От автора: несомненно, если кто-то не поленится это читать, ко мне будет много претензий. И прежде всего – почему так выборочно написано о книгах Войновича и так мало о его биографии. Обозначу в двух словах свою позицию: не вижу ни малейшего смысла повторять то, до чего можно добраться одним кликом в Интернете. Плохо ли, хорошо сделано то, что я ниже пишу – это мое мнение, и этого не найти ни в каких других местах. Той же позиции я придерживался, когда писал в «Задворках» о Высоцком, и это можно считать моим запоздалым ответом на упреки – почему я не написал о фильмах, о прозе Высоцкого и др.
Войнович–77
Заметки читателя
С чтением в ту пору, когда оно должно окончательно и бесповоротно овладеть душой всякого нормального человека, мне, я думаю, повезло.
Констатирую с удовольствием: из тех живущих тогда писателей, кто сразу лег мне на душу, – ни один не обманул моих ожиданий. Кто-то остался и сейчас среди моих фаворитов, кто подзабыт и не перечитывается, но одно безусловно: никто из них ни тогда, ни впоследствии не совершил подлых поступков, не подписал коллективных писем-приговоров, не лизнул начальственных седалищ. А ведь я был тогда еще почти мальчишка, что мне было знать о жизни... Что-то, видно, было в их книгах, совпавшее с моим внутренним чутьем.
Потрепанные тетрадки «Нового мира», хранившиеся в конце 60-х в старом шкафу нашей районной библиотеки, сыграли в этом далеко не последнюю роль. Первым, кого я в них – для себя – раз и навсегда открыл, был Владимир Войнович.
Не поддающийся анализу и подражанию юмор, человеческие ситуации и отсутствие пафоса, столь присущего советской официальной литературе, – все это сразу сделало его книги близкими мне.
Вещей, прочитанных мною тогда, было, собственно, немного. «Хочу быть честным», «Два товарища», «Владычица». Ну, еще «Мы здесь живем».
В разных проявлениях (но всегда в высокохудожественной форме) присутствующая в них мысль о необходимости сохранения себя как личности, необходимости мыслить самостоятельно и не становиться рабом никаких теорий звучала, конечно, диссонансом на фоне насаждаемого советской властью – и преданной ей литературой – коллективизма, отчетливо отдающего душком добровольного рабства. Однако с моим внутренним состоянием она совпадала точно, и уже тогда эти книги многому меня научили.
Но эти ух какие глубокие выводы я оформляю в слова только сейчас. Тогда это воздействовало – как и должна действовать настоящая литература – подспудно. А удовольствие от чтения его книг я получал (как получаю и сейчас) прежде всего эстетическое – от того, как написано: умно, глубоко, с замечательным юмором.
Вот вам коротенький отрывок из «Двух товарищей»:
«Витька Козуб – наш старый знакомый. Он жил когда-то в нашем доме, и я с ним даже учился вместе в школе, в четвертом классе. Я бы с ним учился и дальше, если бы остался на второй год».
Напишите: «если бы он не остался на второй год» – и всякое подобие юмора умрет. В чем загадка? В самой парадоксальности того предположения, что герою нужно было остаться на второй год, чтобы учиться вместе с Козубом дальше? Нет смысла искать разгадку. Секрет прост – всякий настоящий юмор есть товар штучный. Уникален, необъясним и неповторим. Потому его так мало и так много Петросяна. Но уж если он есть – так на вес золота.
Уже позже, прочитав «Степень доверия», соотнеся ее с «Владычицей» и «Мы здесь живем», я понял, что Войнович мог бы стать крепким, честным, то есть не продающимся откровенно власти, но и не конфликтующим с ней профессионалом, вроде Абрамова, Трифонова, Казакова. Если бы продолжил писать в этом духе. Вещи эти замечательные и написаны с глубиной и легкостью, которая говорит о том, насколько широк его талант. Но неповторимость свою он, скорее бы всего, утратил. Однако сама суть его писательства была иная и этого, к счастью, не произошло.
Дальше речь пойдет о его вещах, которые я прочитал гораздо позже, в перестроечные и постперестроечные годы. Но написаны они были раньше и говорить о них резонно здесь.
Всякого нормального человека в те годы подташнивало от сования советской властью носа в наши дела. Нас учили, что читать, а чего нельзя, что любить и что восхвалять, а что – ни-ни. Мы находили себе ниши, где можно было отмалчиваться и держать в кармане фигу. Мы не были с ними, но против них мы были только «про себя». Что тоже немало. Но в писательском случае выбор приходилось делать четче. Там указывали, чего и как следует писать, а чего нет. Речь шла уже, в принципе, о сохранении себя в профессии.
У Войновича, как он сам это формулирует, инстинкт сохранения себя как личности оказался сильнее инстинкта самосохранения (между прочим, то, что мы называем порядочностью – один из частных случаев подобного проявления). Конечно, не только он один отвечал на давление достойно и непоколебимо. Там были и филиппики, и твердые отказы, и отчаянной смелости обвинения. Все эти ответы в адрес власти останутся в истории как документы эпохи, показывающие, сколько было достойных людей. Открытые письма Войновича существуют еще и как замечательные литературные произведения.
Их можно сравнить с блистательным фехтованием д‘Артаньяна: точные уколы шпаги, сопровождаемые неотразимыми насмешками. Войнович безошибочно находил уязвимое место, и противник представал не грозным и могучим, а нелепым и туповатым.
Вот в 1976 году непосредственно после телефонного разговора с Америкой, где проживает эмигрировавший друг Войновича Наум Коржавин, Войновичу отключают телефон. Клерки юлят, называют разные липовые причины, вроде неуплаты или телефонного хулиганства. И Войнович под ироническим грифом «Совершенно секретно» пишет открытое письмо министру связи.
«...Поэту Коржавину я ничего хулиганского не сказал. Вы можете позвонить ему и проверить, если, конечно, не боитесь, что и Ваш телефон после этого замолчит.»
И далее:
«Может быть, хулиганством считается сам факт разговора с другой страной? Для чего же тогда предоставляются абонентам подобные хулиганские услуги? Ответ «сами знаете» также не кажется мне удовлетворительным. Я не знаю, Николай Владимирович».
А вот хлесткое, как пощечина – из письма в Секретариат Союза писателей, который собирается исключить Войновича из СП:
«...Нам не о чем говорить, не о чем спорить, потому что я выражаю свое мнение, а вы – какое прикажут».
Вот открытое письмо в газету «Известия». Всего одна фраза. Но какая!..
«Позвольте через вашу газету выразить мое глубокое отвращение ко всем учреждениям и трудовым коллективам, а также отдельным товарищам, включая передовиков производства, художников слова, мастеров сцены, героев социалистического труда, академиков, лауреатов и депутатов, которые уже приняли или еще примут участие в травле лучшего человека нашей страны – Андрея Дмитриевича Сахарова».
Помимо редкого мужества, блестящей иронии и глубокого чувства собственного достоинства, в этих письмах еще точная логика и неприсущее нам (увы, увы) отстаивание своих совершенно очевидных прав. Сколько раз мы даже не пытались возразить на это бессмысленное и оскорбительное «сами знаете», принимая его как должное от власть имущих. В том, чтобы человек научился выдавливать из себя раба, роль книг Войновича уникальна.
Я помню, сколь многому научило меня его открытое письмо школьникам – членам литературного клуба «Бригантина». У нас ведь не принято было говорить с детьми и подростками серьезно – либо только сюсюканьем, либо лозунгами. Вот и вырастал «из сына свин». Войнович своим письмом к детям очень многое открыл мне – а ведь я был уже вполне взрослый человек.
В том же ряду стоит одна из самых любимых мною вещей – «Иванькиада». Крупный литературный чиновник Иванько, имея уже трехкомнатную квартиру, захотел оттяпать у Войновича (имеющего на тот момент однокомнатную) положенную тому по закону двухкомнатную, чтобы от нее, пробив стену (узнаете размах советских чиновников? взгляните на нынешних), прирезать себе четвертую комнату. Кто ж покорно не поднимал лапки, когда хочет номенклатурный чиновник? Но только не Войнович. Книга эта, хотя основана на реальных событиях и может служить пособием по отстаиванию своих прав, является прежде всего блестящим и остроумнейшим художественным повествованием (как и все у Войновича, иначе я не нашел бы и повода писать о нем).
Давайте бегло полистаем ее. Вот Войнович решил поинтересоваться, что же написал «писатель» Иванько.
«В Ленинской библиотеке я выяснил, что там зарегистрировано одно произведение писателя: «Тайвань – исконно китайская земля». М., 1955. 44 стр. с картами. По этим данным трудно составить представление о степени дарования нашего писателя, но зато можно уверенно утверждать, что по части территориальных притязаний он вовсе не новичок ».
Вот Войнович стараниями прислужников Иванько получает адресованное «гр. Войнович» уведомление из исполкома об отказе в предоставлении ему квартиры № 66. И пишет письмо председателю исполкома:
«...Ознакомившись с вашим письмом, я был крайне озадачен. Во-первых, что означает «гр.»? Когда-то так сокращенно обозначали дворянские титулы. ... Некоторые мои предки действительно были графами. ... Значит ли ваше «гр.», что мне возвращен мой графский титул? В таком случае я прошу вас решить вопрос и о восстановлении моего фамильного герба, который я прибью к дверям квартиры № 66 немедленно, как только получу на нее ордер».
Войнович всегда честен (крайне редкое писательское качество) и готов с насмешкой написать и о себе, не делая (как многие) вид, что уж он-то без греха. Вот под праздник он приходит по вызову к помощнице прокурора. И, ожидая, пока она закончит телефонный разговор, думает:
«...Конечно, ТАКИЕ ЛЮДИ ей уже позвонили... У нее вон праздник... Она думает, как бы чего достать... А тут... И ничего, естественно, не докажешь... Какая противная баба... Все они такие, все они одним миром мазаны...».
По ходу разговора вдруг оказывается, что закон на стороне Войновича, и представитель прокуратуры это признает. Что же думает теперь Войнович?
«...Какая милая, какая обаятельная женщина! И как ловко она отбрила этого Бударина....»
Книжка, в которую входит «Иванькиада», давно уже распалась у меня на листочки от постоянного перечитывания. Помнится, купил я ее сразу, как она появилась в перестроечные годы – вернее, не купил, а выменял в книгообменном отделе; купить в свободной продаже тогда, как и в советские годы, ни одной нормальной книги было еще нельзя...
Вообще, не только личных мнений, но и личных воспоминаний, связанных с Войновичем у меня, как выяснилось, прилично. Помню, например, как, услышав по одному из голосов, что Войновича вытолкнули из страны, пошел я в библиотеку – в последний раз взять и перечитать его книжку. Когда возвращал, ставшая совсем уже седой библиотекарша отложила ее в сторону и сказала молодой помощнице: «Эту на полку не ставь...».
Помню его выступление – я думаю, первое в Питере после возвращения в Россию, – в Концертном зале у Финляндского вокзала, в самом конце 80-х. Помню хамскую реплику кого-то из зала в адрес Бенедикта Сарнова, ведущего встречу (мол, хватит болтать, давай Войновича) и помню, как ненавидел свою интеллигентскую нерешительность и застенчивость – надо было встать и сказать то, что думаю: что в Питере не все такие хамы, как этот тип; ан не решился. Войнович сам извинился за нас перед Сарновым...
Помню, как там же после выступления какая-то дама сказала: «Владимир Николаевич, я не могу поверить, что это правда Вы. Дайте я Вас ущипну»; и действительно ущипнула...
Помню поразивший меня тогда ответ Войновича на вопрос из зала: «Как, по-вашему, относился Чехов к своему злоумышленнику?». От кого-то другого можно было ожидать стандартно-нейтральных слов о сочувствии к маленькому человеку. Но Войнович в любых мелочах остается прежде всего мыслящим – и мыслящим абсолютно самостоятельно! – человеком. «Я думаю, – сказал он своими негромким и спокойным голосом, – Чехов относился к нему с удивлением».
После этого я даже Чехова перечитал. И все не мог успокоиться. Как же сам-то я не додумался!? Это ж так просто...
Вот это красной нитью проходит по всем книгам Войновича. Помимо прочих атрибутов – его проза умная. Далеко не часто, кстати, встречающееся качество. Когда он все точными, остроумными словами разъяснит, остается только удивляться – как сам не додумался. Ан нет – пока у него не прочтешь, не догадаешься.
Помню еще, как году в 90-м, если память не изменяет, хохотал в трамвае, как сумасшедший, читая только что напечатанную первую часть «Чонкина», самой, наверное, главной его книги – и книги слишком крупной, чтобы я мог говорить здесь о ней в коротких словах (Вы могли заметить, что я сознательно касаюсь только небольших по объему произведений Войновича. И о них-то говорю пунктиром, соизмеряясь с мною самим ограниченным объемом этих заметок. Именно потому, что это не литературоведческая работа, а заметки читателя).
Надо уже закругляться, и только бегло упомяну некоторые еще его книги:
«Антисоветский Советский союз». Уникальный сборник – не знаю, чего. Для публицистики это слишком близко к настоящей прозе. Перечитываю регулярно, получая огромное удовольствие от тонкого, остроумного, пародоксального порой аназиза, от точности оценок и прогнозов. Кстати, о прогнозах – «Москва 2042» книга объемная, но два слова о ней скажу: то, что там предсказано, сбывается с пугающей точностью. Восторг эзотерически настроенных читателей, впрочем, необоснован: речь идет не о сверхъестественных способностях, а об умении думать, анализировать и – главное – об особой, присущей некоторым писателям фантазии, позволяющей точно предвидеть события.
Стихи Войновича. Их немного, но прочтите обязательно, если попадутся. Есть замечательные.
Его статьи в Известиях, когда он год был там колумнистом. В начале 2000-х. Я тогда весь год ждал каждой субботы, чтобы купить газету. Великолепно. Как говаривал пациент профессора Преображенского: «...клянусь... ничего подобного...».
«Шапка». Вещь примерно тех же лет, что и «Иванькиада». Тоже точная и остроумная.
«Портрет на фоне мифа». Вещь 2002 года – ум, блеск, острота, безупречная логичность оценок; годы вообще не властны над талантом Войновича. Не могу не привести замечательные заключительные строки этой вещи:
«Это все укрепляет меня в убеждении, что жить не по лжи трудно.
Но надо.
Но бесполезно».
Недавно наконец вышел полный «Чонкин». Дописана последняя часть. У меня ее еще нет. Так же как нет и последней книги, только что представленной в сентябре 2009 на московской книжной выставке – «Сказка о глупом Галилее». Это значит, что мне еще предстоит заманчивое чтение. Жалею только об одном – что Войнович не может каждый месяц писать по новой книге.
Но как это замечательно, что такой писатель в 77 лет живет, здравствует и пишет новое.
Хотел я закончить на этих словах, но заглянул в Интернет, на страничку, где Владимир Николаевич на упомянутой выставке открывает экспозицию издательства Эксмо. Просмотрел короткую видеозапись. Там задают Войновичу вопрос: «Вы – президент России. Ваши первые шаги?». Войнович коротко рассмеялся и ответил: «Распустить правительство...».
Теперь – все.
