№4/3, 2011 - 30 апреля 1949 года родился Борис Марковский, поэт, переводчик, главный редактор международного литературного журнала "Крещатик"
Борис Марковский СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
* * *
Вот, кажется, осилил ремесло. Никто не застрахован от ошибок. Живу без отличительных нашивок, в карманах пусто, на душе светло.
Вот, кажется, и молодость прошла... Чего же им, проклятым, не хватает, моим стихам, что словно свечи тают, едва их убираю со стола?
* * *
Здравствуй, юность моя безоглядная!
Снегу, снегу-то намело...
Жизнь свою достаю и разглядываю,
как последний пятак на метро.
* * *
Две параллельные прямые,
из детства в будущее след.
пятнадцать пролетело лет
с тех пор, как мы лыжню прямили.
Случайно купленный билет
не вы ль, случайно, обронили?
Две параллельные прямые.
Снежинок тоненький балет.
* * *
Эти давние запахи,
эти губы припухшие,
и упавшие запонки,
как у древних — оружие.
И метель, что за окнами
обрастает сугробами.
Приоткрылись и дрогнули
ваши губы: «Попробуем...»
Ну давайте, попробуем,
всё, что было — забудется.
Голубыми сугробами
пусть уляжется улица.
Только слезы ненужные
по щекам вашим катятся,
две большие жемчужины —
или мне только кажется,
или снится мне всё это:
ваших губ очертания,
ваши дивные волосы,
ваше злое отчаянье.
Позабытые запахи,
дорогие, ненужные,
и упавшие запонки —
две большие жемчужины.
* * *
Каллиграфическая осень...
Похоже на какой-то праздник.
Как будто некий дирижер
взмахнул рукой, и закружились
деревьев белые манжеты...
Повсюду флаги и цветы.
Узорчатые тротуары,
и подворотни в дымке серой,
как на старинном фотоснимке...
Прощальные анжамбеманы...
Деревьев траур золотой.
ПОЭТ
В его бокале лето тлело,
и отражался Млечный путь, —
уже чужим казалось тело,
и тяжко поднималась грудь.
Уже закат безбрежно-красный
сквозь стекла виделся ему, —
в глазах горел огонь ужасный,
и звезды строились в тюрьму ...
На то и созданы поэты,
чтобы навзрыд писать о том,
как долго дотлевает лето
в бокале пенисто-пустом.
УЛИЦЫ
I
Я люблю бродить по старым улицам,
люблю смотреть на дряхлые домики
с перекосившимися глазницами окон,
на неровные заборы, игрушечные калитки
и одинокие вывески всегда пустых магазинов.
Я люблю эту тихую часть города,
где нет тротуаров, где люди и дома
живут какой-то своей, таинственной жизнью
и где невольно вспоминается
все, когда-либо слышанное о чудесном и загадочном.
II
Был в Амстердаме и не зашел в музей Ван Гога.
Зато посетил Красный квартал.
Накрапывал дождь.
Девушки отсыпались после ночи,
некоторые завтракали.
Я долго кружил по узким улочкам,
рассматривая их через стекло,
как мертвых бабочек в музее природоведения.
* * *
Л. Т.
Я получил твое письмо
и положил его на хранение в книгу,
которую так любил Аполлинер, —
«Жюльетту» Маркиза де Сада...
Мы встретились в конце сентября.
Осень наклонилась над городом,
как одинокий пьяница над стаканом вина.
Так уже было однажды в детстве.
Помнишь? Деревянные заборы, костры...
Мы не заглядывали в будущее —
просто ели мороженое, пили горячий чай.
* * *
Каждый день — одно и то же:
трудно жить в краю чужом,
даже в зной — мороз по коже,
будто в погребе сыром.
Дом уснул, и дверь закрыта.
Как же нам с тобой уснуть?..
Даже если жизнь разбита,
говори мне что-нибудь.
* * *
Мне больше не нужны слова,
они мне сердце рвут на части...
Договорились — в два.
Пришла в три с четвертью...
О счастье
уже давно не думаю, мне жизнь
наскучила, как фильм бездарный.
«Держись, — шепчу себе, — держись…
за тонкий листик календарный!»
* * *
В траве ржавеют изумруды,
и ласточки не вьют гнезда.
Над чернью мельничной запруды
зажглась вечерняя звезда.
Мигают пристальные свечи,
и уж совсем по-человечьи
гримасничают зеркала...
Всю ночь звонят колокола.
Печаль, печаль — в любом аккорде...
Ах, если бы зима сугробы намела,
как у Феллини в «Амаркорде».
* * *
Феликсу Чечику
Дни бегут — не сберечь их!
Ерунда, пустяки…
Из Израиля Чечик
присылает стихи.
В них — высокая горечь,
торжество мастерства…
Не пойму одного лишь —
для чего в них слова.
Ночь приходит, как плаха.
Вот опять Новый год…
Фугалевич, Галаха,
Мама-Жанна и Кот…
Помнишь, ночью в «Пассаже»
пили горький ликер?
Как-то вспомнился даже
пионерский костер.
Ничего не успели,
жизнь прошла, как в кино…
Вот и всё, друг мой Феликс,
впрочем, мне все равно.
* * *
Неразбериха на столе...
А ведь когда-то петь умела
душа, — ты помнишь: в феврале... мело, мело... во все пределы... И зябко делалось плечам...
Увы, не рифмы составные,
а чьи-то челюсти вставные
теперь скрежещут по ночам...
Темно и страшно на земле.
В душе опять неразбериха.
И если повторять, то тихо:
«Мело весь месяц в феврале...»
* * *
Как громко мы, молчим, как тихо спорим,
как медленно горим, как горько пьем,
как гибнем врозь, как верим каждой ссоре, —
безропотно стоим под проливным дождем.
Как странно мы живем, как тупо, немо.
Как страшно все, что окружает нас...
В последний раз заря придвинет небо,
и Млечный путь взойдет в последний раз.
В последний раз живем! Прощай, планета!
Лети сквозь ночь, скрипи, земная ось.
Я выброшу стихи, возьму в ладони лето
и медленно уйду, земли мгновенный гость...
И пусть со мной уйдет моя усталость,
она мешала и любить, и петь.
Не про меня загадочная старость,
не для меня листве вовсю звенеть,
Не для меня сентябрь вскроет вены,
отныне все это не для меня.
Я только гость, я только гость мгновенный,
и я не вправе что-либо менять.
* * *
Откажи себе во всем, всё отдай другому: выстрой для другого дом, сам уйди из дому...
И пойди куда-нибудь — путь звезда укажет... Бесконечный Млечный путь сам под ноги ляжет.
