Давным-давно, полжизни назад, в заплесневелом, но родном до боли прошлом веке, в году, чтобы вам не соврать, шести- или семидесятом уезжал один еврей за границу. Ну, может, не совсем один, а с женой и всей её мишпухой. Уезжал тяжело, потому, что там жить – не сахар, уезжать – ещё тяжелее, а не уезжать – так это вообще самоубийство. Ибо вы знаете, как говорят умные евреи с глупыми? – правильно! По телефону из Нью-Йорка. А кто хочет быть дураком? Вот и он не хотел.
Соседи думали, что он... ой, да ну что это я – все он, да он – Наумом его звали, попросту – Нюма. Так вот, соседи думали, что Нюма едет в райские кущи – мы ведь всегда так думаем про "там, где нас нет", а Нюма со своей совсем не еврейской голой задницей ехал в никуда и насовсем. И какие там кущи – ещё бабушка надвое сказала, а, что оставлял он в родной Одессе, в маленьком уютном домике возле Привоза половину своего сердца и нежную белобрысую обольстительницу Машеньку, так это – к гадалке не ходи!
Нюма трудился не покладая рук. А они у него не были обе левые, и под кипой было ещё кое-что, кроме роскошной шевелюры. Жить бы ему не тужить, но случалось, одолевали его печали. Но мало ли какие заботы у отца семейства? Не говорит – стало быть, не положено. Так и жили. Жена – для дома, Нюма – для семьи. Субботу – Богу, остальное время – золотому тельцу. Жизнь налаживалась. Нюма родил троих детей и собственный гешефт. Шли годы, дети подрастали, старшенький постепенно оттеснял отца от штурвала семейного бизнеса. У Нюмы появилось немножко времени. А что делает еврей, когда у него вдруг появляется чуточку времени? – Таки правильно, он начинает думать, и это, насколько я понимаю, к добру никогда не приводит.
О чём же начинает думать этот почтенный отец семейства? – И снова вы угадали! Конечно же, о белобрысой своей Машеньке, о губках недоцелованых, о ножках стройненьких, да ноченьках недолюбленых. То есть, он о Машеньке и не переставал всё это время думать и мечтать, но одно дело – впопыхах, в заботах о семье, хлебе насущном, другое – в летах преклонных, когда дети и дело уже стоят на своих ногах и не грех подумать о покое и о душе.
– О душе? Я вас умоляю! Какая душа!? Лишь одна мысль не давала Нюме покоя: что было бы, останься он тогда с ненаглядной полюбовницей своей Машенькой, вместо того, чтобы уехать с семьёй на чужбину?
Конечно, можно было бы уже сто раз слетать в Одессу и посмотреть на тую Машеньку и шо с ней стало, но разве это ответ на вопрос? Нюма имел дома, слава Богу, много мебели, в том числе зеркальных шифоньеров (таки надо где-то это всё держать), и имел глаза, чтобы на себя посмотреть. Ну что вам сказать? Он таки да чуточку изменился... Нет, лучше не летать. Но.... ЧТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ БЫЛО БЫ, ЕСЛИ?...
И так вот напрягал Нюма свою уже лысую голову с утра до ночи. (А вы думали, шевелюра – это насовсем? Нее, только поженихаться!) И тут Нюму, наконец, осенило: «Кто же мне ответит на мой вопрос, если не Бог?»
Может, кто другой пошёл бы и к посреднику, но не Нюма. Он был самостоятельный мужчина, понимал толк в делах и знал, что через кого-то будет себе дороже...
«Борух ата адонай элоэйну ...» – начал он, однако Господь прервал его:
– Нюма, не засоряй эфир, я знаю, что ты хочешь... Нюма, но ты таки уверен, что да этого хочешь? (И если вы скажете, что Господь не может говорить с таким акцентом, то вы забыли, что он тоже из наших, короче, не испанец.)
– У меня всё есть, Господи. Я бы уже насовсем пошел к тебе, но мине надо, понимаешь, мне сильно надо ето знать. А больше ничего не надо.
И ответил Господь: – Нюма, ты мине не просишь за баксы или за Мерседес. Я тебя уважаю. Азохэн вэй! Надо ему! Надо? – На, смотри, – сказал Всевышний.
Стена дома вдруг стала прозрачной, и Нюма увидел какую-то темную комнату, а в ней облезлую старуху с остатками волос непонятного цвета и свою старую фотографию на стене. Это и была его Машенька...
– А где же... где же я, Господи? – спросил Нюма.
– А тебя уже давно-о-о-о-о нет.
– Как же нет, когда я есть, Боженька ты мой?
– Вот так, Нюма, от перемены мест сумма таки да меняется. Останься ты с этой шиксой, я забрал бы тебя на шесть лет раньше.
– И... хорошо бы я там жил? – продолжал докапываться старый еврей.
– Не так, чтобы сильно... скорее даже... Нет, Нюма, точнее выражаться мне имидж не позволяет.
– Господи, ну, вот так сугубо между нами, положа руку на сердце, или я не придурок старый после этого, я тебя спрашиваю?
– А я знаю, Нюма? Таки тебе виднее... Ну и что, пойдём уже?
Нюма молча кивнул и Бог взял его. Но Нюма был уже спокоен и даже улыбался.
Таки я вас спрашиваю, евреи, это надо было полжизни кривить рожу, вместо того, чтобы благодарить Всевышнего и радоваться жизни?..
