Я теперь живу – или что-то вроде
В благодатной Германии – и твержу телёнок в подклети :
Странные овощи появились в их огороде –
Видно, сильно заблудшие в прошлом тысячелетье
Окаяннные души они спасают.
Я теперь европеянка нежная – или что-то вроде
(Ничего, перемелется – будем вполне едины):
Тоже, знаете, чуден Рейн при тихой погоде,
И редкая палка долетит до его середины,
Потому что их туда не бросают.
НОСТАЛЬГИЯ
Не выходи из комнаты... И. Бродский
Октябрьская годовщина. Парад. И ещё салют.
Окно на главную площадь затянуто кумачом.
Может, пойти проветриться? До того, как пошлют? –
И будешь гулять, не думая ни за чем , ни о чём.
Можешь выйти на площадь? А почему бы нет?
Это у нас – пожалуйста. Но не забудь, уходя,
Выключить газ и воду на кухне. А также свет
В уборной. И выходи. Увидишь портрет вождя.
Но света в конце туннеля, наоборот, не жди.
И что? Мы привыкли в туннеле. Живём себе, ничего.
На прочих фасадах развешены остальные вожди...
Но туннели всё же кончаются. Или вроде того.
Красный бантик в петлице. Приветственный жест руки –
Шубка лижет мороженое, не глядя бежит шинель.
Что ж – лет через тридцать узрят младобольшевики,
Так же сделают ручкой – и с песней уйдут в туннель.
* * *
Памяти родителей
Счастливый год сороковой
Шумел зелёною листвой,
Тогда был папа молодой
И мама – молода,
И пахло ветром и водой,
И небом, и простой едой,
А вот вселенскою бедой
Не пахла жизнь тогда.
Когда двоим по двадцать лет,
И он ведёт мотоциклет,
А за спиной – почти балет! –
Верхом сидит она,
И думать, видимо, не след
О том, что жизнь одна.
Они гуляли при луне,
Они мечтали обо мне
И плавали в пруду,
И были счастливы вполне
В своей немыслимой стране
В сороковом году.
Они учились на врачей,
Ходили слушать скрипачей,
Их пафос сталинских речей
Пьянил сильней вина,
И после лекций, все в мелу,
Они встречались на углу,
А за углом ждала она,
Священная война.
* * *
Империя... это как увидеть живого летящего птеродактиля
– разве можно за ним не побежать?
Андрей Битов на встрече с немецкими читателями
Капитан, силком захвативший рубку,
Табаком папиросным набивший трубку,
В летний жар и лютую стынь зимы
Сквозь пески-барханы и льды-торосы
Свой ведёт корабль. А куда? Вопросы
Задавали не мы. Задаём не мы.
А поскольку не мы, то и впрямь не пёс ли
С нами всеми, такими, – увы, не львы,
Ибо, как оказалось, ни до, ни после
Не был так грандиозен престиж Москвы.
Может им, императорам (сплошь – тиранам),
Доставаться и должно тем самым странам,
Где вопросов лишних не задают,
Полагают традицией лучшей косность,
Варят сталь, запускают летучки в космос,
Мало-мальский мещанством клеймят уют,
Проливают слёзы в дому колонном,
Подпевают хорам краснознамённым
И вино зелено, точно воду, пьют?
То есть нам ли, чумным, да ещё в антракте ль,
О добре и зле, о последнем акте ль –
Предпоследней битве добра и зла –
Рассуждать? Ведь над нами, ещё цела,
Пролетает Империя. Птеродактиль. Страховидна, избыточна, тяжела,
Но зато – в полнеба размах крыла...
ДУНАЙСКИЕ ВОЛНЫ
А в саду городском, а в саду городском,
Там дорожки посыпаны белым песком,
Небеса источают полуденный зной
И деревья качает дунайской волной,
Золотые тромбоны на солнце блестят,
И мальчишки вдогонку влюблённым свистят,
А сумевшие скрыться под сень колоннад
Из бумажных стаканчиков пьют лимонад.
И пока там обеты дают на века,
И пока там конфеты жуют из кулька,
Их уносит не видимой ими судьбой
За не виденный ими Дунай голубой,
И пока там сгущаются тени, в саду,
Их заносит забвеньем, как тиной в пруду,
И хоронят, хоронят, хоронят живых
Под далёкое эхо музык полковых...
