«Эпохалки. Записки жены художника» Отрывки из книги
Ларисa Сысоевa
Продолжение. Начало в №№6/3, 7/1, 7/2, 7/3, 8/1, 8/2.
В библиотеке сайта книга Л.Сысоевой представлена без сокращений.
Когда мы начали жить в Германии и получили вид на жительство, мы должны были встать на учет на бирже труда. Мы поехали с Сысоевым вдвоем. Со мной все прошло гладко: меня зарегистрировали, сказали придти через три месяца и отпустили. Потом мы пошли в отдел, где принимают художников. Мы отсидели часа два, прежде чем нас позвали. Входим в кабинет. Сидит молодая красивая немка с прекрасными светло-пепельными волосами и очень неприветливо смотрит на нас. Спрашивает:
- Почему вдвоем?
Я объясняю, что помогаю Сысоеву переводить.
Она брезгливо берет его паспорт, с отвращением открывает и говорит:
- Понаехали тут всякие в Германию, у нас у самих работы не хватает. Кто вас сюда звал?
Я перевожу эту фразу, Слава без слов достает из сумки внушительную стопку бумаги: вырезки из немецкой прессы с рисунками Сысоева и статьями про него.
Я протягиваю эти бумаги девушке, она начинает читать, и тон становится немного другим. Девушка регистрирует Сысоева, и перед тем как уйти, я сказала ей:
- Из-за таких как вы на стенах появляются надписи “Иностранцы - вон из Германии!”.
Мы пришли домой с отвратительным настроением, восторги по поводу Германии разом поутихли. Как раз в этот вечер к нам зашли в гости наши соседи - переводчица Катя с мужем. Они филологи - немцы, прекрасно знающие русский язык. Мы рассказали историю про биржу труда, и Катя с Гансом сказали, что такие вещи нельзя оставлять безнаказанными. Мы написали письмо, ребята его перевели, и отправили его на имя начальника биржи труда. Имя начальника, кстати, было Эйнштейн.
Через некоторое время нам позвонили и пригласили придти. Нас встретил начальник этой девушки. Он сначала извинился за нее, потом за всех немцев по отдельности и вместе взятых. Затем позвал девушку. Она вошла. Мне стало ее жалко. Она была натурально белого цвета. Она извинилась перед нами. Мы пожали ей руку. Рука была влажная и ледяная.
Начальник спросил, хотим ли мы, чтобы он дал ход этому письму?
Сысоев сказал:
- Ни в коем случае. Я вижу, что девушка и так все уже поняла.
А Сысоев больше на биржу труда никогда не ходил.
Я рассказываю Славе:
- Ты представляешь, у Ини появилась гениальная идея: собрать с моих персонажей деньги на издание книги.
Сысоев отвечает:
- Тогда начни с Березовского.
Сысоеву надоело, что я часто занимаю компьютер, он говорит:
- Женщина должна знать три “К”, а не четыре: киндер, кюхе, кирхе и компьютер.
Как-то вхожу домой и слышу, как Слава разговаривает с московской знакомой Женей Мазус по телефону:
- Евреи, что вы там высиживаете, уезжайте! Нечего вам там делать.
Женя возмущенно отвечает:
- Почему я должна уезжать? Десять поколений моих предков жили на этой земле.
А Слава только что прочитал замечательную книгу Жениного отца, присланную нам в подарок. Израиль Мазус описывает все круги сталинского ада, которые ему пришлось пережить на нашей родине.
Ольга Белорусец послала в Москву посылку своей подруге к Новому году. Подруга Оли - прекрасный врач-психиатр, сидела дома в полном отчаянии. Это был 91-й год, купить там было нечего, да и не на что. Вдруг приходит посылка. Посылку отправил брат Оли из Питера, обернув в местные тряпки, чтобы не подумали, что посылка из-за границы. Почерк брата был подруге незнаком. Подруга не ждала ни от кого никаких посылок. Она сидит дома одна с ребенком. Ей стало страшно. Подруга звонит маме и говорит:
-Я получила посылку неизвестно от кого. Может быть там взрывное устройство. Не клади трубку, если я закричу, вызывай милицию.
Подруга открыла посылку, увидела с любовью упакованные продукты, узнала Ольгин почерк и заплакала.
А сын спросил:
- Мамочка, это все нам?
Шура Белорусец окончил Московский университет. Он познакомился в Берлине с человеком, который в Москве был директором магазина “Колбасы” на Колхозной площади. Они подружились. Как-то этот директор сказал Шуре в шутку:
- А вот в Москве я бы тебе и руки не подал. Ко мне сам Юрий Никулин ходил за продуктами.
Таня, жена Саши Лайко жалуется на своего мужа:
- Сашка совершенно не умеет болеть. Делает только то, что ему нельзя, говорить что-нибудь бесполезно.
Я отвечаю:
- У нас с тобой одна проблема: мужья гении. Приходится терпеть.
Галина Ерофеева - мама Виктора Ерофеева - написала автобиографическую книгу. Я прочитала ее на одном дыхании, книга написана очень честно и берет за душу. Я позвонила Виктору передать маме искреннее восхищение, а потом сказала:
- Теперь понятно, почему ты так хорошо пишешь, есть в кого.
Меня поразила одна фраза в книге мамы Виктора Ерофеева. Она с горечью заметила:
- Я не знаю, какие демоны терзают душу моего старшего сына.
Писатель Боря Рохлин, живущий в Берлине, рассказал мне:
Иду, как-то в молодости, по Ленинграду. Ко мне подходит человек и спрашивает:
- Скажите, вы иностранец?
Боря разозлился и говорит:
- Нет, я еврей.
А человек прижал руки к груди и воскликнул:
- Ну, что вы, я же пошутил!
В молодости, одна девушка спросила у Марка Зайчика:
- Скажите, а как зовут вашего отца?
Марк ответил:
- Меир Нахимович.
Тогда девушка спрашивает:
- Он что, родственник адмирала Нахимова?
Марк Зайчик поехал в Питер и взял с собой жену с сыном. Они ни разу не были в России. Когда они увидели в магазине женщину, ловко щелкающую пальцами по канцелярским счетам, они замерли и с восхищением на нее смотрели. Наконец, сын воскликнул:
- Папа, во что она играет?
Марк Зайчик приехал к нам в Берлин из Израиля. Он был первый раз в Германии и вел себя насторожено. Мы пошли на вокзал ZOO покупать билет. Кассир возилась с нами так долго, что стоявшая сзади пожилая немка подошла и раздраженно спросила: “Долго ли это будет продолжаться”?
Девушка спокойно ответила, что мы такие же покупатели и продолжала спокойно работать.
Марк наклонился и тихо меня спрашивает:
- Как ты думаешь, она нас ненавидит, потому что мы иностранцы?
Я так же тихо ему сказала:
- Посмотри на ее мужа и успокойся.
Рядом с этой белокурой немкой стоял пожилой темнокожий человек и тихо ее успокаивал.
Марк Зайчик поехал со своей новой книгой в Хемниц.
Все выступления в Хемнице организует Людмила Кауфман, которая заведует иностранным отделом в Государственной библиотеке.
Марк вернулся из Хемница и взволнованно говорит:
- Никакая она ни Кауфман! Это Людочка Селюнина из Питера. Мы с ней в соседних дворах жили и в одной школе учились.
Мы были на спектакле Романа Виктюка. Актеры разыгрались не сразу, но потом было все великолепно и закончилось подлинным триумфом. Марьяна заметила:
- Мы начали смотреть Виктюка не с того конца.
Я организовала в Берлине вечера под названием “Зеленая лампа”. Местное русское телевидение окрестило их “ток-шоу” и стало транслировать. Меня сразу стали называть наш Альфред Биолек - это популярный модератор у немцев. Я его очень люблю. Когда я узнала, что меня называют его именем, я воскликнула:
- Мне бы с ним только рядом постоять!
Один из вечеров “Зеленой лампы” назывался “Смешанные браки”. Я пригласила нескольких симпатичных женщин. Например, грузинку Тину, которая замужем за немцем. А немка Илона замужем за темнокожим кубинцем.
Была также хорошенькая Сюзи. У нее мама - немка, отец украинец, а замужем она за арабом.
Все девочки прекрасно выступали. Например, Тина говорит:
- Я свой грузинский темперамент не сдерживаю. Если что не по мне, могу тарелку разбить, а Франк меня еще больше за это любит.
- А Илона заметила:
- Я просто мечтала о красивых детях.
Дети у Илоны, действительно, необыкновенно красивы.
А когда Сюзи начала рассказывать о своих проблемах в браке, на телевидение тут же позвонили и сказали:
- Передайте Сюзанне, что мы найдем ей хорошего еврейского мальчика.
Наконец, я поехала в отпуск в Израиль. Это был 96-й год. Меня встречали самые близкие школьные друзья - Вова Рабинович, Паша Грандель и Юра Штерн. Мы не виделись много-много лет, страшно сказать сколько. Павлик занимает большой пост в Министерстве авиации Израиля, Штерн заседает в Кнессете, представляя новую русскую партию и только Рабинович, работает простым программистом, и я его очень люблю. Когда я увидела ребят, мне показалось, что это их отцы, а потом поняла, что мальчики так постарели. И сразу подумала, а вдруг я тоже на маму стала похожа?
Когда я была в Иерусалиме, туда приехала питерская балетная труппа "Классический балет". Лена купила билеты на "Дон Кихота". Мы пришли в театр, напоминающий дворец съездов. Были одни русские, причем мне казалось, что мы находимся в Москве в старые добрые времена, пришла та самая публика, которая ходила в театры все те застойные годы.
Современная трактовка Дон Кихота показалась мне гениальной: автор поместил главного героя в сумасшедший дом, видимо, с синдромом навязчивой идеи, а Дульсинею сделал медсестрой. Массовка бегала в смирительных рубашках с ведрами на головах - чайники, видимо не одевались на голову.
Так можно развить дальше все традиционные сюжеты. Например, Спящую красавицу можно поместить в реанимационную палату, ожидающей какого-нибудь органа и т.д.
Дина Рубина как-то говорит Губерману:
- Игорь, зачем ходить с папкой? Купи нормальную сумку с ремнем через плечо, руки будут свободные.
Игорь ответил:
- Я уже пожилой человек, зачем мне свободные руки?
Игоря Губермана спросили однажды:
- Игорь, вы член союза писателей?
- Да, но вялый.
Дина звонит Губерману:
- Жуховицкий такое дурацкое предисловие к моему рассказу написал.
- Так тебе и надо! - отозвался тот. - А Алексин напишет по тебе некролог.
- Типун тебе на язык! - закричала Дина - он же старый.
- Нет, он вечный жид.- ответил невозмутимо Губерман.
Игорь Губерман сидел у Дины и выпивал. Ему позвонил человек, который устраивал празднование 2000-летия христианства. Игорю страшно не хотелось уходить, но он уже пообещал.
Встав из-за стола, и отойдя к двери, вернулся, налил полную рюмку и сказал:
- На свою Голгофу я пойду с рюмкой.
Дина собрала группу ветеранов войны, чтобы обсудить празднование Дня победы 9 мая в доме культуры, где она работает.
Выступил один ветеран и говорит:
- Товарищи! Наши дни сочтены.
Старики заметно вздрогнули.
- Я имею в виду, - пояснил выступающий, - что до праздника остались считанные дни.
Викторию Токареву спросили, как она относится к Дине Рубиной?
- Дина Рубина мне очень нравится, - ответила Токарева - она красивая женщина.
Губермана выгнали из газеты Эдуарда Кузнецова. У него были сложные отношения с замом по имени Авраам. Губерман его все время подкалывал, да и создавал нерабочую атмосферу в редакции.
Как-то раз в редакцию приехал Анатолий Щаранский и спросил Губермана, как у него дела.
Губерман ответил:
- Больше всего мне хочется, чтобы Авраам родил Исаака и ушел в декретный отпуск.
После этого Кузнецов прервал контракт с Губерманом.
Я рассказала эту историю Штерну, на что он сказал:
- В редакции Кузнецова не было никакого Авраама.
Дочка Дины Рубиной учится в религиозной еврейской школе. В первом классе она принесла из школы рисунок, на котором нарисована женщина в брюках и написано: «Это мама проститутка».
Дина с интересом спросила:
- А ты знаешь, кто такая проститутка?
- Да, женщина, которая продает свое тело и ходит в брюках. А ты же, мамочка, всегда в брюках.
Дина перед поездкой в Москву прошла инструктаж Моссада:
- В первое такси не садитесь.
- Но второе может только через два часа появиться.
- Все равно. И вообще, когда уходите из отеля, сообщайте, куда идете. Мы очень бережно относимся к перевозу останков наших граждан на родину.
Знакомая Дины работает в клинике по пластической хирургии. Звонит ей одна пациентка и спрашивает:
- Скажите, сколько стоит приталить живот?
Рабинович повел меня на экскурсию в Старый город. Перед Яффскими воротами стояли молоденькие солдаты и проверяли сумки туристов. Они были такие красивые, вели себя достойно, широко улыбались, и я сказала Робинзону:
- Володь, спроси, можно я с ними на память сфотографируюсь?
Они оба посмотрели на меня, засмеялись и без акцента произнесли:
- Ну, конечно, можно!
Мы вошли в арку, и пошли к Стене плача. Я увидела странного поющего человека в голубом хитоне, с короной на голове. В руках он держал музыкальный инструмент наподобие наших гуслей. Мужчина был высок, красив и пел очень громко. Я удивилась, а Робинзон объяснил:
- Он изображает царя Давида. Вроде поет на иврите, но с таким американским акцентом, что, ни слова не поймешь. Главное, туристам нравится. Видишь, те же американцы толпятся вокруг него, фотографируют и кидают мелочь. И все довольны.
Второй раз я полетела в Израиль на юбилей к Юре Штерну.
Для праздника я написала несколько смешных историй из нашего детства, которые друзья окрестили по аналогии с Драгунским “Ларискины рассказы”.
Рабинович смеялся до слез и сказал:
- Это посильнее Хармса!
Я обиделась, думая, что он издевается:
Какое я имею отношение к Хармсу: у него абсурд, а у меня чистая наивная, правда.
На что Рабинович воскликнул:
- Но у тебя еще смешнее!
К Штерну на юбилей пришла его помощница - красавица Талия, она йеменская еврейка. У нее на шее было серебряное украшение, напоминавшее ошейник. Оно мне очень понравилось. На следующий день мы гуляем с подругой по Тель-Авиву и находим такое ожерелье. Я меряю его, продавщица хвалит, а я, посмотрев на себя в зеркало, замечаю:
- Да, если Талия похожа в нем на египетскую жрицу, то я напоминаю лошадь в сбруе.
После встречи с Диной у меня было свидание с Рабиновичем, но мы забыли дома его рабочий телефон.
Дина говорит:
- Сейчас зайдем в общинный дом и там кто-нибудь, да его знает.
Дина представляет меня одной женщине:
- А это школьная подруга Юрия Штерна, приехала к нему на юбилей.
Женщина воскликнула:
- Ой, по городу уже слухи ходят: был такой хороший капустник!
Сестре Лены Штерн Тане очень понравились мои эпохалки. Она подходит ко мне и говорит:
- Издавай скорей свою книгу, я, когда в туалет иду, всегда книжку с собой беру, очень люблю там читать.
Мы сидели у Штернов в теплой школьной компании. Самые близкие друзья прилетели из России, Америки и Германии. Пришел Марк Хазин. Он израильский друг Штернов. Познакомился с ними сразу же, как они приехали в Израиль, почти двадцать лет назад. Он моментально вписался в компанию и очень нам понравился. Сидим, болтаем и Марк, что-то рассказывая, произнес:
- Я, как человек, 27 лет, живущий на Западе...
Саша Шипов сразу уточнил:
- На западе Иерусалима?
Марк Хазин уехал из Одессы в эмиграцию, когда ему было 18 лет, так и не побывав на знаменитом одесском толчке. Мама не пускала его, говоря:
- Тебя там задушат.
Через девятнадцать лет он вернулся в Одессу, и первым желанием было пойти на барахолку.
Друг, которому он это сказал, воскликнул:
- Ну, что ты, тебя же там задушат!
Марк все-таки пошел на толкучку и потом рассказал:
- Иду я в толпе и чувствую, что мама с другом были правы, сейчас меня задушат, дышать просто нечем. Я попытался чуть-чуть раздвинуть локти. Вдруг слышу:
- Мужчина, выньте из меня свой локоть!
Мама Марка Хазина кричит своей соседке в Одессе:
- Мадам Тепер, снимите своего сына с моего, а то это плохо кончится.
- Не буду, пусть его немного проучат.
Через короткое время:
- Мадам Хазина! Снимите своего сына с моего, а то это уже плохо кончается.
Марк Хазин был в гостях у Ларисы Герштейн. Они включили телевизор: в новостях показывали передачу с Эдуардом Кузнецовым, который только что приехал в Израиль. Марк посмотрел на этого мужественного человека и говорит Ларисе:
- Вот кто должен быть твоим мужем.
Лариса спросила:
- А почему ты так считаешь?
- Потому что это настоящий мужчина, - ответил Марк.
Через несколько дней Марик включил телевизор и видит: в студии сидит Эдуард Кузнецов, и Лариса Герштейн играет на гитаре.
Марк Хазин вместе со своим братом-близнецом Игорем поступал в Одессе в художественное училище. Брат прекрасно рисовал классические этюды, нужные для поступления. Экзамен происходил в одном большом помещении, где все вместе рисовали. Игорь сначала рисовал себе, а потом они менялись местами, и он же рисовал Марку. А Марк, с детства, будучи прекрасным актером, крутился вокруг листа, прищуривался, поднося карандаш к листу, якобы что-то подправляя.
Потом один из экзаменаторов, принимая работу, спросил:
- Почему эти две работы так похожи?
На что ему кто-то подсказал:
- Да ведь это же близнецы рисовали.
Марк Хазин много лет ведет психологические тренинги или семинары. Он учился этому в Америке. Когда Штерн участвовал первый раз в предвыборной кампании, у него в какой-то момент наступил страшный мандраж. Тогда Лена позвала Марка.
Хазин спросил Юру:
- Чего ты хочешь добиться из семинара?
Юра сказал:
- Хочу стать третьим по рейтингу в партии.
На что Марк ответил:
- У меня нужно хотеть стать только первым.
Марк Хазин ехал в электричке в город Ярославль читать бизнесменам лекцию на тему: “Искусство продажи и презентации”. В электричку входили разные люди и предлагали всякие мыслимые и немыслимые вещи. Марик готовился к выступлению и ничего не собирался покупать. Но он все-таки не удержался и купил у глухонемого русский “Плейбой”.
С этого он и начал свое выступление и спросил собравшихся: “Почему я купил что-то именно у глухонемого”?
И ответил:
- Потому что при продаже необыкновенно важен язык мимики и жеста.
Я выслушала эту историю и заметила:
- Теперь понятно, почему евреи считаются такими хорошими торговцами.
Я рассказала Дине Рубиной, что когда я развелась с первым мужем, ко мне приехал свататься друг моего детства - достойнейший человек, прекрасный врач, но я ему отказала, потому что у него уже была жена и ребенок.
Дина выслушала и говорит:
У меня в детстве была подруга. Нам было по 18 лет. Она полюбила женатого человека, но боялась разбить семью.
И она пришла посоветоваться со своим отцом - умным евреем. Он все выслушал, дал ей в руки вареное яйцо и сказал:
- Поставь его.
- Ну, это невозможно.
- А ты все-таки попытайся.
Она берет яйцо и ставит. Оно, естественно, упало. Отец ударил им по столу, одно острие смялось, и тогда яйцо встало.
Отец подвел итог:
- Сначала надо разломать, а потом поставить.
Дина помолчала, потом произнесла:
- Он больше ничего не сказал, просто про это яйцо. Но я очень хорошо помню эту историю.
Я спросила Дину про Губермана. Она рассказала:
- Игорь сейчас в Италии. Одно туристическое бюро устраивает поездки под таким названием: “Поездка в Италию с Окунем и Губерманом”. Саша Окунь прекрасный знаток итальянской архитектуры, искусства, разбирается в местных винах и т.д. Поэтому он делится с туристами своими познаниями. И когда я спросила Игоря, что он там делает, он со смехом ответил: “А я выхожу из автобуса”.
Сысоев узнал эту историю и с горечью сказал:
- Бедный Игорь! Служить приманкой для туристского стада.
На что я возразила:
- Он за это хорошие деньги получает, ездит, между прочим, с любимой женой, дышит воздухом Италии и собирает материал для нетленных гариков - чем же это плохо?
Мы с подругой пошли к стене плача. Перед входом на женскую половину, в будке сидит мужчина и следит, чтобы не входили с непокрытой головой. Рядом с ним лежат косынки, которые можно взять на время. Я посмотрела на мужчину: “Типичный сабр”, - подумала я и говорю:
- Брезгую чужую косынку одевать на голову, там могут быть вши.
Подруга отвечает, поглядев на платки:
- Вши синтетику не едят.
Я возражаю:
- Не знаю как вши, а вот моль синтетику очень хорошо ест.
Вдруг сабр говорит на чистом русском языке:
- Девочки, не бойтесь, моль на святой земле не водится.
И мы довольные пошли к стене плача.
Штерн поехал в Нью-Йорк на Всемирный еврейский форум, где он выступал с докладом. Это было вскоре после его эмиграции, он был еще очарован Западом и немного наивен. В это же время переехал в Америку Олег Попов, который жил тогда в Нью-Йорке.
Юрик рассказывает:
- После заседания, я решил поехать к Олегу. В одной моей руке чемодан, в другой дипломат. Вдруг я понимаю, что адрес Олега записан на бумажке, которая лежит в пальто, а пальто в чемодане. Я поставил дипломат рядом с собой, положил на асфальт чемодан, расстегнул его и ищу адрес. В это время ко мне подходит какой-то человек, типа пуэрториканца, наклоняется, показывает на мою коленку и говорит:
- У вас брюки испачканы, - и протягивает салфетку.
- Я смотрю на штанину, она в каком-то кетчупе или говне, и думаю: какие в Америке живут вежливые люди. Беру салфетку, начинаю вытирать штанину, оборачиваюсь - нет ни пуэрториканца, ни дипломата. В нем ничего ценного нет, кроме моих важных бумаг.
Иду в полицию. Они выслушали и говорят: вы за этот час 75-й! И просят заглядывать. На протяжении трех дней хожу в полицию, спрашиваю, как идет расследование. Наконец, я им надоел, и они говорят:
- Вы пойдите и поройтесь в близлежащих помойках, в которые воры, как правило, выбрасывают бумаги и документы.
- Нахожу контейнеры, расположенные рядом с тем самым местом и начинаю скрупулезно рыться в мусоре. Вдруг вижу - навстречу идет председатель Всемирного еврейского форума и с ужасом смотрит на меня. Я улыбаюсь, иду к нему навстречу и хочу все объяснить. Он бросился бежать от меня, как от прокаженного, я за ним, но он еще быстрее припустил от меня. Так я его не догнал.
И Штерн прокомментировал:
- Этот еврей решил, что я уже попросил в Америке политическое убежище и роюсь на помойках, чтобы добыть себе пропитание.
Когда Штерн доехал до Олега и все ему рассказал, Попов выслушал, потом говорит:
- Один мой приятель, гениальный математик по фамилии Вайль тоже шел ко мне в гости.
Он настоящий рассеянный профессор, идет, смотрит по сторонам, ничего не замечает, в нагрудном кармане прозрачной рубашки лежат деньги.
К нему подходит негр и спрашивает:
- Какую улицу вы ищите?
Вайль называет адрес Олега. Негр радостно говорит:
- Да я его знаю.
Вайль радостно идет за негром. Тот завез его в “черный” район, вырвал с мясом карман с деньгами и убежал.
Штерн выслушал и говорит:
- Ты представляешь, ко мне тоже негр подходил и говорил то же самое, но я что-то заподозрил и не пошел с ним.
На что Алик саркастически заметил:
- Наверное, это был один и тот же негр.
Наташа Попова, жена Олега рассказала про американскую школу:
- Главная установка в школе на то, чтобы ребенок был happy. У одних наших знакомых дочка - девочка философского склада ума, часто бывает задумчивой. Родителей вызвали в школу: ваш ребенок не happy. Они пытались объяснить, что ребенок задумывается. В школе сказали - не надо, он должен быть happy!
Нам было по 20 лет, мы сидели в теплой компании и Штерн рассказывает:
- Представляете, один парень из нашей группы пошел на японскую выставку электроники в Сокольниках, спрятался там, на ночь среди экспонатов. Набрал всего, а утром, когда пришли первые посетители, смешался с толпой и хотел выйти. Но тут его схватили “железные руки” и задержали.
Ленка Штерн, воспринявшая все буквально, воскликнула:
- Правда? А откуда там железные руки?
Через тридцать лет сидим у Штернов в Иерусалиме. Звонят из Америки Поповы, которые уехали с юбилея раньше, потому, что Наташе нужно было попасть к зубному врачу.
Наташа жалуется, что из-за забастовки израильского аэропорта, багаж пришел на сутки позже.
Мы интересуемся, успела ли Наташа к зубному? Лена спрашивает:
- А причем тут чемодан к зубному врачу?
Штерн ее приколол:
- Да у Наташи зубы были в чемодане.
Лена, как будто не прошло тридцати лет, доверчиво восклицает:
- Нет, правда что ли?
Я приехала в Москву после долгого перерыва. Меня приглашали на разные культурные мероприятия. Как-то мы с Сашей Тумановым и Леней Прудовским пошли на открытие выставки Юры Миронова в галерее Файн-арт. Пришло масса народу: все страшно много пили и курили. Я посмотрела на женщин, которые там ходили: всем хорошо за сорок, все друг друга знают и поняла, что это те же девушки, которые ходили на выставки 20-25 лет назад. Ведут себя, как раньше - под девочек, а потом пригляделась и увидела, что мужчины, присутствующие там, видят в них тех самых девочек.
Над квартирой Ахмадулиной живет Сережа Каледин.
Белла Ахмадулина спросила у Жени Попова:
- Что это за ребенок там, у Калединых целый день топает и прыгает?
- Так это сам Каледин и прыгает, - радостно ответил Женя.
Я сидела у Анатолия Приставкина в его кабинете в Кремле. Мы звонили Славе в Берлин. Толя хотел у нас остановиться, но не знал, примет ли его Слава без меня.
Телефонов было много, один даже с гербом, но все были с диском, который нужно крутить. Было все время занято. Набирать приходилось по 12 или 14 цифр.
- Что это у вас в Кремле телефоны, как в начале века, - сказала я и добавила нецензурное слово.
Приставкин побледнел и показал пальцем на потолок. И я поняла, что мания преследования сохранилась.
Василий Павлович Аксенов сказал мне:
- В Москве невозможно работать. Там сплошные презентации, да вернисажи.
Дочка Лены Кешман Настя сказала мне:
- Мама со своим новым другом ходят, как влюбленные пингвины.
Алиса пошла гулять с собакой. Во дворе ругались два кота. Собака спугнула их. Коты удрали на дерево, по пути продолжая доругиваться.
- Ну, точно, как наши демократы, - добавила Алиса.
Жора, Алисин муж, много лет назад учился в МГИМО. Рассказал, как один вьетнамец сдавал экзамен по русскому языку. Ему достались степени сравнения прилагательного “плохой”. Вьетнамец отвечает:
- Плохо, херово, хуево.
Профессор спрашивает:
-Вы в какой комнате живете?
Через час приказ по институту: «Выговор за неэтичное обращение с иностранцами».
Я искала для Ины в Москве книгу Диккенса «Давид Копперфильд». Поехала на Олимпийский проспект, где сейчас расположен книжный рынок, и методично обхожу всех букинистов. Ни у кого нет. Спрашиваю одного:
- В чем проблема, вроде Диккенс никогда не был дефицитом?
Человек объясняет:
- К нам недавно фокусник из Америки приезжал - Давид Копперфильд. Так молоденькие девчушки на следующий день приехали и всего Диккенса раскупили.
Помолчал, а потом грустно добавил:
- Наверное, решили, что это один и тот же персонаж.
На книжном рынке я ходила со списком. Показала список старику-книжнику. Он с удовольствием зачитывал вслух названия, потом с уважением сказал:
- Список-то, у вас какой хороший, сейчас редко такой встретишь.
Борис Жутовский рассказывает:
- Сосед по гаражу, бывший школьный товарищ и гебешник спросил:
- Там у меня в гараже какие-то картинки валяются. Не посмотришь, может, на что сгодятся тебе.
Я посмотрел и обалдел: это потрясающий ранний Вася Ситников.
- Откуда это у тебя? - спросил я.
- Да, у американского шпиона на границе конфисковали.
Борис Жутовский сказал:
- Человек должен жить там, где родился. Вот я, из моих 65-ти лет, 62 живу в одном и том же доме. Девочки, с которыми я рос, превратились в бабушек.
Борис Жутовский рассказывает:
- Одного моего друга обуяла жажда славы. Издает книги, выступает по телевидению, устраивает концерты, раздает интервью.
Я спрашиваю:
- И зачем ему эта суета? Он ведь и так уважаемый человек, академик.
Борис посмотрел на меня и ответил:
- Как бы сказала моя бабушка: «Говна в жопе горят».
Таня Щербина заметила:
- У Бродского последние стихи, как засохшие цветы - красивые и хорошие, но ненастоящие.
- Рейн, где надо, говорит, что был учителем Бродского. Когда Бродский умер, возомнил себя метром, стал писать одной левой, и пошла х...ня.
Володя Янкелевский внимательно рассматривал альбом Пикассо. Потом отложил и сказал:
- У Пикассо много слабых работ, а у меня все - одна к одной.
Пикассо сказал про Толю Зверева, что считает его лучшим рисовальщиком России. Когда Володя Янкелевский узнал об этом, грустно произнес:
- Он просто других не знал.
Многие друзья и знакомые приезжали к нам в Берлин и говорили, что пора сделать Сысоеву выставку в Москве. Я не знала с чего начать. Один мой знакомый, имеющий отношение к выставкам, сказал:
- Хорошо бы тебе выйти на зам. министра Хорошилова. Он все может.
Я замерла. Мы познакомились с Павлом за много лет до того, как он стал зам.министром. Я часто вспоминала его добрым словом. Павел помог мне вывезти картины.
Я позвонила ему из Берлина. Спросила, как он относится к такой идее. Он обещал помочь. Я приехала и сразу ему позвонила. Должность не испортила Павла. Никаких чиновничьих выкрутасов типа: позвони через час, позвони завтра. Сразу договорились о встрече. Стали думать, где лучше всего сделать выставку.
Павел спросил меня:
- Как ты относишься к Лене Бажанову?
Я ответила:
- Очень нежно.
Хорошилов звонит Лене и спрашивает:
- Как ты думаешь, где лучше всего сделать выставку Сысоеву?
- Какому Сысоеву? - спрашивает Бажанов.
- Единственному, - говорит Павел.
- Берлинскому?
- Ему.
Тогда Бажанов отвечает:
- Я считаю, что лучше всего сделать выставку в музее Революции.
Идея понравилась сразу.
Павел договорился с директором музея о встрече, и мы пошли. Я взяла с собой заранее приготовленные рисунки, собранные в специальную папочку.
Директорша вышла встречать Павла на улицу. Рядом суетился молодой человек комсомольского вида, который оказался ее заместителем.
Сразу пригласили к столу. Обед был потрясающий. Обслуживали сразу две девушки. Павел долго выспрашивал про дела музея. Я молча слушала и думала совершенно о другом. Я смотрела на эту женщину и думала:
- Ей сейчас лет под шестьдесят. Видно было, что она уже много лет занимает эту должность. Что у нее огромный опыт чиновничьей интриганки. Она пересидела все начальство и переживет еще многих, в том числе и Хорошилова. Лицемерная, хитрая и лживая. Я с тоской думала, зачем мне все это нужно - опять унижаться перед этими начальниками.
После всех разговоров Павел показал ей папку с рисунками. У нее и мускул на лице не дрогнул, но она не смогла до конца скрыть свое отвращение.
Вслух сказала:
- Художник интересный; наш музей будет называться «Музей современной истории» - а у него отображена наша история.
Зал она дала, правда не тот, который мне понравился.
Мы с Павлом вышли из музея, и он сказал:
- Как ты поняла, выставку ей не хотелось делать. Но она никуда не денется.
Я приехала в Берлин и жалуюсь Сысоеву, что не тот зал дали.
Он внимательно выслушал и говорит:
- Вспомни сказку про золотую рыбку и успокойся.
А потом подумал и решил выставку вообще не делать.
В Москве я попала на презентацию книги «Пять рек жизни» Виктора Ерофеева в ПЭН-центре. Собралось много народу, в основном, мужчины. Все ждали банкета, столы с прекрасной закуской были накрыты в этом же зале; было жарко, по бутербродам с икрой начали ползать мухи, водка становилась теплой. К Витиным словам особенно никто не прислушивался. Все ждали, когда можно начать закусывать. Я запомнила несколько мыслей:
- Постмодернизм умирает;
это была поездка вовнутрь человека;
происходит промывка души;
реки были меня сильнее;
река слова соединяет веру и знание;
Мы объединились в тесный кружок - Женя Попов, Света Васильева, Лева Рубинштейн, Володя Салимон и тихо выпивали и закусывали. Вдруг кто-то предложил: «Надоело стоять на месте, давайте перемещаться».
Мы пошли по бульварам, вышли к Страстному бульвару и дошли до сада Эрмитаж. Я там не была с детства. Отреставрировали его прекрасно. Только за это Лужкову нужно поставить памятник. Сели в кафе на открытой терассе. Салимон по пути прихватил бутылку водки. Шел и жаловался, что в одной рецензии его сравнили с Есениным и назвали последним романтиком.
Заказали свиные ноги и пиво. Лева Рубинштейн ужасно волновался и каждые две минуты спрашивал официантку:
- Минут через десять принесете?
Когда, наконец, принесли свинину, Салимон с Поповым беседовали о чем-то важном, мы со Светой болтали о своем, а Лева умял всю свинину. Сказал, что ему должны звонить (время было часов одиннадцать вечера) попрощался и быстро ушел.
А пиво было очень хорошее.
У Виктора Ерофеева эпиграф к новой книге такой: «Бог един» и подпись - Бог.
А я подумала:
- Читай - Ерофеев.
В новой книге Виктора Ерофеева очень нелицеприятно описана немецкая журналистка, с которой он путешествовал по пяти рекам.
Ина прокомментировала:
- Я бы на месте Габи сделала себе харакири.
На что я ответила:
- А она из всего этого извлечет для себя выгоду.
Памятник Высоцкому на Страстном бульваре произвел жуткое впечатление - как будто карлик вышел из леса.
Моя знакомая по имени Маша окончила автодорожный институт и устроилась по блату секретаршей в авто экспортную фирму. Как-то к ней подходит шеф и говорит:
- Мы сегодня едем в Интерконтиненталь, к нам приехала немецкая делегация. Вы знаете немецкий язык?
Маше так хотелось пойти туда, что она, учившая когда-то в школе немецкий, сказала:
- Знаю.
- Вот и хорошо, - ответил шеф, - не надо заказывать переводчицу.
Приехали в Интерконти, Маша увидела делегацию - солидные западные немцы. Ей стало нехорошо.
Немцы начали лопотать. Маша не понимает ни слова. Шеф, удивленный молчанием Маши, торопит:
- Переводи.
Маша отвечает:
- Подождите, он еще не все сказал.
Тогда немец недоуменно смотрит на Машу. Она ему обворожительно улыбается. Наконец, шеф понял и спрашивает:
- Ты хоть что-нибудь понимаешь?
Маша выразительно посмотрела на него и промолчала. Шеф вызвал переводчицу, и все было улажено. Маша, необыкновенно красивая девушка с ярко выраженной семитской внешностью, произвела неизгладимое впечатление на западных немцев. Конечно, не своим знанием немецкого, а роскошным бюстом. На банкете она отошла от стресса и спела на немецком четыре слова, которые вспомнила после фужера водки: »Deutschland Deutschland uber alles».
Немцы чуть не попадали со стульев.
Я внимательно выслушала историю, потом спрашиваю:
- Ну что, убил тебя начальник?
Маша засмеялась:
- Он меня не убил, он меня трахнул.
Жванецкий привез своего друга детства Додика с женой в новый трехэтажный дом. Додик с женой ходят и нахваливают - дом действительно впечатлял. Жванецкий принял поздравления и сказал:
- Здесь каждый камень - это мой аплодисмент.
Я собралась в Москву, и Сысоев просит:
- Будет время - поезжай в Васюки, посмотри, что там нового.
Васюково - деревня, где Сысоев скрывался несколько лет - в 79-83-х годах.
Приятель повез меня на машине. До Красноармейска мы добрались без приключений. Потом доехали до Федоровской, соседней с Васюками деревни, куда Славик ходил за продуктами. На магазине была вывеска «Продукты» с покосившимся «д», не отремонтированная со времен Сысоевских “бегов”.
Когда мы спросили, как проехать в Васюки, на нас странно посмотрели и сказали, что мы вряд ли туда доедем. Так и получилось. Машина застряла в непролазной топи. Я шла по щиколотку в грязи и радовалась: если немцы, думаю, снова посмеют напасть на нашу родину, их танки опять не пройдут.
Сидим у Жени Попова, Света приготовила потрясающий ужин. Общаемся. Женя подарил мне журнал «Знамя», в котором напечатан его новый роман «Зеленые музыканты», и жалуется, что его сильно сократили. Света говорит:
- По-моему, они хуже не сделали.
Женя обиделся:
- Вот уж писатель о писателе всегда хорошее слово скажет.
Разговор зашел о премии «Триумф». Женя сетует на то, что Аксенову не дали этой премии. Я ему говорю:
- Жень, ты вспомни, кого он в «Скажи изюм» под Андреем Деревянниковым вывел. Этот человек во всех жюри сидит, в том числе, и в «Триумфе». Вот и догадайся, почему Василий Павлович ни одной премии не имеет.
У Бориса Жутовского зашел разговор об Илье Кабакове. Я говорю:
- Видела его в Берлине, он очень скромно одет, машины у него нет.
Борис отвечает:
- Это было много лет назад. Мы хотели построить мастерские рядом. Все построили за пять тысяч, а Кабаков за девять.
И еще. Кабаков хотел купить машину. У меня погиб друг, и я предложил Илье купить его «Москвич». Кабак выслушал и сказал: «Я бы хотел «Волгу».
Потом Борис помолчал и добавил:
- Он всегда был таинственно-приглядный.
Таня Щербина сказала мне про Пелевина:
- Такой, не от мира сего. Живет с мамой на окраине Москвы, общается только с компьютером, из дома никуда не выходит, ну, только если вокруг дома походит чуть-чуть.
Генрих Сапгир сидел у нас в гостях и рассуждал:
- Надо Славе выставку сделать в Москве, приезжай, я помогу, чем смогу.
Приезжаю в Москву и звоню Генриху. Он говорит:
- Я же литератор, не художник, ну чем я могу помочь?
Я опять приехала в Москву, и мы с Иринкой пошли посмотреть Храм Христа Спасителя. Он был похож на высотное здание на Смоленской. Вокруг здания ходили мужчины в одинаковых костюмах, с галстуками и папочками подмышкой. Совсем, как на Дзержинской в те времена, когда функционировало КГБ. Был открыт нижний храм. Около него стояли милиционер, омоновец и человек в штатском. У каждого в руках были переговорные устройства. Внутри был длинный проход, и непосредственно перед входом в храм, по бокам на стенах висели доски, на которых большими буквами - золотом были высечены фамилии людей, пожертвовавших деньги на строительство храма. Одно из первых имен, которое бросилось в глаза, было Иосиф Кобзон.
Кто-то, из людей, стоявших сзади, произнес:
- Ося больше всех денег пожертвовал - 50 тысяч долларов.
Рядом стояли лотки, где продавались свечи. Женщины, торговавшие свечами, напоминали партийных работниц низшего звена. Свечи были безумно дорогими.
И только икона Николы Чудотворца была старинная и настоящая чудотворная.
Я подумала:
- Болтают, что деньги на строительство храма идут неправедные. Они ведь все отмолятся и отмоются слезами прихожан. И останется божий храм.
Я рассказала Марине Крутоярской свои впечатления, она заметила:
- Кобзон лучше бы на синагогу деньги дал.
Я ответила:
- Думаю, что он и на синагогу дал. Не вижу в этом ничего плохого.
Позвонил Женя Попов из Москвы. Я спрашиваю, как дела. Женя отвечает:
- Россия находится в жопе, где и есть ей место.
Женя Попов затеял суд с Феликсом Кузнецовым, требуя, чтобы он отдал самиздатский вариант альманаха “Метрополь”.
Адвокат Кузнецова сказал, что экземпляр находится у Кузнецова в архиве. На что Женя заметил:
- Это все равно, что Геббельс будет хранить архивы белорусских партизан.
В Москве живет подруга Люба. Она замечательный врач.
Люба не может сейчас существовать на свою зарплату и рассказывает:
- У меня есть брат. Ему всю жизнь ставили меня в пример. Я была отличница, а он двоечник. Я защитила диссертацию, работала в кремлевской больнице, а он где-то работал ни шатко, ни валко.
Если бы не брат, я сейчас пошла бы по миру. Люба называет его спонсором. Он нежно любит сестру и помогает ей.
А работает брат на таможне.
Как Любин брат подарил ей квартиру:
- Брат уехал в командировку, а я взяла маму к себе. Вернулся он, и первый раз едет ко мне в Бибирево. Входит в подъезд, а свет не горит. Сели в лифт, доехали на 12 этаж. Первым выходит охранник. На полу лежит человек. Потом оказалось, что пьяный сосед, но охрана понервничала.
Входит возмущенный брат и говорит:
- Как можно жить в таких условиях, это же опасно для жизни.
Люба выслушала и говорит:
- Это тебе еще крупно повезло, что лифт работал, а так и таскаемся в темноте наверх.
После этого брат подарил Любе на пятидесятилетие квартиру.
Мы увиделись со своей школьной подругой Леной, с которой не встречались много лет (не путать с университетской Леной Кешман).
Лена абсолютно не изменилась, такая же молодая душой, как и прежде. Болтали без перерыва, как будто можно за день восстановить пятнадцать лет, которые мы не виделись. У Лены последние годы был возлюбленный, профессор-филолог, известный интеллектуал. Лена, будучи сама образованной женщиной, заметила:
- Знаешь, я, когда начала с ним жить, как будто на курсы повышения квалификации попала.
Ко мне в гости в Москве приехали мои школьные подруги сестры Катя и Оля. Зашла также Лена Кешман.
Катя уже давно не работает, сидит, рассказывает:
- Мы с Шурой на Мерседесе... Были на море, поехали на шашлыки... А в Париже были в гостях...
Кешман слушала, слушала, а потом спросила:
- А чем ты занимаешься в свободное от домашней работы время?
- Живу, - ответила Катя.
- А что читаешь? - спросила я.
- Детективы, - сказала Катя.
- Оно и чувствуется, - подумала я.
Кешман вернулась жить в Москву. Сразу после этого случился обвал рубля и снятие Кириенко. Вскоре я получила от нее письмо:
- Описывать тебе, какая тут жизнь, - сил нет. Вчера не было рублей. Позавчера не было долларов. Сегодня появились рубли, но исчезли доллары. Цены на них прыгают не только со дня на день, но и в течение дня. А вообще-то все нормально.
И еще из письма Лены Кешман:
- Вчера померла Надежда Давыдовна Есенина-Вольпина. И хотя мы шутили, что “Надежда умирает последней”, но вот видишь - и Надежда умерла.
Слава говорит мне с горечью:
- Чем больше я думаю о родине, тем чаще мне приходит в голову песня Галича “Кадиш: поминальная молитва”.
- А какие именно слова? - спросила я.
Сысоев посмотрел грустно и процитировал:
- Пан Корчак, не возвращайтесь.
Вам страшно будет в этой Варшаве.
Вам стыдно будет в этой Варшаве...
Я рассказала Славе, как знакомый Юлий сказал: “Русский человек должен жить в России”.
Наутро я нашла на столе записку от Сысоева с названием “Изречения”:
- Русский человек должен жить в России! И сидеть в русской тюрьме.
А устно добавил:
- Этот русский человек, к сожалению, работает на банкира-бандита. Так вот, этот бандит улетит на своем самолете, а Юлий пойдет в тюрьму или еще похлеще. (Юлий, один из близких друзей Березовского и работает на него).
Ровно через два месяца прокуратурой было возбуждено уголовное дело на Березовского, а он за несколько дней до этого улетел на своем самолете в Париж.
А потом прокуратура свое решение отменила, и Сысоев добавил к вышесказанному:
- Русский человек еще должен и в русском бронежилете ходить.
Я хочу опять поехать в Москву и спрашиваю Сысоева:
- Слава, ведь ты же русский человек! Неужели тебя не тянет на родину?
Сысоев с горечью ответил:
- Я для них как был уголовник, так и остался.
В нашем доме нашелся хозяин по фамилии Грох. Дом принадлежал его деду. Бумаги проверяли почти десять лет. Хозяин, пожилой немец, пришел знакомиться с жильцами. Он с удовольствием рассматривал картины, которыми завешены стены, спрашивал, что за книги, рассказал многое про себя и свою семью. Мы с ним понравились друг другу.
Хозяин мне говорит:
- Вы не волнуйтесь, я квартплату поднимать не собираюсь, живите на здоровье всю оставшуюся жизнь в этой квартире.
Я отвечаю:
- Нам здесь очень нравится, и мы лет десять тут поживем.
Он испугано:
- Ну, что вы такие молодые!
Я объясняю:
- Просто у нас нет лифта, и мне кажется, что лет через десять будет тяжело забираться на четвертый этаж.
Хозяин внимательно выслушал, подошел к окну, посмотрел на стену дома и серьезно спросил:
- Что, надо лифт построить?
Сысоев уговаривал меня напечатать «эпохалки», ругал за излишнюю скромность. Я ему ответила:
- Хватит нам одного гения в семье.
Наконец, я позвонила Кристине Линкс - она работает в немецком издательстве “Volk und Welt” и говорю:
- Тиночка, извини, но я здесь кое-что написала и хочу тебе показать.
Кристина испуганно спросила:
- Сколько страниц?
Я отвечаю:
- Двести, примерно.
Услышав, Тина радостно воскликнула:
- Молодец, не каждый может во время остановиться.
Я прочитала мемуары Эммы Герштейн. Они мне очень понравились. Она их опубликовала, когда ни одного персонажа не осталось в живых.
И я подумала:
- Вот доживу до девяноста лет, тогда и опубликую книгу. И никто про меня не скажет:
- Врет, как очевидец.
