"Записки счастливого человека"
МЕМУАР I
ИОСИФ СИРОКО

Полон жизни мой жизненный вечер.
Я живу, ни о чем не скорбя.
Здравствуй, старость, я рад нашей встрече:
Я ведь мог и не встретить тебя.

И. Губерман

Предисловие


Название этой книжки может показаться вызывающим, может быть, нескромным или чересчур откровенным. Ведь как-то не принято у нас выставлять на всеобщее обозрение своё благополучие, положительные эмоции, успехи. Люди легче и охотнее рассказывают о неудачах – в делах и в личном. Возможно, это связано с осознанной или неосознанной боязнью спугнуть удачу, как говорится, сглазить. И ещё: все мы в той или иной степени боимся людской зависти, которая, правда, иногда возникает и без всяких на то оснований.
Всё это так. Я и сам всю жизнь избегал рекламы, а успехами своими делился разве только с самыми близкими людьми. Но вот сейчас, когда я решил подвести некоторые итоги (надеюсь, что ещё не окончательные), рассказать о важнейших событиях моей жизни, возникла необходимость сделать вывод из сказанного. Может быть, во мне говорит стереотип
научного работника, привыкшего заканчивать каждую работу выводами. Память работает, как фильтр: мелкие события отсеиваются и уносятся прочь. Остаются самые важные, но тоже разновеликие частицы жизни. Они связаны между собой системой причинно-следственных связей, но некоторые из них являются важнейшими: они определили на многие десятилетия весь ход последующей жизни. Я хочу отметить всего два таких самых-самых важных события:
Каким-то чудом я вернулся невредимым с фронта, несмотря на то что с первых дней войны был на фронте, проделал страшный путь отступления от Белоруссии до Москвы, сотни раз бывал под бомбёжками и обстрелами, под огнём вплавь переправлялся через Днепр, на всю жизнь насмотрелся на картины страданий человеческих. И всё, что происходило с другими, могло произойти и со мной.
Другим событием, определившим всю последующую жизнь, является моя женитьба. Мне фантастически повезло. Ведь женился я без раздумий и колебаний через несколько дней после знакомства. Не могу даже сослаться на интуицию, ибо интуицию определяют как неосознанный опыт, а у меня опыта-то никакого не было. Не было его и у Ляли. И на этой основе у нас сложилась очень дружная и гармоничная семья, выдержавшая множество
серьезных жизненных испытаний.
С уверенностью могу утверждать, что все успехи и достижения, которые выпали на мою долю, являются следствием того, что у меня всегда была спокойная и радостная обстановка дома. В самых примитивных условиях Ляля умела создать уют и сделать наше жильё привлекательным. Она мужественно, с достоинством и юмором переносила все тяготы и неудобства нашей кочевой жизни и всегда создавала в семье атмосферу спокойствия, оптимизма и доброжелательности. Поэтому к нашему дому всегда тянулись люди, которые
знали, что найдут у нас тепло и понимание.
Мы были, вероятно, неплохими воспитателями, хотя девочек наших нравоучениями никогда не донимали. Они знали, что мы всегда готовы их выслушать и при необходимости помочь, и привыкли делиться с нами своими трудностями и проблемами. Иногда по напряженному лицу вернувшегося из школы ребёнка мы видели, что что-то произошло, а после прямого вопроса о
случившемся наружу прорывались потоки слёз. Но так как и огорчения, и слезы приносились родителям, конфликт обычно удавалось совместно проанализировать и разрешить. Заложенные еще в детстве взаимоотношения, основанные на доверии, понимании и поддержке, сохранились на всю последующую жизнь, вплоть до сегодняшнего дня, когда возраст наших девочек уже перевалил за 50. Таким образом, эстафета, которую нам передали мои родители, продолжается в семьях детей и старшего внука. И когда все четыре поколения семьи собираются за праздничным столом, царит неповторимая атмосфера единства и взаимопонимания. Это и есть главное
достижение нашей жизни.

Немного о семье, о себе, о времени

Мама рассказывала, что в пятилетнем возрасте я уже ощущал атмосферу нашего дома и говорил: «Я знал, где мне родиться!» Детское, интуитивное восприятие жизни меня не обманывало: я действительно родился и вырос в очень хорошей, дружной семье.
Мои родители встретились и поженились в 1918 году, будучи студентами. Жили и учились в нестабильной и зачастую опасной обстановке тех лет, нередко впроголодь, меняли учебные заведения - из Одессы переехали в Петербург, - но выдержали все испытания времени и успешно завершили высшее образование. После этого они вернулись в родной Бердичев, где оставались их родители и друзья. Здесь же началась их профессиональная деятельность в качестве лабораторных работников. Папа, правда, довольно быстро стал сочетать микробиологию с эпидемиологией и возглавил межрайонную санитарно- эпидемиологическую станцию.
Родители были исключительно гармоничной парой, во многом дополняя друг друга. Мама называла себя министром внутренних дел, имея в виду, что круг её обязанностей не выходит за пределы дома, семьи. Вся «внешнеполитическая сфера» составляла круг обязанностей папы. Вместе с тем мама была более инициативной и неоднократно являлась зачинщицей
принципиальных изменений в жизни семьи . Так, например, в 1931 году она правильно оценила бесперспективность дальнейшей работы папы в Бердичеве. По её настоянию папа вступил в переговоры с Центральным Военно-санитарным Управлением /ЦВСУ/ и добровольно пошёл в армию, получив назначение в военный научно-исследовательский институт.
Этот год был страшным для Украины. В результате раскулачивания и коллективизации начался голод, магазины опустели, толпы голодных людей осаждали находившийся рядом с нашим домом магазин, имевший какое-то колючее название ЦЕРАБКООП /Центральный рабочий кооператив/. Мы жили тогда очень скудно, можно сказать впроголодь. Не помню, где добывались продукты, вероятно что-то «выдавалось» по месту работы. Но хорошо помню, что в течение длительного времени мой завтрак состоял из кусочка хлеба, намазанного какой-то тёмной массой - таким было тогдашнее повидло. Родители вспоминали, что когда папа вернулся после переговоров с военным ведомством из Москвы, он привез немного хлеба. Одна из буханок заплесневела, и её хотели выбросить. Но я бросился на защиту буханки: «Её
можно очистить от плесени и съесть!» С тех пор осталось у меня бережное отношение к хлебу, ещё более укрепившееся в годы войны. Помню, что по дороге в Москву у нас была пересадка в Казатине. На перроне кто-то из пассажиров уронил банку с остатками повидла. Оборванные беспризорники облизывали осколки стекла и пальцами собирали повидло с асфальта.
Институт, в котором работал папа, находился в Лефортово, в Краснокурсантском проезде. Вблизи была Госпитальная площадь, военный госпиталь, построенный еще при Петре1 (на фасаде сохранилась надпись «Военная гошпиталь»), и Кадетский парк. Одно крыло длинного
институтского здания было отдано под общежитие командного состава. Там мы и получили две большие смежные комнаты. Нашими соседями были военные врачи, научные сотрудники института, некоторые в высоких званиях, с одним или двумя ромбами на петлицах. Из коммунальных удобств в нашем распоряжении были место на общей кухне, туалет и центральное отопление.
Несмотря на то, что условия общежития способствуют контактам между людьми, сближения ни с кем из соседей у нашей семьи не произошло. Может быть, потому что уже в то время атмосфера взаимного недоверия и поиска затаившегося врага начала распространяться в обществе. Я помню, что в 1933-34 гг. в семьях наших соседей начали «исчезать» некоторые «папы», преимущественно в высоких званиях бригадных и дивизионных врачей.
Обезглавленные семьи в течение короткого времени оставались на месте, а затем куда-то уезжали. Детская память сохранила некоторые фамилии: Шамашкин, Гоц, Салминь.
С Лидой Салминь я было подружился, но дружба наша трагически оборвалась. Нас объединяло общее увлечение - коллекционирование марок. Коллекционеры мы были начинающие. Наши сокровища не были даже размещены в альбомах, которых я в ту пору, кажется, и в продаже не видел. Марки хранились в конвертах или между страницами тетради. Однажды, вернувшись из школы, я начал пересматривать свои богатства и вдруг обнаружил исчезновение многих дорогих моему сердцу марок. Младшая сестра Шеля – ей было в то время 7 лет – с негодованием отвергла мои недостойные подозрения и сказала, что к нам заходила Лида, которая и рассматривала мои марочные богатства. Лида, жившая в одной из соседних комнат, не захотела, однако, признаваться в хищении моих богатств. Так бы я и ушёл ни с чем, но тут в ситуацию вмешался ее отец – он слышал наш разговор. Он предложил, чтобы Лида показала свои марки. И тут в беспорядочной груде высыпанных на стол марок я начал узнавать мои, похищенные. Многие из них лежали «лицом вниз», но и эти старые, прошедшие через руки многих таких же, как я, коллекционеров, я безошибочно узнавал по их оборотной стороне. У какой-то не хватало половины зубчика, у другой был немного примят угол, у третьей - какой-нибудь еще только для меня приметный признак. И я безошибочно называл страну происхождения марки, переворачивал ее - всё подтверждалось! Мне вернули все похищенные у меня марки, но, выйдя от соседей, я не испытал радости от этой победы. Более сильные в этот момент чувства разочарования и удивления владели мной.
«Как могла ты поступить так, Лида?!» – спрашивал я у самого себя и не находил ответа. Это было мое первое разочарование в женщине.
На этом наше знакомство с Лидой полностью прервалось. Мы часто встречались в общежитии, в школе, но ни разу не поздоровались. Я уже в том возрасте не умел прощать обмана, а она, естественно, не могла мне простить перенесенного унижения. С тех пор прошло 70 лет, прожита жизнь, но и сейчас, возвращаясь мысленно к тем дням, я задаю вопрос: «Как могла ты так поступить, Лида?»
Первый год после переезда семьи в Москву был для меня очень нелегким. Я оказался совершенно неподготовленным для встречи с московскими сверстниками, в среде которых важнейшим способом выяснения отношений было кулачное право. Я же был воспитан родителями под лозунгом «Интеллигентный человек руки в ход не пускает». Родителям очень
хотелось, чтобы у них был интеллигентный сын... Но в условиях московского двора этот призыв оказался совершенно неприемлемым. А я не умел постоять за себя. Любой агрессивный мальчишка, даже младший по возрасту, мог безнаказанно меня ударить. Я страдал, мучился, но родительская наука еще крепко во мне сидела, и я оставался беззащитным.
Перелом в моём сознании, а затем и в ситуации произошёл после четвёртого класса, когда я попал в пионерский лагерь. Там мне тоже порядком доставалось, но в конце лагерного сезона состоялась спортивная олимпиада, на которой я, к изумлению многих и собственному, занял первое место. Этот результат и привёл к перелому в сознании: я задумался о причинах моего угнетенного положения среди сверстников. По возвращении из лагеря я записался в секцию бокса, которую исправно посещал около полугода, пока не почувствовал себя достаточно подготовленным для повседневной жизни. За это время я рассчитался со всеми своими
обидчиками, занял достойное место в мальчишеской табели о рангах и почувствовал прелесть спокойной жизни – жизни без опасений, что тебя могут обидеть. Именно тогда сформировалось важнейшее качество, столь необходимое во всей дальнейшей жизни, – чувство собственного достоинства.
Летом 1933 года папа в составе целой бригады военных врачей и лаборантов должен был выехать в Новороссийск для изучения каких-то военно-медицинских вопросов. В это же время в составе другой бригады поехала в командировку в г.Чапаевск на Волге мама. Родители поделили между собой детей. Я поехал с папой. В Новороссийске нашу бригаду разместили на территории местного военного госпиталя. В просторном помещении были развёрнуты лаборатории, там же находилось наше общежитие. Значительную часть дня, пока папа работал, я пользовался свободой – уходил на берег Цемесской бухты, где ловил бычков. Это была очень примитивная рыбалка, но вначале надо было поймать несколько десятков креветок, которые являлись наживкой. Я занимался этим делом с удовольствием и с сознанием собственной полезности. Время было очень голодное. Мы получали продовольственные карточки, которые сдавали в столовую военторга. В обмен получали талоны на трёхразовое питание, основу которого составляла пшенная каша. Она, как правило, выдавалась на завтрак и ужин, а в обед к ней добавляли тарелку жидкого супа. Можно представить себе наше положение, наш ужас, когда папа потерял талоны на питание. Несколько дней мы перебивались на бычках и овощах, которые можно было купить на рынке. А потом наши коллеги сообщили, что нас ждут в столовой - папа оставил карточки в кассе, оплачивая очередную трапезу. На радостях мы несколько дней пировали, получая на
сэкономленные талоны дополнительные порции ненавистной пшённой каши.
На этом безрадостном продовольственном фоне случались иногда и праздники. Так однажды, вернувшись с моря, я застал в лаборатории обстановку общего эмоционального подъёма и приятный запах жареной рыбы. Оказалось, что в расположенном поблизости военном лагере произошло массовое пищевое отравление. Все подозрения пали на рыбу, несколько
экземпляров которой были доставлены к нам в лабораторию на исследование.
Сделав необходимые бактериологические посевы и накормив рыбой экспериментальных животных – белых мышей, – все специалисты решили, что нельзя допустить, чтобы такая внешне приличная рыба пропала, и начали её жарить. В лучших традициях отечественной науки было решено поставить эксперимент на себе. Меня, как малолетнего, хотели исключить из числа подопытных, но я решительно возражал, напоминая, что моих бычков многие
ели. В итоге что-то досталось и мне. Самое же интересное в этой истории произошло на следующий день – начали дохнуть накормленные рыбой мыши. В принципе ничего удивительного, как мне объяснили, не было: съеденная нами рыба была хорошо прожарена и бактерии – возбудители отравлений – погибли. Рыба, которую ели красноармейцы, подверглась менее интенсивной термической обработке.
Я надолго запомнил этот случай. Впоследствии, когда мне самому пришлось расследовать причины возникновения многих десятков вспышек пищевых отравлений, я неоднократно сталкивался с подобными ситуациями.
Наша полуголодная жизнь с осточертевшей пшённой кашей закончилась с приездом в Новороссийск мамы и Шели. После окончания командировки мама получила отпуск, и они нагрянули к нам. Папа снял комнату в частном доме, и жизнь наша холостяцкая резко изменилась. Оказалось, что по нашим продовольственным карточкам можно получать не только пшено, а кое-какие продукты имеются на рынке. Может, вероятно, показаться, что в этом коротком описании лета, прожитого в Новороссийске, я слишком много внимания уделил делам продовольственным. Но это, по-видимому, является реальным отражением того места, которое занимала эта проблема в нашей полуголодной жизни.
Нет, все-таки память не похожа на фильтр, удерживающий лишь самое
крупное, существенное. Забывается, казалось бы, незабываемое, а какие-то мелочи остаются с тобой навсегда.
Родители папы приезжали к нам в Москву из Бердичева почти каждый год. С бабушкой и дедушкой меня связывали очень теплые отношения. Они были религиозны, соблюдали все законы и обряды, но никому ничего не навязывали, признавая право младших поколений на свой выбор. До отъезда в Москву наша семья в течение нескольких лет жила в одном доме с бабушкой и дедушкой, что, естественно, очень нас сближало.
Дедушка научил меня играть в шашки и очень радовался, когда мне удавалось его обыграть. А бабушка поражала меня при игре в домино. Ей было достаточно бросить взгляд на десяток костей домино – и она безошибочно называла сумму очков. Мы неоднократно её проверяли, но ни разу она не ошиблась. Так же быстро она считала в уме. Думаю, что, получи она соответствующее образование, её способности нашли бы более достойное применение.
Бабушка очень вкусно готовила. У нас с моим двоюродным братом Нюмой даже была короткая фраза, которую мы часто повторяли за столом для выражения наших впечатлений и поощрения хозяйки: «Всё, что бабушка даёт, – вкусно!». Неповторимыми вкусовыми
качествами отличался субботний стол. Вся пища готовилась в большой русской печи накануне. После окончания варки все угли сдвигались к задней части пода печи, чугуны с готовой пищей занимали среднюю его часть, вход в печь закрывался массивной крышкой и замазывался глиной. На следующий день к обеду вся еда была горячей, а главное - она имела
какой-то особый неповторимый вкус.
Запомнился рассказ бабушки о собаке, навещавшей их по субботам.
Собака хозяев на предыдущей квартире была большой поклонницей субботней кухни. В первую же субботу после их переезда, точно в обеденное время, собака появилась у них по новому адресу. И с тех пор в течение многих лет она посещала их по субботам, никогда не ошибаясь. Это несомненно была настоящая еврейская собака. Но хотелось бы знать, с помощью каких признаков она так безошибочно ориентировалась в днях недели.
Дедушка пользовался большим уважением и доверием в еврейской общине города. Это выражалось, в частности, в том, что на протяжении многих лет ему поручалось ведение финансовых дел общины.
До революции у дедушки была своя небольшая типография, он активно занимался совершенствованием её технического оснащения и даже ездил по этим делам в Германию. Он был там хорошо принят и сохранил на многие годы исключительно уважительное отношение к немецкой технике, организации производства, к самим немцам. Это его и погубило: в 1941
году, в самом начале войны, за ним и бабушкой из Киева примчался их младший сын. Немецкие войска стремительно наступали, и он хотел увезти родителей к себе. Но дедушка решительно отказался уезжать. Он сказал, что знает немцев, они культурные люди и ничего плохого им не сделают.
Старики разделили участь всего еврейского населения Бердичева в июле 1941 года.
Родные добрые лица бабушки и дедушки стоят у меня перед глазами. Немало их фотографий имеется в семейном альбоме, но в памяти их лица живее, чем на фото. Я слышу их голоса и думаю: может быть, близкие действительно живы, пока мы их помним.
В 1986 году – в год Чернобыльской катастрофы – мне предложили путёвки в военный санаторий в Виннице. Тогда еще никто не имел реального представления о масштабах и последствиях происшедшей трагедии. Я прикинул, что шлейф ядерных осадков протянулся на север, а Винница находится южнее, и взял путёвки. Только по приезде на место мы начали
кое-что осознавать. По радио всё время передавали предупреждения: не покупать на рынке фрукты и ягоды, не есть, не пить, не купаться и т.д. и т.п. Но рассказывать о Виннице я начал только потому, что она находится близко от Бердичева, куда мы с женой и отправились при первом удобном случае. Оказалось, что несмотря на ряд изменений во внешнем облике
города – всё-таки прошло 55 лет с нашего отъезда, – я прекрасно ориентируюсь и хорошо всё помню. Мы прошли по главной улице города (когда-то она называлась Белопольской), я узнал здание Санитарно-эпидемиологической станции, где работал папа, остановились у лютеранской церкви, в которой венчался Бальзак, дошли до кафедрального собора и монастыря Босых Кармелиток. Я не помню, а может быть и не знал, кем они были, эти кармелитки, но еще в детстве услышанное название прочно засело в памяти. Мы увидели издали реку Гнилопять, в которой я в пятилетнем возрасте научился плавать, и повернули на улицу Свердлова. Там я легко узнал дом моего деда, где и мы жили. Все вроде бы осталось
таким же, как прежде, но как-то заметно уменьшилось. Мы подошли к дому, где жила моя учительница французского языка - Екатерина Савельевна. Мне было лет 9, когда она познакомила меня со своим сыном Васей, приехавшим её навестить - писателем Василием Гроссманом. В городе было много новых многоэтажных зданий, магазинов, скверов. Но глаза как-то пропускали всё новое, безошибочно останавливаясь на старом, знакомом.
На обратном пути в электричке молодые ребята пели новую весёлую песню:
Тридцать три рентгена,
Тридцать три рентгена...
Я стою у взлётной полосы.
Мне теперь и море по колено –
Я достал свинцовые трусы...

Это был знак времени.

Воспоминания и ассоциации увели меня далеко вперед по шкале времени. Пора вернуться к жизни нашей семьи в середине тридцатых годов.
Папа работал очень продуктивно и успешно. Он разработал и внедрил в практику ряд новых лабораторных методик, опубликовал много научных статей. Меня всегда поражала его способность сосредоточиться и продуктивно работать в любой обстановке. У него никогда не было рабочего кабинета, в лучшем случае - письменный стол в углу комнаты, в которой шла обычная, нередко шумная жизнь семьи. А он спокойно писал своим чётким каллиграфическим почерком статьи, лекции, доклады. Писал начисто, почти без помарок и исправлений. В 1936 году ему была присвоена учёная степень кандидата медицинских наук по совокупности представленных работ, без защиты.
Хотелось бы ещё отметить исключительные способности папы к иностранным языкам. В коммерческом училище Бердичева он изучал немецкий и французский. Но специальную литературу читал на всех европейских языках. И ещё – он был прекрасным лектором. Его лекции отличались глубиной и ясностью. В 1937 году папа решил снять военную форму и демобилизовался. Он сразу же начал работать в Московском институте им.Мечникова, но через два года вернулся на прежнее место в НИИСИ. Рассказ о его служебной и научной карьере я продолжу несколько позже, а сейчас хочу вернуться в свои школьные годы.
В шестом классе у меня возникли серьезные проблемы с математикой: я получил двойку в четверти по алгебре. Всё объяснялось очень просто: я невзлюбил учительницу математики. Это была пожилая, толстая и неопрятная женщина. Она говорила каким-то квакающим голосом и по совокупности признаков имела прозвище «жаба». Нелюбовь к учительнице сразу была перенесена и на её предмет, я запустил занятия и двойку получил вполне заслуженно. Это был мощный удар по моему авторитету. Ведь мои учебные дела никогда не подвергались повседневному контролю. Родители жили весьма напряжённо, а я должен был сам отвечать за свои школьные дела. Но меня не ругали. Я видел, что огорчил родителей, не оправдал доверия, и этого было достаточно. Родители нашли оказавшийся оптимальным выход из положения: для меня был найден репетитор. Это был студент одного из последних курсов математического факультета. Он применил простую и действенную методику занятий: предлагал мне решить какую-нибудь интересную задачу, а в процессе её решения выявлял пробелы в моих знаниях и тут же их ликвидировал. Меня начали интересовать сложные задачи, я получал удовольствие, когда сам находил решение. Через месяц репетитор сказал, что я достиг нужного уровня. Действительно, я обрёл уверенность в себе и никаких проблем с математикой в школе больше не имел. Более того, приобретенные знания оказались прочными: через четыре года после окончания школы я приехал с фронта поступать в Военно-медицинскую академию и получил на экзамене по математике пятёрку. И, наконец, когда у Маши и Лены случались «нерешаемые» задачи, мне обычно удавалось им помочь. А в период моих школьных неудач я был уверен в отсутствии у меня математических способностей. Думаю, что подобное оправдание типично для многих школяров.
В 1939 году я закончил среднюю школу и был без экзаменов принят на биологический факультет Московского университета. Сбылась моя многолетняя мечта, но радость была недолгой. Первого сентября немецкие войска начали оккупацию Польши, навстречу им двинулась Красная Армия, а ещё через несколько дней был объявлен призыв лиц 1921 года рождения, в том числе и студентов. Это был страшный удар. Ведь уже шли занятия, мы слушали лекции профессоров, способных увлечь аудиторию. Рисунки мелом, которыми профессор Зенкевич сопровождал лекцию, были настоящим произведением искусства, было жаль, что их сотрут. А профессор Строганов вывешивал собственноручно нарисованные цветные таблицы, на которых стояли даты их изготовления – от 1912 до 1939 года. Ох, как не хотелось менять университетские аудитории на казарму. Вместе с тем, когда нас, призывников, собрали на митинг, нашлось несколько лицемеров – выполняя, вероятно, комсомольское поручение, они неуверенными голосами говорили о радости, которую они испытывают, уходя в армию.
Было обещано, что за нами сохранятся наши места и, отслужив, мы сможем вернуться на факультет. Не думаю, что кому-нибудь удалось воспользоваться этим правом. В военкомате, заполняя анкету, в графе «Образование» я мстительно написал «Незаконченное высшее»... Что ещё, кроме иронии, мог я противопоставить давлению государственной машины?
Хочу вернуться к рассказу о научной деятельности папы. В 1941 году руководимый им отдел военного института /НИИСИ/ приступил к выполнению научной темы, имеющей важное значение для армии. Речь шла о разработке вакцины однократного применения против ряда актуальных для армии инфекций. В то время вакцины вводились каждому красноармейцу трижды. Соблюсти схему вакцинации в военное время, в условиях массового перемещения войск, было практически невозможно. Однократная вакцинация решала эту проблему радикально. Работа продолжалась уже более двух лет, когда произошло ЧП .
Ставили один из решающих опытов: культурами патогенных микробов заражали две группы морских свинок – свинки первой группы были вакцинированы новым препаратом, свинки второй группы были контрольными. Свинки первой группы после заражения должны были выжить, второй - погибнуть. Они действительно погибли, но при весьма странных обстоятельствах. Папа обнаружил, что у всех погибших свинок были разможжены кости черепа. Оказалось, что научный сотрудник отдела Нина Ефимовна Гефен, чрезвычайно заинтересованная в положительном результате опыта, умертвила контрольных животных. Папа доложил рапортом о происшествии командованию института и потребовал, чтобы Н.Е.Гефен была отстранена от работы. Но тут на сцену вышел новый могущественный персонаж – главный эпидемиолог Красной Армии генерал Болдырев. Ему требовалось скорейшее и успешное завершение работы – поливакцина была срочно нужна армии! Такое государственной важности дело не могло зависеть от «случайной» смерти нескольких морских свинок! По его приказу Н.Е.Гефен была оставлена в числе сотрудников. Тогда папа заявил о невозможности своего дальнейшего участия в этой работе, отказался от руководства темой и вскоре ушёл из института на кафедру эпидемиологии Военно-медицинской академии. А работа над новой вакциной была в темпе завершена, препарат под названием «Поливакцина НИИСИ» запущен в производство и в течение ряда лет являлся одним из основных вакцинных препаратов, которым снабжали Вооруженные силы. Авторы-разработчики вакцины Н.Е.Гефен и её муж Н.И.Александров были удостоены Сталинской премии. Примерно в середине шестидесятых годов прошлого века на научной конференции, на которой я присутствовал, был сделан доклад, посвящённый анализу результатов многолетнего применения поливакцины. Докладчик (к сожалению, не помню его фамилии) на основании анализа огромного материала сделал убедительный вывод о её неэффективности в отношении инфекций, для профилактики которых она была предназначена. Таким образом, в течение многих лет весь личный состав армии и флота прививался бесполезной вакциной. Мне было жаль, что папа не дожил до этого времени и не смог еще раз оценить своевременности своего выхода из этой научной аферы.
Надо сказать, что середина прошлого века вообще изобиловала всевозможными аферистами и спекулянтами от науки. Может быть, их и сейчас не меньше, но принципиальное отличие заключается в том, что тогда некоторые из них пользовались поддержкой партии, а это создавало для них неограниченные возможности.

Гейдельберг, 2006

>>> все работы Иосифа Сироко здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"