ЗЕРКАЛО ДЛЯ РЕЖИССЕРА С Владимиром Хотиненко беседует Павел Сиркес
Теперь имя Владимира Хотиненко – среди режиссеров маститых, а ведь кажется, совсем недавно был молодым..
Снимает много, фильмы выпускает часто. И всегда почти они на злободневные темы.
Видимо, так устроен этот художник: его больше всего волнует современность, то есть наша с вами жизнь.
П.С. : Поступая на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, вы так закончили свою автобиографию: «Но не зря все было. Не зря». Ну, а теперь, когда столько лет отдано кино, нашли бы другие слова?
В.Х.: Я, естественно, не помню текста, который возник году примерно в 78-м или в 79-м, но пафос той последней строки моего жизнеописания и сейчас уместен: это точно – не зря. Уже появились этому доказательства за истекшее время, хотя тогда мои утверждения относились скорее к поискам, которые завершились. А мечтал я стать летчиком, юристом, дипломатом и еще Бог знает кем... Но выучился все же на архитектора. И работать начал в качестве художника.
Период был волшебный. Тем не менее, если я б писал о последнем отрезке жизни, повторил бы то же самое. У меня не было поводов о чем-либо пожалеть, несмотря на то, что проблемы возникали, много чего было...
П.С. : Значит, исключая всякие разочарования и сложности, неизбежные на режиссерском поприще, можно подвести итог: не напрасно вы пришли в кинематограф и впредь, пока будут силы и возможности, будете работать в нем?
В.Х. : Если совершенно честно, даже под дулом крупнокалиберного пулемета я сказал бы, что не знаю, чем еще хотел бы заниматься. Лишь бы на мой век хватило «кина», хватило того, о чем я мечтал. Не боюсь новых технологий, мог бы на телевидении снимать какие-то программы. Искушения подобного рода постоянно возникают. Однако пока мне удается сдерживать себя. Предпочел бы доживать с кинематографом. Когда-то считал реальным проект «Великий поход за освобождение Индии», очень дорогой, грандиозный. Потом показался осуществимым фильм «Москва – третий Рим», тоже дорогостоящий, о котором долго думал. Обстоятельства заставили обратиться к картинам более простым и дешевым.
То был второй компромисс. Я ведь и профессию архитектора бросил потому, что понял: ничего творческого в ней не создать. Этот шаг поверг тогда родителей в ужас.
П.С. : А три года обязательной отработки после института?..
В.Х. : Ограничился одним днем – пошел в военкомат и стал солдатом. Так появилась передышка, можно было подумать, как жить дальше.
Служил год. Он оказался решающим для меня и очень полезным.
П.С. : Чем же?
В.Х. : Я был рядовым во внутренних войсках и многое увидел...И тут наступил такой волшебный момент в моей судьбе – совершенно случайно познакомился с Никитой Сергеевичем Михалковым. Он привез в Свердловск только что завершенную «Неоконченную пьесу для механического пианино». Мы встретились в компании местной интеллигенции, разговорились. И под конец он сказал: «Ты и рисуешь и пишешь. Может попробовать тебе поступить на режиссерские курсы?..»
П.С. : Вам это не показалось неожиданным?
В.Х. : Нет, я всегда любил кино, достаточно хорошо его знал, был фанатом. Читал специальную литературу. Но не ведал, что в Москве существуют Высшие курсы сценаристов и режиссеров.
П.С. : У вас не было еще своей семьи?
В.Х. : Была. Жена и сын.
П.С. : Да ведь это обязательства!..
В.Х. : Ну, слава Богу, на меня им грех жаловаться: всегда был кормильцем, даже служа в армии – я ведь художник. Делаю мозаики, скульптуру, рисую – да все, что угодно.
П.С. : И что же – предложил вам Михалков что-нибудь конкретное в тот вечер?
В.Х. : Мне оставалось служить еще полгода. «Вот закончишь, - посоветовал он, - приезжай в Москву, привози работы». Я так и сделал.
П.С. : И что это были за работы?
В.Х. : Наброски прозы, эскизы к картинам – мир моих образов...Мы с Михалковым давеча вспоминали, - он не очень хорошо его помнит, - непростой у нас вышел тот второй разговор...Никита Сергеевич порекомендовал определиться на Свердловскую киностудию – не на «Мосфильм». И я устроился художником какой-то самой последней категории на уральской студии. Поработал на нескольких картинах. И только потом Михалков позвал меня ассистентом на «Обломова». Глубокий застой – 79-й год. Никита Сергеевич присылает вдруг в Свердловск письмо за подписью директора «Мосфильма» Сизова: «Прошу откомандировать Хотиненко В.И.»
(Хохочет.). Наше начальство в недоумении: кто такой Хотиненко? Сизов-то в ранге замминистра...
П.С. : И вы переехали в Москву?
В.Х. : Я трудился на «Обломове», и Михалков как-то обмолвился: «Не знаю, буду ли я еще набирать мастерскую на Высших курсах. Может попробуешь все-таки во ВГИК?.. Экстерном сдашь все экзамены, чтоб быстрее. Попробуй...» Вгиковская попытка закончилась на первом же собеседовании по профессии – получил кол.
П.С. : Но собеседованию должен предшествовать творческий конкурс...
В.Х. : Прошел. У меня художественная основа была и есть стихийная, трудно выговариваемая... Вернулся в Пущино, где еще шли съемки «Обломова», испытывая облегчение: не надо тратить годы на вузовскую программу. Оставались только курсы – совершенно другая система обучения. И, к счастью, Михалков все же решил набирать новую мастерскую. Взял троих, включая меня. Я продал машину, чтоб обеспечить безбедное существование семьи. И начался самый замечательный период моей жизни.
П.С. : И что было вашим дипломом?
В.Х. : Из всех снятых на курсах – наиболее любимая как раз первая лента «Завоеватель», десятиминутная история, за которую до сих пор не стыдно. Тогда слушателям давали какие-то деньги на курсовые работы. Вторая картина называлась «Лифт». Стажировался на «Родне» у Михалкова. А защищался нормальным трехчастевым фильмом «Голос дракона в бездонном море», навеянным китайской музыкой V века. Откопал же!..
П.С. : И вас пригласили в Свердловск ставить «Зеркало для героя»?
В.Х. : До него было еще далеко...Дебютом стала картина «Один и без оружия» по повести Николая Леонова «Агония». Она не очень получилась. Нас, постановщиков, было двое – я и Павел Фаттахутдинов. Он тоже выпускник курсов, но раньше на пару лет. Помноженное на два желание все впихнуть в эту картину, все-все-все сразу рассказать, видимо, привело к такому перебору материала, что его пришлось сильно резать. В итоге – месиво какое-то из куцых эпизодов. Я испытывал столь горькое разочарование, что чуть было не сделал вывод: опять ошибся в выборе профессии. Прискорбно и то, что фильм оказался хуже повести, хотя актеры у нас снимались замечательные: Борис Галкин, Талгат Нигматулин, Елена Майорова, Всеволод Ларионов – последние трое уже, к сожалению, умерли.
Учтите, на дворе 1984 год – перестройкой еще и не пахло. Но мне почему-то сразу предложили самостоятельную постановку. Материал был тяжелый. Я недельку поразмышлял, придумал ход – и согласился.
Как-то, много лет спустя, картину показали по телевидению. «В стреляющей глуши» называется. В главной роли Сергей Колтаков. Ее немного порезали инстанции. Это единственная моя пострадавшая лента. Не удалось мне и на сей раз воплотить свои художественные идеи. Там хорош пролог. Люблю смотреть его просто так: маленький мальчик гонит прутиком шаровую молнию впереди себя. Несмышленыш, он не понимает опасности. Для него это всего лишь шар. Пролог делали мультипликаторы, добившиеся теперь мировой известности.
П.С. : Потом эффект шаровой молнии аукнулся у Никиты Михалкова в «Утомленных солнцем-1»?
В.Х. : Да. На другом, конечно, техническом уровне. Достигнутое мной было далеко от желаемого. Но чувствовалось: вот-вот-вот что-то может произойти.
И дальше, действительно, случилось невероятное: я запустился с «Зеркалом для героя»...Собирался снимать другой фильм, но...
Тогда замом министра кинематографии был Николай Яковлевич Сычев. Я пришел к нему и сказал: «Сценарий, который я намерен ставить, не получился. Есть повесть Станислава Рыбаса «Зеркало для героя». Чем-то она меня цепляет». И я в течение часа импровизировал, излагая будущую картину. Сычев слушал, слушал, а потом сказал: «Ну, хорошо, пиши заявку».
В тот же день я помчался к сценаристке Наде Кожушаной, и мы начали работать.
П.С. : А Рыбас?.. Что привлекало вас в этом авторе и его книге? Он, как известно, исповедует так называемые народно-патриотические взгляды, вам не очень близкие, если судить по вашим фильмам.
В.Х. : Да.
П.С. : В вашей картине, сделанной по этой повести, ничего подобного нет. Но вы, наверно, отдавали себе отчет, когда читали прозу Рыбаса, что там заложено. А вот к чему стремились вы, перенося ее на экран?
В.Х. : То, что именуется идеологией, в моем творчестве занимает очень мало места. Меня интересуют люди и, если по большому счету, устройство мира. Вопрос в том, откуда на это смотришь – на людей и мир. Можно сидеть в пещере. Можно подняться в космос или на гору и оттуда по-китайски невозмутимо взирать. Можно – находясь внутри, в муравейнике жизни. «Большое видится на расстояньи» - один взгляд. И совсем другой – когда ты находишься в муравейнике. Я смотрю на мир из муравейника. И пытаюсь по фрагментам, открывающимся моему взгляду, восстановить целостную картину мироздания.
В «Зеркале для героя» меня взволновал момент, который ассоциативно связан с моим детством, с молодостью родителей. И тем более он меня интересовал, что там сказано: «И вот прошло тридцать лет...» Рассмотреть хотя бы на такой исторической дистанции, что и как изменилось, а может, не изменилось вовсе, - вот чем я увлекся. Меня практически никогда не интересуют ни политические, ни идеологические тенденции, хотя так или иначе я могу оперировать подобными категориями, как, например, в «Патриотической комедии».
С Рыбасом мы познакомились, когда уже шли съемки. Меня до шевеления волос взволновало то время. Два человека попадают из сегодня в 49-й год. И когда Кожушаная придумала повтор – прием, выражающий зацикленность времени, тут только я начал понимать, какой должен быть фильм.
П.С. : Шахтерский поселок, работяги, сермяжная правда жизни – не столь уж это было ново для нашего кино.
В.Х. : Один из братьев отца был шахтером. Стало быть, аромат горняцкой жизни, ее аура влияли на меня с детства. И не надо объяснять, что такое были тогда шахтеры...
П.С. : Знаю. Я работал в отделе угольной промышленности газеты «Социалистическая Караганда» и немало смен провел в забоях.
В.Х. : В моих представлениях романтического мальчика шахтеры были космонавтами того времени.
П.С. : Только их космос опрокинулся в кромешную глубь Земли.
В.Х. : Донбасс...Звуки этого слова вызывают ностальгическое чувство.
П.С. : Не ваша ли там прародина?..Фамилия-то у вас украинская.
В.Х. : Да, у меня там много родственников. А мама была донская казачка.
П.С. : Ну, хорошо. И вот вы пришли к Кожушаной. Почему к ней?
В.Х. : Во-первых, мы давно дружили, еще когда я был студентом архитектурного, а она тоже жила и училась в Свердловске. У нас в институте был интересный театр, мы там общались. Дружба не прервалась и после переезда Нади в Москву.
Однажды на даче у знакомых, - там много старых книг было, - отыскал кондовый фолиант «Шахтеры». Как ни странно, он стал для нас своеобразным пособием:
помог уловить и стиль и запах того времени. Тогдашнее восприятие... как его охарактеризовать?.. Ведь когда зачеркивают все, чем прежде жили люди, наступает катастрофа, этим людям точно говорят: «Вас не было!..» Неправда! На то время пришлась молодость отца с матерью, и они знали, что такое счастье. И мне показалось, я смогу сделать эту картину, если буду снимать ее для своих родителей, как бы обращаясь к ним: «Мамуля, батя, вы не прозябали на нашей земле, а жили, жили полно, по-своему и радостно и трагично».
Если б не придумалось зациклить время, получился бы другой фильм. Мы же очень долго барахтались – искали.
П.С. : Повторяющаяся изо дня в день в одних и тех же устоявшихся формах жизнь, видимо, и помогла нащупать прием и реализовать его?
В.Х. : Да! И почувствовать потенциал этого приема – он же вечный! Российская наша история катастрофически, до невероятия повторяется.
Но сложностей было много. Тяжело писался сценарий. И уже снимали, а не знали еще, чем закончится все это кино... Я целых две недели летал на вертолете – не мог найти нужную натуру. У меня в голове торчала картинка из горбатовского романа «Донбасс»: терриконы вокруг шахтерского поселка, белые хатки в палисадниках. Мы приехали, глянули – ничего похожего нет и в помине: срыли, вывезли искусственные холмы из пустой породы. Лишь в ста пятидесяти километрах от Донецка отыскался пейзаж, где удалось снять сцены воскресника.
П.С. : Насколько я помню, картину очень хорошо приняли, и ею вы заявили о себе как о режиссере.
В.Х. : У меня наконец-то появилось ощущение: это адекватно моим представлениям о том, чем я должен заниматься.
Однако, у фильма были и противники. «Зачем вы льете воду на мельницу сталинизма?..» - спрашивали они. Такую нам шили крамолу.
Тогда одновременно вышли картины, как будто связанные между собой: мое «Зеркало для героя», «Маленькая Вера» Василия Пичула и «Холодное лето пятьдесят третьего года» Александра Прошкина. Во второй и третьей усматривали вполне определенный идейный настрой – демократический. Восприятие «Зеркала для героя» было менее четким...
П.С. : Смотрел вашу картину в Доме кино. Она мне очень понравилась. Чувствовалась твердая, уже наработанная рука постановщика. Густо было замешено и испечено хорошо.
В.Х. : Конечно, фильм не остался незамеченным. С ним случилось то, что и должно было случиться. Пролетели годы, и все поменялось: восприятие сталинизма теперь другое...
П.С. : А митинги коммунопатриотов, где ветераны сжимают в дряхлых руках портреты «любимого вождя, при котором порядок был»?..
В.Х. : Ну, сжимают... Тогда же это была главная болевая точка всего общества. Сталин, Сталин... Больше ни о чем невозможно было снимать, кроме как об этом периоде: сталинизм, развенчание его и так далее, и тому подобное.
П.С. : Разве вы были против развенчания сталинизма в своей картине?..
В.Х. : Против развенчания? Нет. Как уже говорил, хотел родителей успокоить, что не псу под хвост ушло прошлое – их единственный путь на этой земле. И, слава Богу, успел, пока они еще были живы. И не только они.
Больше никогда не получал такого количества писем, как после «Зеркала для героя». И что поражало? От совсем молодых людей писем было ничуть не меньше, чем от стариков.
П.С. : Казалось, вы нашли себя как профессионал и вышли на свой материал. Почему же каждым следующим фильмом словно бы отрицаете предыдущий? Только одно исключение - «Макаров» связан с «Патриотической комедией».
В.Х. : Я вообще думаю, что это трилогия - «Патриотическая комедия», «Макаров» и «Мусульманин». Лично для меня – это трилогия. Трилогия о последнем десятилетии ХХ века, скажем так. Я часто слышу, что картины похожи одна на другую. У меня совершенно противоположное ощущение: вижу общую для них примету – эклектичность. (Смеется.)
П.С. : Если взять «Макарова» и «Патриотическую комедию», тут я с вами соглашусь.
Что и говорить, ситуация «Макарова» конечно, перспективна. Драматический узел его стоило развязывать: обиженный человек, у которого вдруг в руках оказалось оружие. Но почему главный герой – именно поэт? Среда такого персонажа нетривиальна, но она же и нетипична, немассова. Да и вся история получилась очень путаная. Может быть, из-за эклектики как раз?..
В.Х. : Нет, не думаю, что из-за эклектики.
П.С. : И то же смутное впечатление от «Патриотической комедии». Я высказал бы вам и такой упрек: мне кажется, картина сделана как бы по модели будущего Тарантино. Это пересмешник Тарантино, но сработанный более примитивными приемами, ухудшенными средствами. Ну, просто в силу наших технических возможностей.
В.Х. : Понятно, что люди, которые считают себя критиками, подходят к моим картинам совершенно иначе, чем я сам, пытаются увидеть нечто такое, о чем я и не думал. Каша не у меня. Каша в восприятии моих картин. Мои картины просто эклектичны – и все. Это и есть мой принцип, строго говоря. У него даже есть идеологическая основа, хотя сейчас не буду о том распространяться.
П.С. : А все-таки в чем она?
В.Х. : Раз очень настаиваете, можно попробовать. Я употребляю слово «идеология» не в традиционном смысле. Идеологией называю свое художническое кредо. Оно вырастает из реального отношения к себе. Жизнь, которую прожил, была весьма эклектичной по тому, чего я желал, в каких средах, пространствах интеллектуальных, творческих обретался. И в результате – у меня эклектичное сознание, потому что родился в малюсеньком городе, про кино знать не знал, думать не думал. Увлечения были несовместимыми, порой взаимоисключающими. И вот эта каша превратилась в определенный стиль. Слава Богу, закончил все-таки архитектурный. Он дает, я считаю, приличное образование. Но жизненные реалии ощущаю, чувствую только через пестроту и нестройность бытия. Такова особенность моего восприятия мира. Раз ничего другого нет, значит, мне остается принять как данность это мое душевное свойство. А из него уже берет начало моя художническая идеология.
Теперь – сравнение с будущим Тарантино. Не знаю, ухудшенный вариант Тарантино - «Патриотическая комедия» или не ухудшенный. Но технические возможности, действительно, другие. И мы это учитывали. Она и сделана в расчете на другие технические возможности, без стеснения и попытки скрыть наши несовершенства. Есть очень хорошее правило: если что-то нельзя спрятать, нужно это наоборот выпятить. Мы и выпятили...
Упрекают меня за «Патриотическую...», за все картины упрекают. Но что толку, если они уже сняты?.. Сделаю ли я из критики какие-то выводы? Естественно, буду снимать то, что мне интересно, и так, как свойственно моей художнической природе. Другое дело – имеет ли мое произведение эстетическую ценность и не наносят ли затраты на него материальный ущерб обществу. «Патриотическая...», по сути, открыла замечательного актера Сергея Маковецкого – значит не зря я ее затеял! Она показана на многих фестивалях, получила массу призов. Стало быть, мне не противопоказано доверяться собственным пристрастиям. Есть художники-концептуалисты. Я не концептуалист: снимаю, как человек ведет себя в придуманных мной коллизиях.
П.С. : Но соотносится ли это с жизнью за пределами съемочной площадки?
В.Х. :Давно и неглупо сказано: «Есть правда жизни и есть правда искусства». Если хочется жизни, надо выглянуть в окошко. Я каждый раз во всех своих картинах, и в «Мусульманине» тоже, делаю то, что можно назвать художеством. «Мусульманина» иные смотрят почему-то как бытовую драму. Но это не бытовая драма. У меня нет быта. Я понятия не имею, что такое бытовая драма, просто не могу снимать в этом жанре: слишком плохо знаю жизнь. Ко мне кто-то даже приставал: «Почему у тебя свинья? Это же противоречит...» Да ничего не противоречит! Чепуха! Это компьютер всегда точен. Я не компьютер. Меня может осенить. И даже если и есть погрешность какая-то, не страшно. Знаете, за что я люблю эту картину? За невероятное чувство свободы, с которым она снималась. Мы импровизировали и были совершенно ничем не стеснены, кроме технических средств.
П.С. : Да здравствует импровизация!
В.Х. : Тотальная импровизация. Так было и в «Патриотической...», начиная с возникновения идеи и подготовки сценария, - мы писали его с молодым екатеринбургским драматургом Леонидом Порохней. Импровизация – это как приход Деда Мороза. О достает из мешка подарки детям. На подарках нет бирок: «Это Ванечке», «Это Манечке». Что кому достанется, зависит от случая.
П.С. : И на съемках импровизировали или только за письменным столом?
В.Х. : Конечно, на съемках тоже. Сначала придумали дом, чтоб все в нем было подлинным. Потом, в процессе съемки, с Сергеем Маковецким – он очень хорошо в материал вошел – и с Ларисой Гузеевой, внесли массу уточнений и поправок. Ансамбль был на редкость хорош – я получал огромное удовольствие. И практически пятьдесят процентов отснятого рождалось перед камерой. От этого и достоинства и недостатки. Да, заметна определенная сырость в каких-то эпизодах, но таковы издержки импровизации, нашего способа импровизации. Вы же не станете приставать к современному художнику, работающему в пастозной технике: «У Рембрандта тщательнее прописана фактура...»?
П.С. : Вы настаиваете, что у вас трилогия?
В.Х. : Абсолютно. «Патриотическая комедия» совпала с первым путчем. «Макаров» - второй путч. «Мусульманин» - Чечня. Мы не на злобу дня снимали. События, исторические кульминации до странности непроизвольно совпадали с фильмами. Есть такое понятие – запах времени. На нем, на конкретном времени настояна каждая картина.
П.С. : Если б Сергей Маковецкий сыграл и в «Мусульманине», можно было бы условно допустить, что последний фильм с двумя первыми объединит в трилогию исполнитель главных ролей. Но вы почему-то сняли Евгения Миронова.
В.Х. : Маковецкий был занят – снимался у Вадима Абдрашитова. Да ведь и Евгений Миронов в «Мусульманине» на самом деле такой же лишний, неприкаянный человек, как герои Маковецкого в «Патриотической...» и в «Макарове». Он всем мешает, этот Коля. Кроме разве что мамы...
П.С. : Мне показалось, вы специально ввели в русскую деревню такой персонаж – оселок, на котором пробуется среда.
В.Х. : Он и есть оселок.
П.С. : А кто первый придумал люк в Париж – вы или Юрий Мамин?..У вас он, правда, еще и в Нью-Йорк открывается.
В.Х. : Мы раньше сняли, тут вопроса даже нет. На год где-то раньше.
П.С. : Бывает и так: придумал один, а снял другой. Идеи носятся в воздухе...
Когда я смотрел «Окно в Париж», усилия доказать, что наш человек – не такой, как западные люди, показались мне чрезмерными. Но стоило ли огород городить ради вывода, к какому приходит и герой Маковецкого в «Патриотической комедии»: «Мы другие. А грустно станет – водочки выпьем...Хорошо!»? Русская литература спокон веку билась над этой проблемой. Ничего нового тут ни Мамин, ни вы не сказали...
В.Х. : Не думаю, не думаю. Другие мы – не другие...Кого-то раздражает, что мы другие. Уверен, это вопрос из вечных. Почти как о смысле жизни. И он никогда не устареет. Это так же одинаково и так же разнообразно, как времена года. Все зависит от того, как преподнести. Одно дело: «Мы другие, мы в тельняшках!» В «Патриотической...» же это представлено мягко-мягко. Другие, но может хуже?.. Это можно так или иначе показывать. Только мы должны точно, - я убежден, - абсолютно точно знать и понимать: мы другие, мы невероятно другие. Вот в чем суть! С этим знанием не нужно бегать, как с жупелом. Может быть, даже не очень нужно в этом ковыряться – почему мы другие, тем более, что это уже делалось столько раз. А показывать. В «Патриотической...» мы и попытались поймать образ, флер, аромат «другости».
П.С. : Но зачем бить себя в грудь, доказывая, что мы не только другие, а и лучше всех?.. Да, растяпы, да, не умеем работать, да, пьем, но уж коли рванем на себе рубаху, то горы своротим, кого угодно положим на лопатки!..
В.Х. : Так оно на протяжении российской истории и было. Так было всегда, значит, в определенном смысле это правда. Судьба нашей страны зациклена более, чем какой-либо другой. Даст Бог, будет у меня время и здоровье, я напишу очень тонкую книжечку «Краткая история Российского государства» - покажу только переходы из века в век в течение прожитого нами последнего тысячелетия, и станет понятно, что замкнулся круг. Не спираль – мы, как лошадь на мельнице, движемся по окружности. Сегодня это глубокое мое убеждение. С эпохи Грозного действует и такая схема: Иван IV разорил бояр и вывел на передний план новых людей – из опричнины. В России так повторялось много раз. Екатерина II вытаскивала наверх фаворитов из свинопасов и истопников. Конечно, уничтожение целых сословий в ХХ столетии еще более жестоко, чем действия Грозного царя. А может и раньше что-то подобное было?..Даже если я не прав в своем предположении, для меня это не очень существенно. Историю ведь тоже живые люди пишут, и они же ее искажают, так что правдивой истории не бывает. Поэтому я стал больше доверять художественной правде. Например, музыка или песня мне больше говорят о своем времени, чем летопись. В песне время можно чувственно ощутить. Хроника историческая, по-моему, менее точна, нежели талантливое литературное произведение, хотя ни один вменяемый автор не станет утверждать, что его вещь содержит одну только правду.
П.С. : Владимир Иванович, вы прошли школу Никиты Сергеевича Михалкова. Что восприняли из нее?
В.Х. : Я многому научился, работая рядом с Михалковым. У него стабильная команда. Преимущества этого очевидны. К несчастью, умер мой оператор Евгений Гребнев. Последний его фильм - «Макаров». Бывает, с кем-то меня разводят жизненные обстоятельства, но в основном стараюсь сохранять круг своих людей. Мы можем общаться, что называется, на птичьем языке, одинаково чувствуем – вместе снято восемь полнометражных картин.
П.С. : Скажите, а что определяет последовательность ваших замыслов, от кого идут импульсы?
В.Х. : «Макаров» и «Мусульманин» придуманы кинодраматургом Валерием Залотухой. Но поскольку мы постоянно вместе, то не столь уж важно, кому какая идея изначально принадлежит.
П.С. : И все-таки первоисточник – сценарист?
В.Х. : В названных фильмах. Обе истории были мне рассказаны им буквально в двух словах, и сразу стало ясно: это кино. Валерий очень талантлив. Он напишет интересный сценарий – в том сомнений быть не могло. А вообще у меня всегда есть творческая заначка. Найти бы деньги... Вот огромный наш проект «Великий поход за освобождение Индии» так и остается неосуществленным.
П.С. : И в «Патриотической...», и в «Макарове», и даже в «Мусульманине» есть некое травестирование жизни...
В.Х. : А что в том худого?
П.С. : Я не говорю, что это худо. Когда вы произнесли слово «эклектика», все встало на свои места: травестирование совместимо с эклектикой. Героиня Нины Усатовой, второй ее сын, которого играет Александр Балуев, замечательный актер, - их образы выдержаны в одной стилистике: они просто живут на экране.
В.Х. : Понимаю, о чем вы говорите. Это не совсем так.
П.С. : А вот герой Евгения Миронова – этот образ уже филигранно выстроен. Я даже удивился актерским достижениям Миронова в «Мусульманине». Здесь он богаче, чем в других картинах. Но, если обратиться к реальности: в жизни, а не в литературе, такие парни, как его Коля, приняв в плену у душманов ислам, не возвращались на родину. Они оставались в Афганистане, женились на мусульманках, заводили с ними детей.
В.Х. : Почему, когда Коля говорит: «Я пришел, потому что услышал голос», - вы ему не верите? Жившей в ХV веке француженке Жанне д' Арк поверили, а нашему современнику и соотечественнику – нет... Сколько я прочитал в прессе разных гадостей по поводу того, что Коля Иванов услышал голос!
П.С. : Как раз против этого нисколько не возражаю. Хочу разобраться онтологически в коллизии, которую вы представили в «Мусульманине». Получается так, что русскому человеку в своем кровном, родном не к чему прилепиться душой. Вы испытываете нашу жизнь системой чужих ценностей. Но Бог един и заповеди Божьи общечеловечны.
В.Х. : Если бы соблюдали заповеди любой религии, мы б жили очень хорошо: не было бы ни войн, ни убийств – ничего плохого. Однако божественным заповедям не следует никто – ни православные, ни мусульмане, ни представители других конфессий.
П.С. : Но ваш-то Коля?..
В.Х. : Он пытается жить по заповедям.
П.С. : И не может устоять, когда девка, которую играет Евдокия Германова, затаскивает его в постель.
В.Х. : Да, и брата отлупил жестоко. Ведь он, Коля Иванов – русский парень из русской деревни.
П.С. : Так к чему мы пришли?
В.Х. : Мы пришли к тому, что дело не в вероисповедании, не в конфессиональной принадлежности. Есть вера или нет ее – вот главное. Беда, что сейчас ее нет не только в России – о чем говорить? нет в мире. Религия есть, а веры нет. Божеское слово в забвении, не выполняются основные установления жизни.
П.С. : Но вернемся к Коле. Он голос услышал, а его голоса не расслышали...
Афганская война длилась десять лет. Шестьсот тысяч наших ребят пропустили через нее. Что они вынесли из азиатского пекла? Таких, как ваш Коля, ведь единицы...
В.Х. :Это и делалось в расчете как раз на ассоциативно уплотненное восприятие. Потому - «Мусульманин».
П.С. : А исламский фундаментализм – он за пределами ваших интересов?
В.Х. : Да, его мы пока не коснулись.
П.С. : Хотелось бы услышать, что у вас впереди, над чем сейчас думаете.
В.Х. : Вы «Дорогу» видели – мою новеллу из посвященного столетию кино коллективного «Прибытия поезда»?
П.С. : Видел.
В.Х. : Там уже есть какие-то ответы. «Великий поход за освобождение Индии» должен был стать очень дорогим фильмом. На сегодня материальной базы для него не предвидится.
П.С. : Для «Великого похода...», по-моему, не только огромный бюджет явился камнем преткновения. Когда я прочитал в «Новом мире» сценарий Залотухи (там это сочинение названо романом), мне показалось, его реализация предполагает столько аттракционов, такие сложные трюковые съемки, которые могли бы осуществить лишь Стивен Спилберг вкупе с Оливером Стоуном. Но, честно говоря, до меня не дошел смысл вашей с Залотухой затеи. Вы хватаетесь за все сразу – и получается мешанина. Тут и развенчание революционной романтики, и опять же травестирование реалий ушедшей истории, переоценка ее этических, нравственных ценностей и перевод их в трагикомический план.
В.Х. : Роман – это слегка переделанный сценарий. Строго говоря, что такое история? Это версия дошедших до нас событий прошлого, кем-то так или иначе записанных. Правильно? Для одного она такая, а для другого – совсем иная. Даже у меня с Залотухой не все сто процентов совпадений в трактовке конкретных событий, он может один ответ дать, я – другой, но по сути, думаю, все равно наши мнения не противоречат друг другу.
Эту историю хотелось представить так, как будто минуло уже двести лет с момента, в который мы беседуем. И вот, двести лет спустя, по обломку сабли или по какому-то черепку кто-то пытается восстановить канувшее в вечность событие. Каким оно взаправду было? Для того и нужна свобода его трактовки. Нет, не отказ от ценностей. Да мы и не собирались иронизировать над историческими персонами. Этого в кино точно не было бы. И издевки – тоже.
П.С. : Но почему-то в конце вы поместили своего археолога в психушку...У вас не было мысли намекнуть на Жириновского?
В.Х. : Его книжка появилась позднее. Уже потом стали параллели какие-то проводить.
П.С. : У Владимира Вольфовича прозвучал отголосок...
В.Х. : ...старой идеи.
П.С. : Еще идеи Троцкого. Недаром он у вас среди действующих лиц.
В.Х. : Да, это идея Троцкого – отправить Красную Армию к Индийскому океану. Впрочем, и до октябрьского переворота кое-то бредил этим, хотя солдат осеняли другие знамена.
П.С. : Оттого и стремились утвердиться на ближних подступах?..
В.Х. : Великий поход – он на генетическом уровне заложен, сидит где-то в клетках, во мне, во всяком случае.
П.С. : И намерения снять когда-нибудь этот фильм вы не оставляете?
В.Х. : Нет. Пусть отлежится сценарий.
