне близка, понятна. А вот ткачихи смущают…Правда, общение с опекавшим меня одно время Булатом, обволакивающая аура его песен, симпатия со стороны ровесницы Ларисы Васильевой, перекидывание дружескими фразами с однокашницей Ириной Озеровой немного успокоили меня. Но первый был слишком знаменит. Вторая – едва знакома. С третьей и раньше отношения не складывались. Я обвела глазами своих спутников. Лида Либединская! Вот кому можно довериться. Вот с кем я поговорю при первом удобном случае …

Лидия Борисовна мигом откликнулась. Зря я волнуюсь. Держаться мне надо раскованно, никому не угождать. Она знает мои стихи. Они жизненные, доходчивые, близки любой аудитории. «Вот увидишь, - говорила она мне, - попадешь в обойму выступающих, и мы с тобой объедем всю страну. Знаешь, как это здорово? Слушатели у нас чудесные…» И ямочки на её щеках сулили мне дружбу, сочувствие и нескончаемую радость от наших встреч в будущем…

Неприятное ЧП произошло в Палехе – эстетическом центре Ивановской области. Золото и чернь, киноварь и растертые желтки, палитра всех цветов и оттенков уводили из довольно темных и бедных производственных помещений в страну русской сказки. Лакированные палехские шкатулки, всегда с оригинальным рисунком, крупные и помельче броши, разделочные доски и карандашницы, всевозможная кухонная утварь востребованы во всем мире. Можно было тут же приобрести что-то на память. Мне показалось: дорого. Пройдет немного времени – и цены на «экспортный товар» вырастут во много раз…Пока я по-гамлетовски размышляла, купить или не купить, мимо меня быстрым шагом прошла Лида. Я огляделась. Все приехавшие с нами были на месте, только Булата не было…

Потом узнаю: в газете, возможно, областной, теперь уже не вспомнишь ее ранга, были напечатаны стихи местного пиита с грубым выпадом против Булата. Что-то вроде того: «Унылый голос Окуджавы/Несет растление в народ». За каждое слово не ручаюсь – не классика, могла и запамятовать, но смысл был именно такой…Какая низость! Булата любили. Его песни, долгое время полузапрещенные, с начала шестидесятых пела вся, без преувеличения, страна. Уже потом наша хромавшая на обе ноги культурная пропаганда, с ее неповоротливыми правофланговыми, стала пользоваться его «песенками» как наживкой. И оказалось, что они «про всё»: про любовь, про дружбу, про патриотизм, про мир. И несут людям исключительно добро, а не «растление». Именно участие Окуджавы обеспечивало нам полные залы в той же Ивановской области. Но зависть – алчный зверь. Уверена - не идеологические мотивы двигали оскорбителем, а вот это бессмертное чувство. «Человек может быть счастлив, если у него нет трех свойств: жадности, ревности и зависти», - бывало, говорила Лида… Прямо от палехских красот она побежала утешать расстроенного Булата. Неужели он, умнейший из умных, не понимал механизма мелкой мести? Понимал, конечно. Но было просто противно. И ему и нам.

Зато на вечере в Текстильном институте он повел себя как совершенно свободный человек. Для него аудитория припасла особенно трудные вопросы. Не думаю, что ивановские студенты хотели посадить его в лужу и насладиться его растерянностью. Они хотели знать правду. А кто, как не Булат, годился на роль авторитетного ответчика? В тот вечер его спросили, как он относится к исключению Солженицына из членов Союза писателей. Новость была свежая, не замусоленная средствами массовой информации. Он ответил, не задумываясь: отношусь резко отрицательно. Солженицын – большой писатель, в расцвете творческих сил, его исключение – ошибка…А как он относится к поступку Анатолия Кузнецова? Напомню, что автор «Продолжения легенды» и других молодежно-оптимистических произведений остался тогда в Англии, стал невозвращенцем. Булат не стал его оправдывать. Дословно помню его аргументацию: Кузнецов говорит, что ему здесь трудно; не одному ему трудно, но талантливые люди работают, пишут то, что считают нужным, не бегут от трудностей…

Заядлым свободолюбцам, возможно, не понять «половинчатости» его ответов. Дело не только и не столько в том, что всё это происходило в 1969 году. Булат говорил, как думал, как считал. И Лида и я разделяли его позицию…

Поездка в Иваново навсегда сблизила нас. Лидино предсказание, что мы с ней объедем всю страну, что «ангел путешествий» нас не покинет, оказалось пророческим. Много позднее, в один из ее творческих вечеров или дней рождения, которые она умела праздновать, как никто, широко, с размахом, с материнским вниманием к каждому приглашенному, я написала ей стихи-посвящение, где перечислены некоторые наши совместные маршруты:

Дорогая Лида! Нет такого вида
На земле, родной и неродной,
Где бы твой прекрасный
Лик лучисто-ясный
Не вставал, как солнце,
Надо мной.
В пасмурном Тольятти
Был он очень кстати,
Грузия жила теплом твоим,
Грелась в нем Карижа
И, от солнца рыжий,
Щурился: «Приди же!» -
Иерусалим.

Только в Иерусалиме мы оказались порознь. Но когда я, наконец, попала туда, я точно шла по ее следам, мысленно беседовала с ней. Если окажусь там еще раз, феномен ее присутствия где-то рядом, знаю, повторится…

О Кариже надо сказать подробнее. Любопытно не только то, что с ней рифмуется «в Париже» и, пожалуй, такая рифма в русской поэзии никем еще не использована, - это местечко на окраине Малоярославца стало для нас с Лидой одновременно и конечным пунктом, где мы подвели итоги прожитой к тому времени жизни, и пунктом отправления в неведомое новое. Первое больше относилось к Лиде, второе - ко мне. Но каждая всем сердцем соучаствовала в судьбе другой.

В Малоярославец мы отправились вдвоем подзаработать денег. По приглашению Калужского Бюро пропаганды художественной литературы. Был там такой добрый человек, сам писатель, Сергей Васильчиков. Хороший организатор. Умел войти в контакт с предприятиями, библиотеками, школами, техникумами области. Получал денежные перечисления. Из недалекой столицы приглашал кого хотел. Приехавшие литераторы выступали перед народом в рабочие перерывы, после занятий, а иногда и перед ними; получали заполненные путевки с отзывом. Потом ехали в Калугу, где бухгалтер им вручал …не бог весть какую сумму, но и по полторы сотни на сестру казалось нам немало.

С самого начала поездки, еще в поезде Москва-Калуга, Лида стала говорить о Малоярославце как о городе необыкновенном. История Отечественной войны 1812 года переломилась в этом уездном городишке. Восемь раз его брали французы и восемь раз отбивали русские. Наконец Наполеон ретировался. Кутузов торжествовал. Исход войны был предрешен. Я смотрела на Лиду и вспоминала, что она «Льва Толстая», как однажды улыбчиво выразился Михаил Светлов. Имеет прямое отношение к автору «Войны и мира», кровная родственница. Графиня, между прочим. Привезла меня в город русской славы и обещает показать сквер 1812 года, часовню и две братские могилы в сквере. А потом, если позволит время, мы обязательно посетим Карижу…

Влекло Лиду в Малоярославец и другое. Юношеское воспоминание. Здесь когда-то поселилась половина семейства по фамилии Бруни – отпрыски некогда приехавшего в Россию из Италии Антонио Бруни. С московской веткой фамилии Лида была хорошо знакома. О главе семьи, художнике-энтузиасте Льве Александровиче, вспоминала как о дорогом и близком человеке. Бок о бок с ним, его женой, его детьми, в тесноте, да не в обиде, прожила трудные предвоенные дни жизни. Однако был еще старший брат Льва Александровича, Николай – личность ошеломляюще талантливая и трагическая: музыкант, поэт, летчик, священник, ссыльный. В городе Ухте стоит его рук работа – памятник Пушкину. Но, и выполнив «социальный заказ», он не избежал расстрела в 1938 году. А его многодетная семья вынуждена была жить не ближе 101-го километра, - вот здесь, где мы с Лидой оказались весной 1978-го.

Столько лет прошло… Выжившие только благодаря помощи Льва Александровича, родичи разбрелись по стране, но кто-то мог еще оставаться на старом месте. Бросив вещи в доме для приезжих, мы начали странствие по городу, по той его части, где сорок лет назад стоял деревянный дом, в котором Бруни занимали две комнаты. Лида вспоминала: невзирая на бедность, их двери всегда были открыты для приезжающих. Спали в комнате на полу, на чердаке, на сеновале, питались картошкой и кашей, ходили в лес по грибы, по ягоды… Но где же, где же этот дом, сохранился ли? Общее запустение окраины города как будто не оставляло надежды. Встречались похожие жилища, - Лида открывала калитку, бесстрашно проходила внутрь двора, игнорируя объявления о злой собаке, вызывала хозяев. Никто ничего не знал и не помнил. В конце концов какая-то бабка направила нас в ближайший кинотеатр, где, по ее словам, работала билетершей жена внука или внучатого племянника последнего осевшего здесь представителя знаменитой фамилии. Несмотря на обеденное время, поименованная женщина была на работе, при виде нас растерялась, стала почему-то оправдываться. Лида, наделенная природной деликатностью и благоприобретенной дипломатичностью, поспешила ее успокоить, отказалась от неуверенного приглашения, стала интересоваться ее жизнью, местным бытом. Но я понимала: ей тяжело и неловко передо мной, как будто обманула и мои ожидания.

«Не ходи по старым адресам!» - процитировала я строчку обеими нами любимого Евгения Долматовского.

- А пойдем-ка мы в Карижу! - с легкостью, свойственной только ей одной, стряхнула с себя грусть и разочарование ненаглядная Лидия Борисовна.

И мы отправились по адресу воспрянувшего весной малого среднерусского заповедника, и этот зеленый, нестираемый никакими перипетиями времени адрес нас не обманул.

О чем говорили, примостившись на двух соседних пеньках, под натянутыми, как струны, еще голыми, но густыми ветками деревьев, готовых брызнуть пресловутыми «клейкими листочками»? Обо всём. Кончалась брежневская эпоха. Многие граждане великой страны косили кто на Запад, кто на Восток, но даже активистам одной отдельно взятой нации не всегда удавалось «слинять» на законных основаниях. Я призналась Лиде: мой муж, кинематографист, решил последовать за своими отбывшими родственниками.

- Один? – испугалась она.

- Нет, со мной и дочерью, если мы решимся на это.

У нее точно камень с души свалился.

- Ну, если всем вместе – не страшно…

Павла она очень любила. За отзывчивое сердце, за эрудицию, за то, что трудоголик.

Не случайно, когда время переменилось и его в России стали охотно печатать, Лида первая написала две пламенные рецензии на его книги «Горечь померанца» и «Труба исхода». Евреев она вообще любила, уважительно выделяла из прочих. Не раз слышала от нее: «Лучшие люди – евреи и русские дворяне».

- А что мне делать на чужбине? – задала я классический вопрос прикованных прометеевой цепью к родной речи гуманитариев.

- А что ты делаешь здесь?

- Сама знаешь: служу по мере сил родной литературе.

- И там будешь ей служить. Земля такая маленькая. Что где ни происходит, эхо разносит по всем закоулкам. Там много наших людей. А будет еще больше…

Видно, отогретая весенним солнышком Карижа располагала к откровенности. В ответ на мою тайну Лида поделилась своей – тайной поздней любви. Мужа своего, Юрия Николаевича Либединского, отца детей, одного из основоположников советской литературы, она очень любила. Её нестареющая «Зеленая лампа» - прежде всего книга о любви: к нему, к его книгам, к его друзьям, к его времени. Коммунисткой она не была, не могла быть. Кафкианская репрессивная машина, уничтожившая ее отца, Бориса Толстого, безжалостно переехала и ее молодую жизнь, покалечила душу. За свой потомственный графский титул отец дорого заплатил: тюрьмой, ссылкой, безвременной смертью в таежном лазарете. Но широкая душа его дочери, оказывается, смогла вместить и правоту, пусть наивную, уязвимую «с точки зрения вечности», таких коммунистов-идеалистов, как Либединский, Александр Фадеев, Михаил Светлов.

Я никогда не спорила с Лидой по этому поводу. Любые спорщики – те же фанатики, маленькие лютеры, лишенные благодати: «Я здесь стою и не могу иначе». Мы с Лидой любили друг друга и ни разу не перешли границу, за которой бесчинствует стихия разъединения…

Когда Лидия Борисовна овдовела, ей было 38 лет. Пятеро детей, младшая, Ниночка, - только-только пошла в школу. Денег в кубышке не имелось. Имелись долги. Надо было поднимать детей, зарабатывать, вернуться к покинутой литературной работе. Ведь все последние годы Лида была секретарем, писцом, машинисткой своего немолодого мужа. Собственные творческие замыслы пребывали в анабиозе.

Как рьяно взялась она за перо, когда слегка притупилась боль утраты! Биографии, сначала пережитые, ибо касались объектов лично ей дорогих, факты, любовно собранные, с чисто женским тщанием, в библиотеках, хранилищах и поездках, становились книгами из жадно читаемой серии ЖЗЛ, хотя выходили в разных издательствах. Можно ли любить давно ушедших людей, не состоявших с тобой ни в кровной, ни в какой другой связи, так, как любим мы своих близких: преданно, трепетно, входя во все обстоятельства их судьбы, желая облегчить их прижизненный крест, оправдать их в глазах потомков? Оказывается, можно. Уверена, что Лида именно так относилась к своим героям: Герцену, Огареву, Блоку, декабристам. Ради декабристов она объехала всю Сибирь, дорожа каждой архивной бумажкой, каждым отголоском их славных и трагических жизней.

Спустя годы, узнав, что я пишу книгу о Библии и русской поэзии и вот подошла к главе, посвященной Блоку, на все мои тревожные недоумения, сложные вопросы о трансформациях образа Прекрасной дамы, о не разгаданной до сих пор поэме «12», с шокирующей многих фигурой Христа во главе банды уголовников, Лида ответила мне одним только восклицанием, более красноречивым, чем разглагольствования высоколобых:

- Не отдавай Блока темным силам!

Это был глас пристрастного автора, любящей женщины…

И Александр Герцен всегда оставался для нее живым человеком, которого хотелось не только донести до слушателей, собравшихся в зале московского музея его имени, но и отблагодарить, как верного друга, порадовать. Попав в Ниццу, отыскав его могилу, она возложила на нее букет из роз, потратив на него чуть ли не все деньги, скупо отмеренные для советского туриста…

Дети подросли. Дочки вышли замуж. Внуков, слава Богу, на Лиду не навешивали…Вот тогда и пришла новая любовь. Какая? Настоящая. Взаимная. Редко, но бывает и такое. Жили в разных городах. Лида пыталась шутить: « Пусть он лучше там тоскует по мне, чем тут – по ним». «Они» - это семья. Священное для Лиды слово…Несколько раз судьба сводила меня с ее избранником – в общих литературных поездках, на торжественном вечере, где вручалась ему редкая международная премия. Я смотрела на него во все глаза, может быть, смущая его этим. Однако мужчины обычно недооценивают вострой памяти и прилипчивого интереса подружек своих подруг…Кто же, кто же он такой, что его так полюбила Лида?! Есть у меня стихотворение «Свет любви»: «Не знаю, сколько ему лет/И каковы его заслуги,/Но на мужчине этом свет/Любви одной моей подруги…» Это - не о нем. Его заслуги были мне хорошо известны. Но лучезарное сияние вокруг чужого объекта страсти – разве не тот же свет? Выведем формулу: мужчина плюс женская любовь к нему гораздо больше, чем мужчина без такой любви. И хватит об этом!..

Как ни утешала меня Лида, приняв и поняв моё намерение следовать за мужем в неизвестность, целая свора колебаний и сомнений грызла моё сердце. По правилам не мной придуманной игры того времени (год восьмидесятый!),обязательное заявление об эмиграции, поданное по месту службы, - в моем случае в Союз писателей, - предполагало исключение из него, запрет печататься, запрет упоминать публично моё имя и еще ряд более мелких условий. На что же жить? Война в Афганистане продлила сроки оформления документов в ОВИРе на год-полтора и больше. Мы перевели дочку в школу рабочей молодежи, чтобы шибко идейные педагоги из пролетарского района Текстильщики не могли достать восьмиклассницу своим праведным гневом…Друзья не оставляли нас. Несколько коллег доверили мне своё литературное имя. В том числе Лида. Под чужими фамилиями я писала внутренние рецензии, делала переводы. Скромные гонорары за сделанные работы получали мнимые авторы и передавали мне так скоро, как только могли. Некоторые просто дарили нам деньги. Пойди поищи по всему свету такие души!..

Наступил день, когда я поняла: уехать не могу! Не могу покинуть тех и то, что так крепко любила. С мужем, тогда еще не готовым к такой перемене, пришлось развестись. Начался многоступенчатый путь возвращения на стези свои.

О том, как меня восстанавливали в низовой писательской организации – на бюро московских поэтов, какие кипели дебаты, как разделывали под орех за «предательство» одни «инженеры человеческих душ», как стойко защищали другие, не инженеры и не винтики, а просто нормальные люди, я написала в повести «Короткая пробежка». Впоследствии она вошла в две мои книги. Лида боролась за моё восстановление в СП, как лев. Вот когда подтвердилась светловская шутка: Льва Толстая…

Очень поддержал меня морально в то время отец Александр Мень.

Кого бы из коллег ни привозила я к нему в подмосковную Новую Деревню: Фазиля Искандера, Юрия Казакова, Анатолия Жигулина, Зиновия Паперного и, конечно, Лиду, - всех он встречал как родных, для каждого распахивалась дверь его уютного кабинетика, к услугам гостя были книжные полки, богатством своим превосходящие любой религиозный спецхран.

Стала ли Лида от этого общения более твердой в вере – не могу сказать. Возможно, она не нуждалась в этом. Она родилась христианкой – и это врожденное, родовое свойство, как мне думается, помогало ей выстоять и оставаться самой собой во всех передрягах сталинского и послесталинского времени.

С гордостью рассказывала мне, что крестил ее в 1921 году старший друг матери Вячеслав Иванов. Естественно, что поэтесса Татьяна Вечёрка, хорошо известная в Баку, своя в местной литературной среде, выбрала крестным отцом для дочки тоже поэта. Да еще какого! Поэта-философа, мистика, хозяина петербургской Башни, латиниста, ницшеанца, но прежде всего православного христианина, пусть и перешедшего на закате дней в католичество. В конфессиональных тонкостях Лида не разбиралась. Она-то веровала легко, радостно. Пышно справляла православные праздники. Охотно сама становилась крестной матерью, если ее просили. Православный иеромонах проводил в последний путь ее единственного сына Александра.

Слышала от Лиды, что у обедневшего после революции профессора не нашлось золотых монет, чтобы положить в колыбель девочки. И он заменил их монетками, привезенными из странствий. С этим даром его крестница связывала свою тягу к путешествиям, которых выпало на ее долю на удивление много.

Имя ребенка тоже было предопределено крестным. Лидией звали супругу Иванова, писательницу Зиновьеву-Аннибал. Ее «Трагический зверинец» остается в активе русской литературы.

Когда Лидия Борисовна пригласила нас с Павлом на празднование своего 75-летия, я написала стихи:


ЛИДИИ ЛИБЕДИНСКОЙ

Четвертый год говели,
Свободу обретя…
Но тут в одной купели
Запрыгало дитя.
И не нашел изъянов
В малютке дорогой
Сам Вячеслав Иванов –
Не Кома*, а другой.
Все имена с обидой
Философ отвергал.
Жену-то звали Лидой,
Зиновьевой-Аннибал.
Так Лидией назвали
ТолстУю в честь нее,
И в этом людном зале
Мы чествуем ее...
Дружками в школе стали,
Пусть на недолгий срок,
Бедовый Вася Сталин
И Коган-Нолле-Блок**.
Творений их не вспомню,
А в Лиде жив Господь:
Любовью душу полня,
Распятерила плоть.
Кто тут, кто в дальних далях.
Но всех собрал наш зал.
И даже некто Гарик***
Ей гарики читал…
Народ ни на мизинец
Не вырос – только сдал.
«Трагический зверинец»
Еще трагичней стал.
Но Лида тех, минувших,
Пустила в оборот,
И лучшие из лучших
Попали к ней в блокнот...
Для скольких смертных Герцен –
Музейный идол, прах.
А Лида щедрым сердцем
Нашла его в горах
И, презирая люто
Того, кто жмот и жлоб,
Спустила всю валюту,
Купался в розах чтоб…
Что до небесных планов,
Оттуда факс упал:
«Горды тобой!» - Иванов
И Лида Аннибал.

24 сентября 1996 г.

_________________________________
* Семейное прозвище крупного ученого, филолога, переводчика В.В. Иванова
** Александр Кулешов (псевдоним), прозаик. Формально сын литературоведа Петра Когана и его супруги Надежды Нолле, приятельницы А.Блока
*** Игорь Губерман


Этими стихами я и хотела закончить свои воспоминания. Но вдруг всплыл еще один эпизод, современный. Дело происходило уже в этом веке, точнее в 2006 году.

Мы с мужем приехали в Москву из Германии, где сейчас живем и лечимся, на мой юбилейный вечер. Само собой, среди выступавших друзей была и Лида Либединская. Такая же, как всегда: солнечная, оживленная. Годы, казалось, идут мимо нее. Не так давно она побывала на Канарских островах и, заключая здравицу, пожелала мне: когда я догоню ее по возрасту, повторить этот экзотический маршрут.

Приближалась Пасха. Вместе с мужем и дочерью Александрой я была приглашена на праздник к Лиде. Но…с юбилейными хлопотами и я и Павел выбились из сил. Оба были не в форме и поручили на этот раз представлять нашу семью Саше, которую Лида знала с детства.

- Лидия Борисовна! Можно я приду с мужиком? – грубоватым словом дочь попыталась скрыть своё смущение.

- С мужиком? – нахмурилась Лида. - Нет уж, приходи одна.

- Да не с мужиком, а с женихом! – тут же поправилась Саша.

- Это – другое дело…

Пасха в гостеприимном Лидином доме, в присутствии хозяйки, оказалась последней. 19-го мая ее не стало.

Спасибо ей, что благословила молодых на брак. Он должен быть прочным и счастливым. Ведь семья всегда была священным для Лидии Либединской понятием…



>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"