При написании рассказа использовались все подручные средства. Любые совпадения имен, ситуаций и событий являются случайными.
Отважным уроженкам города Томска посвящается...
Ленка собирала к себе гостей со смыслом. Сейчас у неё и у Шалвы не самые лучшие времена. Шалва пока работает грузчиком в мебельном, она – из дому работает, делает телефонные опросы, получается, правда, немного, а всё лучше, чем безработной сидеть.
Шалва давно уже собирался открыть свой бизнес – заняться контейнерными перевозками, только без связей – никуда...
Вот и решили собрать бывших Ленкиных подруг по университету: Машу, Галю из Мюнхена, ну и ещё пару человек пригласить. Главное, чтобы приехал Галин муж Серёжа, крутой бизнесмен. На него вся надежда, из-за него весь сыр-бор.
Ленка вышла замуж несколько лет назад за Грегора, немецкого студента, потом с ним развелась, как только визу дали, теперь вот живёт с Шалвой.
Однажды в одном путеводителе Ленка прочитала, готовясь к поездке, из родного Томска, что город Штутгарт – важный мегаполис Германии, поскольку его население почти полмиллиона человек, а ещё там есть два университета, штаб-квартиры «Мерседеса», «Порше» и так далее...
Сюда и занесло её, студентку филологического факультета. Приехала она тогда с одной сумкой из далёкого сибирского Томска с неясными надеждами и предвкушением совсем новой жизни. Томск тогда был совсем дыра, да и теперь не лучше. Хотя тоже ведь город с полумиллионным населением и с известным в России университетом и даже представительствами двух СП: «Васюган–Фракмастер-Сервисиз» и «Вах – Фракмастер – Сервисиз»*. Подруги Ленке завидовали: молодец, что вырвалась.
Вначале ей всё на новом месте нравилось и восхищало: начиная широкими и ухоженными автобанами и заканчивая табличками на дверях магазинов с изображением собаки: «Я должен остаться снаружи». Потом пришло отрезвление. Грегор оказался порядочным занудой, с аморфным характером. Пил пиво и смотрел телевизор вечерами. Развлекался тем, что смешивал разные сорта пива и дегустировал смесь через трубочку. Других хобби и развлечений не имел. Работал в бюро, писал там какие-то письма. Получал, правда, прилично. Но деньги всегда зажимал.
Ленка немного от такой жизни затосковала, тут и вспомнила она про Машу, давнюю подругу, немногословную и преданную. И решила заманить её к себе. Чтоб хоть было с кем поговорить. Маша Макарьева, студентка филологического факультета, была рыжая, полноватая и медлительная. Ещё у неё имелся один изъян, на первый взгляд незначительный и малозаметный: она не умела, вернее сказать, слабо могла различать запахи. Но ведь и так понятно, что обоняние – тонкая штука. Без него можно прожить, если слишком во всё не внюхиваться, не воспринимать Зюскинда с его книжкой всерьз, а просто верить в существование ароматов.
Она приехала по протекции Ленки работать опер–мэдхен, то есть гувернанткой в немецкую семью. Семья хорошая: отец архитектор, мать учительница, двое детей и свой дом.
Ленка всё Маше поначалу рассказывала, объясняла, как тут чего и почему. Вводила в курс дела. Про Грегора старалась плохого не говорить.
– Мой Гриша – сущий гений, недавно выпил банку пива, а потом ножницами и перочинным ножиком вырезал из банки профиль нашего хаузмайстера.
– Кто этот хаузмайстер? – спросила Маша, хотя Ленка уже пару раз ей о нём рассказывала.
– Ну, Машка, дырявая башка! Этот герр Кляйне следит типа за чистотой в доме. Похож на Пушкина.
– Ах – это Кляйне, который похож на Пушкина!? – Маша цеплялась за брошенную подругой подсказку, как за соломинку.
– Ну.
– А-а.
– Так, я и думаю, я Гришиного Пушкина маме в посылку вложу. Мама ж у меня русский ещё преподаёт, а ей для оформления кабинета нужно...
Потом, когда совсем невмоготу стало, у Ленки будто сорвало стоп-кран: звонила Маше каждый день, жаловалась на Грегора, плакала. Развёрнутые картины недостатков мужа пестрели метафорами и гиперболами. Ближайшая цель – развод, основное осложнение на пути – проблема с визой.
– Ты выжидай, учила Маша, – виду не показывай. Чтоб он не заподозрил... А как визу дадут, так и тикай.
– Он уже, гад, заподозрил. Видеть его не могу, фашистская морда, – ревела Ленка.
– Вот же ситуация, – размышляла вслух верная подруга. – А чего раньше?
– Чего раньше? – плакал в ответ голос в трубке.
– Ну, ты ж говорила, он и по-русски понимает, и родная душа, Пушкина маме из банки вырезал, – пыталась разобраться Маша.
– Раньше! – кричала Ленка сквозь слезы. – То раньше было! Русский сразу забыл, потому что ехал в Томск не язык изучать, а жену искать. Задачу выполнил. Получил, чего хотел. Ласку, тепло и уют.
– А характер, характер ведь у него добрый?
– С таким добрым характером, …знаешь... кто с таким характером живёт? Простейшие существа, типа амёбы, типа инфузория – туфелька, блин.
Поревев вдосталь, Ленка успокаивалась, отводила душу и терпела. После того, как истёк семилетний срок, и Ленка получила долгожданную визу, мужу-недругу был нанесён решающий удар: Ленка на следующий же день подала на развод, получила вскоре справку об аннулировании брака и вышла с ней в новый мир, щурясь, как обитатель барака, идущий из плена.
К тем злосчастным и трудным временам относилось её увлечение Максимовым, студентом-историком. С ним был короткий, непонятный им обоим роман. У Ленки от безысходности, у Максимова – само собой, он и не хотел особенно.
Через Максимова она познакомилась с Шалвой. Теперь вот они живут друг с другом больше года и души друг в друге не чают.
С Шалвой решили они так: пригласить надо на ужин Машу, Максимова, Галю с Серёжей обязательно. Шалва подумал и сказал:
– Ещё Черепа надо. Череп, он не дурак, как ты говоришь. Он мой коллега, перед шефом никогда не подставляет. Пусть тоже придёт, я ему уже обещал.
– Зачем нам Череп этот твой. Он во вторник у нас был. Чтоб он напился тут опять при Серёже?
– Он мне друг, мы вместе с ним на разгрузке стоим, я обещал, – настаивал Шалва.
Пришлось согласиться на Черепа.
Первой пришла Маша, через пять минут следом Максимов. У Максимова под мышкой торчал огромный свёрток.
– Вот, подарок, – развернул он бумагу.
– Мамочки, кто это? – вскрикнула Ленка, увидев синий глаз и клюв, торчавший сквозь газеты.
С недавних пор у Максимова появилось неожиданное увлечение. Он скупал на интернет-аукционах «EBAY» предметы времен Третьего Рейха. Вот и сегодня он принёс с собой недавно приобретённое произведение.
– Это вам, – гость развернул полностью бронзового орла с прямыми крыльями, упиравшегося лапами в свастику и пояснил, – повесите его в гостиной или на подставку можно. Украшение в каждом порядочном немецком доме.
Маша знала, что Максимов пишет какую-то диссертацию и поэтому здесь живёт по временной визе на правах студента уже много лет. Ходил Максимов всегда в застиранных рубашках, носил бородку и много курил. На бледном лице его горели глаза, большие и красивые, словно взятых с картин эпохи «Югендштиль».
– Сколько же он стоит? – спросил Шалва и попробовал подцепить ногтём свастику.
– Подарок, неважно.
– Древний орёл, да, старинный?
Древний орёл глядел одним глазом, давая понять, что со свастикой не расстанется.
Прошли в комнату.
Максимов действительно был зачислен на исторический факультет местного университета, хотя уже закончил историко-архивный в Москве. В Москве он изучал историю тридцатых годов, «занимался репрессиями», шутил он. Здесь в Штутгарте он писал диссертацию о роли Красной Армии в освобождении Германии и пытался открыть этой работой немцам глаза на историческую правду.
Германию Максимов не любил, вернее презирал. Относился к немцам вообще и к политическим партиям в частности, как к продавшимся американцам. Бубнил об этом всем подряд, чем неоднократно шокировал преподавателей, достаточно терпимо относившихся к иностранным студентам, но плохо переносивших плевки в сторону демократии. Максимова мучил бес отрицания, любой разговор он сводил на больную тему, распалялся. Говоря по-русски, переходил на крик: «Продажные твари, блин, волки» и делал ударение на «и» в слове «волки».
Шалва пошёл переодеваться, надел свой лучший костюм и галстук, стол уже ломился от еды. Когда пришёл Череп, стали садиться. Галя позвонила, чтобы не ждали, она ещё в пути. Есть хотелось, и решили начать без Гали и Серёжи. Шалва внёс металлическую бензиновую канистру, открутил пробку. Череп покрутил пробку возле носа, понюхал.
– Мы что бензин пить будем? – спросил он и засмеялся
– Бензин, – ответил Шалва, – заводи моторы, включай первую передачу. Это домашнее вино, дед мой сам гнал. Мне передали.
Череп закивал уважительно головой, потом зарычал, входя в роль машины.
– Скажи, Шалва, – обратился Максимов к хозяину, – как там наша Грузия, наш проспект Руставели, а? Саакашвили какой оказался подлец, а?
– Подлец не подлец, а милицию старую он разогнал. – Шалва повернулся и крикнул: – Лена, я разливаю!
И наполнил бокалы прямо из канистры. Вдруг стало шумно, все заговорили одновременно, казалось, не слушая, что им отвечают.
– Когда Саакашвили наведёт порядок, – начал Шалва...
– Встаю на загрузку, майнай по малой, – скомандовал сам себе Череп и придвинул миску с салатом.
Вошла Ленка с полной кастрюлей:
– Вот и я, винегретик по–домашнему рецепту, «тёщина радость».
– Деньги закончатся у него раньше, – стараясь всех переорать, доказывал Максимов Шалве.
Тот кивал, да-да:
– И мы как в Германии заживём. Море у нас есть, вино и фрукты тоже. Курорт. Турция – Испания.
– Испания, Германия! Фиг тебе!! Да, Германию американцы раздавили идеологически. Смотри, Гитлера разбили – это у них считается победа Америки и Англии. Ну ладно, тут, как говорится, установление демократии. А где роль России? Где историческая справедливость?
Тем временем Череп пил бокал за бокалом, двигал головой и руками, будто танцевал брейк-данс и, цепляя колбасу вилкой с тарелки, разговаривал сам с собой:
– Первый, я второй, разрешите выполнять фигуру бочка! Фигура бочка, выполнять два захода разрешаю!
– Я же не решаю судьбы Германии, – ни к кому не обращаясь, гнул своё Шалва, – и судьбы Грузии не решаю. Как тебе вино? Пьёшь – не пьянеешь. Дед мой сам варил, знаешь, сколько стоит такую канистру сюда переправить?
Короче говоря, первые полчаса пролетели незаметно.
– Что, кто-то ещё придёт? – спросил Максимов Шалву, когда голоса чуть поутихли.
– Не знаю, – ответил тот. – Вон хозяйка сидит, её спрашивай.
– Галя с Серёжей, – тихо сказала Ленка, – должны были.
– Как там твоя диссертация? – спросила Максимова Маша.
– А-а, мелкие придирки, – ответил тот и взмахнул неопределённо рукой, – что ты хочешь от немецких козлов? Рабы идеологии! Ничего понять не хотят. А даром, как известно, ничего не бывает. Даже картошку без борьбы не соберешь, а уж виноград, тем более.
Маша смотрела в горящие глаза Максимова, и почему-то ей вдруг стало его жалко. Наконец приехала Галя Дубовицкая. Приехала она, правда, одна. Она вошла, одетая в белую кофту и чёрную юбку, и, словно повеяло экзотическим далёким ветром, то ли Испанией, то ли Южной Америкой. Ещё в университете Галя пыталась сочинять стихи, подражая Бродскому:
Себе не веря, закроем окна,
И в ложку мёда положим дёгтя,
Чтобы с рассветом, не видеть солнца,
Его лучи сотрём. Как мелом,
Осколком ночи начертим СЛОВО.
Она всегда носила платья странного декадентского покроя а ля Готье и читала самопальные переводы новелл маркиза де Сада. Короче говоря, серебряный век, Анна Ахматова наших дней.
– А где же Серёжа? – с ходу закричала Ленка, – мы думали, вас обоих увидим.
– Не смог он, сегодня встреча у него очень важная.
Маша, Ленка и Галя обнялись и поцеловались.
– Все томичи у нас, остальные лесом! – крикнула Ленка, давая понять, что они, три подруги, не разлей вода.
Галя вышла в Томске замуж за богатого новыми русскими ценностями Серёжу, который торговал недвижимостью в Сибири, Москве, а теперь переключился на Германию и переехал сюда жить с семьёй. Семья состояла из Гали и пятилетнего сына Миши, которого Ахматова наших дней звала Майком. На этого галиного нового русского Серёжу была у Ленки вся надежда, и теперь вот такое недоразумение.
Галя пришла в высоких кожаных сапогах с ремешками и застёжками поверх чёрных колготок и юбке такой длины, что было и не вызывающе, однако ноги выглядывали соблазнительно красиво. Ещё от неё шёл тонкий запах дорогих духов, Шалва зацокал языком, Маша запаха не чувствовала, поэтому воспринимала она окружающее не со всеми оттенками и смыслами. Словно бы недослышала отдельные слова или, как дальтоник, не различала всех цветов. С приходом Гали стало ещё веселее.
Череп с Максимовым словно опьянели разом, постоянно роняли вилки и съезжали со стульев, чтобы поглядеть на Галины колени. Маша не ощущала духи, но вещи, вроде сапог и взглядов, отмечала. «Умеет одеться». В Дубовицкой было что-то изысканное, непростое, хотя разговаривала она не манерно.
«Наверное, это и есть то, что называют аристократизмом», – подумала Маша.
Галя стала сразу центром разговора.
Ленка ушла на кухню и вернулась с огромным куском дымящегося мяса на тарелке.
– Шалва сам готовил, – гордо объявила она и поставила тарелку на стол.
– В Грузии мужчины не подпускают женщин к мясу, – заметил Шалва, взял огромный нож и пошёл к тарелке.
Гости притихли, Маша закрыла глаза, а Ленка пояснила:
Все тоже сделали «м-м-м» и потянули носом воздух. И Маша потянула, хотя, конечно, запаха она уловить не могла.
– Теперь надо тост, пускай хозяин скажет тост, – опять закричал Максимов.
Шалва встал, наполнили бокалы:
– Я не мастер тоста. Скажу так: есть люди, к ним удача и деньги сыплются с неба. А есть, которые всего добились сами. Вот мы тут сидим, потому что бились и всего добились. Деньги – это не так важно. А дружба – важно, потому что удача приходит через дружбу. Выпьем за дружбу.
Шалва сел, все захлопали.
– Как там ваши ранчо в Техасе? Продаются, или теперь в связи с кризисом капитализма они даром? – спросил Максимов.
Оказывается, Галин муж, Серёжа, успел уже заняться торговлей в Америке. По одному этому вопросу и тому, как он был задан, Маша догадалась, что Максимов, если бы мог, охотно поменялся с Серёжей местами.
– Это что, печаль о чужом благополучии?
– Нет, я просто спросил, – Максимов покраснел. – Не обижайся.
– Я и не обижаюсь. Чего греха таить, теперь участки упали в цене, – засмеялась Галя, – у Серёжки в основном русские клиенты. Не хотят наши люди больше ранчо, русским подавай заводы! Вот и Буш так говорит.
– Буш – марионетка, – заметил Максимов веско, – все ниточки у кукловода.
– У кого? – не поняла Маша.
– У Дика Чейни.
Череп прокричал из туалета:
– Встал под разгрузку!
Галя сощурилась и засмеялась то ли над шуткой Черепа, то ли над Максимовым и над Машей, а, может, над всеми сразу.
– Кукловодов я там у Буша не заметила, зато охрана – через каждый метр.
– Ты что, и его самого видела? – глаза у Ленки сделались круглыми.
– Расскажи, – попросила Маша.
– А чего говорить? Милый дядька. Всё время соком нас угощал, дом свой показывал. Потом на пол лёг и Майку мяч бросал. Вот, часы мне подарил.
Галя закатила рукав, стало тихо. Слышно было только жаркое дыхание и тиканье часов.
– Дарственная надпись есть? – спросил Шалва.
– А что, это важно? «Гале от Жоры»? – захохотала Галя Шалве в лицо, показывая, как хорошо можно смеяться, имея красивые зубы.
Шалва глупо заулыбался, а Маша серьёзно спросила:
– Он что, Майку мяч бросал, сам?
– Ну, а как же ещё, Машка? Чай, он не инвалид пока, – нервно выпалила Ленка.
Маша отругала себя за глупость. Её мысли всегда текли тяжело, и она всё пыталась представить себе Буша на полу, бросающим мяч. Вернулся Череп, пропустивший самое интересное. Галя объясняла, что именно бросал американский президент.
– Такой не круглый, а-а-а... продолговатый, – она соединила перед собой растопыренные тонкие пальцы обеих рук и сделала ими лёгкое движение, разводя руки и одновременно, чтобы всем было видно, удерживая перед собой невидимый мячик.
Все, кроме Максимова, уставились на часы. Максимов с пркисшей физиономией отошёл в сторону и оттуда бормотал:
– Волки поганые!
Мысли его вернулись на путь отрицания. Маша не сводила глаз с ухоженных ногтей Дубовицкой.
– Вон, человек живого Буша видел, – тихо сказал Черепу Шалва и кивнул в сторону Гали.
– Мяч от регби, что ли? – осведомился Череп в тишине, выговаривая слова по слогам и сонно моргая глазами.
– А может и регби, я же не разбираюсь, – пожала плечами Галя. А Маша догадалась, что Галя прекрасно знает, что это был за мяч, а просто выделывается. Выпили вина, помолчали. Галино недосягаемое превосходство было признано окружающими, но весёлость почему-то пропала. Ленка всё думала, спросить или не спрашивать про контейнерные перевозки. Потом решила, что чего уж, надо спросить.
– А Буш на английском с вами говорил? – снова задал вопрос Череп, чтобы не молчать.
– На псевдобогатырском, – срезала Галя и его.
Ленка собралась с духом:
– Слушай, Галь, а контейнерными перевозками не занимается твой Серёжа? А то мы тут с Шалвой думаем...
– Контейнерными? Серёжка? – переспросила Галя. – Он у меня всем занимается, ничего мимо не пропускает.
– Может тогда... ему можно позвонить?
– Лучше пошли мейл, – сказала Галя, – я тебе потом продиктую. Позвоню и продиктую.
Первым ушёл Максимов, за ним засобиралась Галя, завтра рано вставать, да и путь до Мюнхена немалый. Когда Галя уехала, стало пусто, а Череп заметил:
– Вот крутая тёлка! Была и сплыла. Напьюсь я сегодня.
Шалва поцокал языком, когда Галя на своем «Ауди» скрылась за поворотом. Вслед за уехавшей машиной поплелась к метро неуклюжая Маша. Она спешила назад, так как вспомнила, что забыла постирать детские вещи:
– Как бы хозяева не рассердились.
И ушла. Сзади спина Маши в дешёвеньком пальто округлилась и казалась ещё беззащитнее и нелепее. Но Маша не могла видеть себя сзади.
«Вот, не от мира сего человек, – думала Ленка, – живёт себе, о завтрашнем днем не думает. И вроде бы хорошо ей. А ведь так и всю жизнь прожить можно, мимо цели. И никто не узнает, зачем и для чего жила. Нет, есть люди, которым удача сыплется с неба, есть, которые всего добиваются сами, а есть,… вот такие: плывут себе по течению».
Потом Ленка вспомнила Галины колени, горящие глаза Шалвы и сжала пальцы так, что они побелели. Ей очень захотелось стукнуть гогочущего рядом Шалву кулаком по спине и прогнать идиота Черепа.
Череп же, вместо того, чтобы убраться домой, снова попёрся к ним наверх и добил-таки канистру. Ленка пыталась объяснить, что поздно, пора и честь знать. Но на ногах он держался плохо, соображал ещё хуже и долго, церемонно прощался с хозяевами. Пожал крыло бронзовому орлу, взял под козырёк, в дверях спросил:
– Разрешите взлёт, взлёт разрешаю.
Поцеловал синий немигающий глаз и вышел. Ленка ходила мрачнее тучи в спальню и обратно. Винегрет с мясом тяжко ухал в желудке при каждом шаге. Вот так всегда: крутишься, бегаешь, чтобы в результате вместо нужного человека заполучить какое-то пьяное чучело, которое ещё и не уходит. Настроение было упавшее: напрасно потраченный вечер. Провинциалы ревнивы к чужим успехам, к успехам своего брата провинциала ревнивы вдвойне. Это справедливо и для Москвы, и для Германии.
– А Галка – молодец. Закадычная подруга, а гляди, как теперь поднялась.
– Да-а, – протянул Шалва, гремя кастрюлей.
– Ей можно больше не звонить, я так поняла, – задумчиво сказала она, и в голосе слышался скорее не упрёк подруге, а горькое понимание и согласие.
– Почему так?
– Предлагать нам писать ему мейл, это всё равно, что послать нас на три буквы. Только вежливо, ты ничего не просекаешь, что ли?
– Чего?
– Ты напишешь, а он тебе не ответит, скажет, кто вы такие, мне вон каждый день тысяча мейлов приходит. Буш мне пишет..., а тут вы...
– Что мне Буш? Я бы его послал, – возразил Шалва.
– Кого? – удивилась Ленка.
– Кого, кого! Мейл!
Возразил не потому, что хотел спорить, а потому, что женщина – это женщина. А мужчина, особенно мужчина Кавказа, должен иметь своё мнение.
– Не хочешь – я сам.
Ленка подумала, что сделала в своё время единственно верный выбор: настоящий мужик, не тряпка. Ей представилось, как где-то не так далеко, в трех кварталах отсюда её бывший Грегор сейчас сидит перед телевизором.
Когда в той ещё жизни от них уходили гости, Грегор всегда садился за стол с карандашом, расчерчивал лист на клеточки, вписывал в них имена. Против каждого имени писал название принесённого подарка, если таковой имелся, и сумму, насколько примерно проел продуктов приглашённый. Сравнивал. Ленка поёжилась и прижалась к спине Шалвы:
-Эх ты, бизнесмен хренов. В бизнесе нюх нужен собачий. Сиди уж в своём магазине, горе-мебельщик.
Галя открыла окно машины и слушала радио. Продержалась вечер неплохо, никто ничего не заподозрил.
Она смотрела, как перемещаются красные огни по дороге, как падают на дорогу жёлтые листья с простреливаемых ветром деревьев, как прохожие спешат в отведённые им для домашнего досуга места: в тёплые кровати, в кресло перед телевизором, на кухню. Бросила взгляд на часы, за которые отдала месяц назад в интернет-аукционе «EBAY» две сотни евро. Часы показывали половину одиннадцатого.
В Ленкином окне, за красными в цветах занавесками двигались два силуэта. Посуду убирают, догадалась Галя. Она смотрела и завидовала подруге. Зависть – это такое очень женское свойство...
Месяц назад Серёжа объявил, что у него теперь другая семья, чтобы Галя не переживала: её и Майка он всем обеспечит. Сам же он остаётся пока в Калифорнии с новой подружкой. Ехать домой по ночному пустынному автобану не хотелось, няня сама уложит Майка в постель.
Осень. Руки потянулись к диск-плейеру, серебряная тарелочка скрылась в серой пасти, пасть заурчала, и хриплый голос заполнил собой салон машины:
...
Уходят в последнюю осень поэты,
И их не вернуть, заколочены ставни.
Остались дожди и замёрзшее лето.
Осталась любовь и ожившие камни. Последняя осень...
Галя закрыла окно, стрелки часов плыли перед глазами, она ткнулась лицом в руль и по-бабьи в голос заревела.
______________________
*«Васюган–Фракмастер-Сервисиз» и «Вах-Фракмастер-Сервисиз» – совместные российско-канадские предприятия по продаже нефти
