№9/2, 2010 - Проза

Инна Иохвидович
Прокурор

                                                                                             «Как в семье прокурора...»
                                                                                                                     /из блатной песни/



Василий Андронович Букин работал прокурором. Его профессия была для него даже не призванием, она была его страстью. Он жить не мог без громких обличительных речей в суде, когда он доказательно клеймил, обвинял, требовал для подсудимых максимальных сроков, и если статьёй предусматривалась смертная казнь, то убеждал в необходимости её. Неподкупный, он добивался наказания, кары, неумолимого возмездия... Тогда и приходила к нему та удивительная лёгкость, блаженство, облегчение, как после любовных отношений с его единственной женщиной, которую он когда-то заставил стать женой.

Но, в отличие от суда, где он чувствовал себя всемогущим и всегда добивался того единственного приговора, какой представлялся ему справедливым, то в собственной семье он часто ощущал себя обойдённым, хотя и сам не мог объяснить себе это странное, почти нелепое чувство. Правда, в последние два года, с тех пор, как жена родила ему обожаемого Николку, это чувство возникало всё реже.
И собственная его зависимость от жены стала слабее, он даже начал заглядываться и на других женщин. Поначалу было возрадовался, да понял, что все они, даже и очень красивые и желанные, так сильно, почти по-сумашедшему, как жена, его не возбуждают, не делают его мгновенно м_у_ж_ч_и_н_о_й! А ей, этой ужасной дьяволице из предательского Иудина племени – ей стоило только плечом повести, чтоб ему тут же и задохнуться от невозможности жить без неё, без этих спокойных серых глаз, без бесстыдно вывернуто-пухлых губ, без не стеснённой лифчиком высоко-упругой груди (даже кормление Николки не испортило ее удивительной формы). Без белого тела её, над которым ему хотелось властвовать и издеваться, а мог он только лишь любоваться им, голубить, целовать, ласкать...

Авторитетов в юриспруденции для Василия Андроновича не существовало. Все эти либерально-слюнявые Кони, Плевако и иже с ними, они же ничего не понимали в судопроизводстве, не понимали, что правосудие само по себе – меч карающий, и это главное! А эти жалкие адвокатишки, защитнички, еврейчики в большинстве своём, что они могли? Да н_и_ч_е_г_о, все их хитроумные построения, их обходные манёвры сдувались его прокурорскими речами, как карточные домики! За ним, за его разоблачениями стояло само Государство, оно говорило его голосом, и спасения не было н_и_к_о_м_у!!! Букин знал, что в адвокатских кругах у него было прозвище: ПРИГОВОР, и не только не обижался, он был доволен, он гордился им. Кроме вождя, у Букина был только один ещё кумир – Андрей Януарьевич Вышинский. И, каждый раз, как приходилось ему в областном суде заканчивать свою речь, речь государственного обвинителя, ему всякий раз почему-то припоминались последние слова, сказанные Вышинским на процессе 1938 года – изменников-предателей из высших эшелонов власти: «Расстрелять как бешеных собак!» Вот и его, Букина в заключительной речи часто подмывало сказать нечто подобное, прихлопнуть, уничтожить, смести окончательно всех этих подсудимых и подозреваемых, всех оказавшихся на этой скамье позора... «Все, все, все виноваты...», - бушевало в нём, и находило свой исход лишь в жесточайшем обвинении. Тогда и приходило это чувство, сродни блаженству.

Над проклятиями, посылаемыми ему бывшими подсудимыми, ставшими, благодаря ему, заключёнными, он только беззлобно посмеивался: как может укусить змея, у которой вырвано жало? Он и привык к крикам осуждённых или к их ненавдящему шёпоту, переходящему в шипение с проклятиями ему самому, его родителям (те уже были покойными), его детям, всем поколениям его потомков... Он понимал, что им ничего иного от бессилия и не остаётся, как прибегать к словам, ничего не значащим не только для него, но и для всех. Поэтому, выйдя из здания суда, он тут же забывал обо всех этих криках и шёпотах.

Только единожды он был, смущён, что ли. Он даже и не знал, что об этом думать. Это произошло на небольшом процессе по хищению социалистической собственности. По делу проходило несколько махинаторов с бельём в одной из больниц города. С этими начальствующими мужиками, заправлявшими приписками, дело было ясным - осудить на максимальные сроки. А вот кастелянша, она с ними вместе по делу проходила, только беспрекословно выполняла их приказания, хотя, видимо, имела свою небольшую долю в нетрудовых доходах. Эта бледно-худючая, молчаливая, бесцветная женщина, столь глубоко погружённая в свои мысли, что казалось, не понимала смысла происходящего, почему-то не вызывала в нём привычного раздражения. Ему даже стало будто бы даже жалко её?! Он попытался бороться с этим наваждением, и только убедительная речь её защитника помогла ему в этом. Еврей-адвокат доказывал, и обстоятельно, что вины её не было, что она, не выполнив распоряжения начальства, могла бы лишиться заработка, а будучи вдовой с двумя малыми детьми на руках была единственным в семье кормильцем, и естественно, он просил для неё снисхождения! Вот это-то и взбесило Василия Андроновича. Как! это! снисхождение! преступнице? Оправдание преступницы?! Да он же себе и представить такого бы не смог! И яростный пламень возмездия и мщения вспыхнул в его груди, речь его стала громовой и в раскатах его голоса всем слышалось призывное: «карать, карать, карать...». Он закончил, и почувствовал..., что кончил... Такого удивительного наслаждения он ещё в жизни не испытал, вот оно, Победа, Финал, Власть...

Когда конвой проводил мимо него эту, на моль похожую, женщину, он был готов услышать привычные рыдания, попрёки и проклятья с пожеланиями страшных бед. А она, горестно поглядела на него, и только и смогла произнести: «Эх, вы...». Всего лишь два слова, на выдохе произнесенные: «Эх, вы...». Василий Андронович оторопел. Отчего-то пробрал его жуткий холодок, доселе ему неведомый. Зачем-то он вышел из суда и стоя под сеющимся октябрьским дождем, смотрел, как конвой усаживает заключённых в машину. Последней вели её, она обернулась, словно искала его глазами, потом вобрала голову в плечи, и, подгоняемая конвоем, влезла в машину. Дверцы кузова захлопнулись, машина тронулась. А Василий Андронович всё продолжал стоять на осеннем ветру, и за воротником уже холодили дождевые капли. Он зашёл в ближайшую пивную..., а как уж домой попал, так никогда и не узнал.

В доме же ждала беда – занемог Николка. Течение болезни маленького сынишки было молниеносным, и ребёнок, его единственный, его гордость и любимец скоропостижно скончался от менингита. Горе Василия Андроновича было столь глубоким и безутешным, что даже жена его, Дора, впервые не восприняла его враждебно, и тосковала по ребёнку вместе с ним. Как ни странно, они тесно, по-человечески, сблизились, и им иногда думалось, что Николкина душа с небес благословляет новый, объединивший их, брачный союз.

Дора вновь была на сносях, и довольный Василий Андронович уже не плотоядно, как раньше, а нежно посматривал на свою жену. Ему было ясно, что он каким-то непостижимым для него образом любит жену, но теперь это не возмущало его, он не противился этому, а просто принимал как данность, как свою судьбу. «Суженую и на коне не объедешь», - перефразировал он для себя народную мудрость. Теперь ему стало неприятно вспоминать, как он женился на ней, он почувствовал свое несправедливое отношение к ней. Но оправдывал себя: «она же тогда заупрямилась, поэтому ему пришлось угрожать, что он посадит её родственничков (он тогда как раз следоватем прокуратуры работал). Она ж своего счастья не понимала, кто б её так голубил как я..». Не хотелось, а всё вспоминалось. Все, все до мельчайших подробностей помнилось ему, и как еле дождался первой брачной ночи, - да какой там ночи, ему уже и днём невмоготу было, прямо из ЗАГСа, едва успев закрыть за собою двери своей служебной квартиры, он набросился на нёё и прямо на коврике у дверей овладел ею... Он был победителем, ему досталась её девство... И как после отнёс, наконец, её в постель, и снова и снова овладевал ею, покорной. А эта покорность ещё больше распаляла его, и он снова бился в тесноте её лона, пока до него не донёсся и её сладострастный стон...

По утрам она бывала настолько далека от него, что подчас ему казалось, что ночью с ним была другая женщина. Так и повелось, кроткая и покорная ночами, днями она была недосягаемой, холодной, чужой. Букин злился, и ненавидя и её и себя за свою слабость к ней, за неумение обойтись без неё, кричал, оскорблял, обзывал её жидовкою, и змеёй подколодной, и дьяволицей обольщающей... он и матерно ругался, зная, что после всего будет испрашивать, отчаянно вымаливать у неё прощения, и чуть ли не плача извиняться... это ж она, окаянная, была его единственным светом в оконце, только с нею же, проклятой, был он Мужчиной!

Так они и жили до Николкиного рождения. После родов Дора будто бы помягчела, и Василий Андронович был почти счастлив. А случившееся несчастье сплотило их. И уже из обоюдного телесно-душевного соединения и родился Толик.
Но незадолго до рождения второго сына у них с Дорой разговор вышел.
- Вася, у меня к тебе просьба большая будет.
- Проси чего хочешь, моя любушка, ты ж знаешь, у меня для тебя ни в чём отказу не будет.
- Васенька, - совсем ласково сказала жена, - я тебя очень прошу, просто молю, если хочешь, и на колени перед тобою стану, уходи, пожалуйста, из прокуроров!!!- она чуть не рыдала.
- Ты чего такого удумала, - набычившись, сказал он, - и куда ж я это, по-твоему, пойти должон.
- Да куда хочешь, мало ли мест есть, хоть в прокуратуре, хоть в уголовном розыске, хоть в милиции много должностей спокойных есть. В паспортном столе, например...
- Дура, ты хоть понимаешь, ч_т_о говоришь! – перебил он жену, и в голосе его, словно он был в судебном заседании, зазвенела медь, - Я - п_р_о_к_у_р_о_р, ты понимаешь, прокурор я, Обвинитель, Государственный Обвинитель! Не я сам, государство сделало меня своим карающим мечом. И никакой сволоте, никаким преступникам не избежать правосудия. Я стою на страже законов государства. А закон превыше всего! Неужели не понимает ничего твоя дурья башка. А вы ещё себя умными считаете. Эх, вы....- сказал он и запнулся, это ведь повторил он незатейливые слова, произнесённые той бесцветной женщиной, которую ему довелось засудить.Почему-то внутренне вздрогнув он замолчал, да и выдохся доказывать что-либо этой женщине, в чьём чреве барахталось и возрастало его дитя.

Они будто бы оба забыли об этом разговоре, да вскоре и Толик родился, и стало в квартире весело, шумно да хлопотно.
Но с той поры, раз напившись, накануне Николкиной кончины, Василий Андронович продолжал пить, особенно перед обвинительной речью в суде и после окончания процесса. Только мучаясь с похмелья, с годами становившегося всё более тяжёлым, он знал, что не произненесёт этого странного словосочетания : «Эх, вы...», и не запнётся, странно задумавшись при этом. Ту женщину он, совсем не суеверный человек, считал колдуньей, пославшей ему как напасть два этих слова.

Годы шли, между собой супруги разговаривали мало, но спали вместе. Дора ещё раз забеременела, но мужу ничего не сказала, а сделала нелегальный аборт. Идти в больницу не захотела, чтобы муж не узнал. Да случился у неё сепсис после того аборта.
Пока жена металась в бреду между жизнью и смертью, Василий Андронович тоже метался между отчаяньем и надеждой, он и лицом весь от горя почернел, и не знал, как спасти свою единственную, свою любимую. Еле спасли её, да стала она бесплодной.
Только через несколько лет он спросил у нее, зачем же она всё это сделала, ведь он бы ещё детей хотел бы.
- А ты ж ведь не захотел уйти из прокуроров.
- Ну и что, - поразился Василий Андронович, - какая связь между моим прокурорством и твоим абортом?
- Да не хочу я объяснять, - устало махнула рукой Дора.
- Нет, скажи, это для меня важно – настаивал он.
- Хорошо, - ты хоть знаешь, что будет на небесном Суде?
- Это, когда, по-твоему, всех судить будут по делам их, - подхватил он тему, как ему показалось игры.
- Да не ёрничай ты, знай, что Сатана будет Прокурором на Небесном суде, ангел смерти, хоть это ты понимаешь, - захлебнулась она в плаче.
- Ну, что ты, успокойся, всё будет хорошо, - гладил он её плечи, хотя от её рассказа чем-то жутким повеяло на него, и продолжая её утешать он и сам уже не верил, что будет хорошо. И что было это хорошо?! Ведь на самом деле он боялся только одного, что она бросит его, в один прекрасный день уйдёт и заберёт Тольку. И что тогда делать ему?
Однако проходили годы, и ничего не случалось, и все его опасения казались ему странными, будто кем-то выдуманными. Анатолий стал студентом, у него появилась девушка, он был душой студенческой компании, отец с матерью втайне гордились им.
Но однажды пришёл день, зимний, ненастный день, когда случилось ЭТО. Когда раздался в кабинете прокурора этот звонок, он быстро схватил трубку, отчего-то вдруг решив, что что-то случилось с Дорой. Нет, что-то, он не понял что именно, случилось со студентом Анатолием Букиным - это звонили из клиники скорой и неотложной помощи. Василий Андронович никак не мог попасть в рукава пальто, услужливо поданное ему гардеробщицей.
В клинике он увидел в коридоре Дору, и в этот момент она показалась ему такой же бесцветной и незапоминающйся, как та женщина выдохнувшая ему когда-то: «Эх, вы...». Он обнял её за плечи и каким-то неверным голосом, сам не доверяя себе произнёс: «У нас выносливый, спортивный, крепкий пацан, он выдюжит!»
- Вася!!!- почти закричала она, и ему стало так страшно, как не было даже и в детстве, - ему же эта сосулька раздробила позвоночник! Боже мой, моему сыночку, он ведь никогда никому не сделал ничего плохого, и теперь он умирает, даже не успев пожить. За что же ему такие муки, за что??? – она захлёбывалась в истерике, и Василий Андронович ничего не мог поделать. Она была как сумашедшая, а, может, и сошла с ума от горя, кто знает? Он думал, что это от горя бредит она и о сосульке, слетевшей с самой крыши большого дома, и о раздробленном Толином позвоночнике, он не хотел, не желал верить в этот ужас, о котором толковала его плачущая жена. Вскоре вышел врач. Оказалось, что всё то, о чём причитала его жена, было правдой! Страшной правдой! И мозг Василия Андроновича отказывался верить в эту ПРАВДУ! Ничем не обнадёжив, врач ушёл.

И снова, как когда-то, после неожиданной Николкиной смерти они оказались вдвоём со своим горем. Но тогда они были ещё молоды и полны сил, а сейчас сидели рядышком два, если и не старых, то очень немолодых человека. И сейчас они уже тихо плакали вдвоём. А после не так уж и тихо упрекали друг друга во всём. Он гремел: «Ты дура, сделала аборт и осталась бесплодной, а у вас же большой грех быть бесплодной!»
- Я что тебе – детородный комбайн, - и она с ненавистью смотрела на него. – Когда я просила тебя уйти из прокуроров, ты ж не послушался, и все проклятия, на тебя посылаемые, упали на Толика, на моего сыночка, - снова рыдала она.
- Беспросветная дурёха, суеверная, тёмная женщина! Что за проклятья, да если бы они сбывались, людей бы на земле уже не было, все бы друг друга попроклинали...
- Да, а много ли ты знаешь случаев, чтоб упала сосулька и убила человека, что такие случаи есть среди наших знакомых или у знакомых знакомых...- она плакала тихо и ему стало жаль её.
- Милая, не убивайся, Толик не умер, слава Богу, - Василий Андронович впервые за многие десятилетия перекрестился, - он поправится, вернётся к нам, мы ещё на его свадьбе танцевать будем.
И Дора верила его обещаниям, хотела верить, и даже сквозь слёзы разулыбалась, только он уже не верил ничему. Потом они молились, каждый по-своему, и умоляли, она – Бога, он – Высший Разум о том, чтобы рабу Божьему Анатолию выжить. Потом у Василия Андроновича случился сердечный приступ....

На службе Букин посетил архив, чтобы ознакомиться с тем давним делом кастелянши. Навёл о ней справки, она умерла на зоне от инфаркта миокарда, как гласило заключение паталогоанатома. Дети её были помещены в детские дома, а теперь, наверняка выросли, и где-то, должно быть, работали. Все эти сведения были для него малоутешительны, потому что недостижимой, исчезнувшей из этой жизни была эта блеклая женщина, которую обрёк на остаток жизни и на смерть в лагере, и посиротил, окончательно детей именно он – Василий Андронович Букин.

С ним самим случился инфаркт миокарда, который он перележал в институте кардиологии. Вышел он к самой выписке сына

Толик выжил, и это для отца с матерью было главным. И то, что сын отныне сидел в коляске, не смутило их, они были готовы к борьбе за него. Казалось, они смогут поднять его сами, с помощью медицины, народных целителей, священников, наконец. И начались годы изнурительной борьбы за здоровье сына. Каждое утро начиналось с криков Василия Андроновича, что Толю надо везти во Псков к старцу Иоанну (Крестьянкину), который исцелял людей одним наложением рук и молитвой. Дора в ответ ему говорила, чтоб сам он пошёл к исповеди да покаялся. Он ей говорил, что она наверняка желает ему нового инфаркта, а может и смерти. Пикировка заканчивалась поздно ночью, когда всеми троими дружно принималось снотворное.
Пригласили посмотреть сына столичного профессора. Светилом медицины перед родителями был вынесен вердикт (Толя в это время в коляске сидел на балконе): «Не надо ничем заниматься и ничего делать, следуйте предписаниям лечащего врача, потому что больной из коляски никогда не встанет, и чувствительность половины туловища никогда не восстановится, уж таким неудачным был перелом позвоночника».
Родители были сломлены, они уж просто и говорить не могли между собою, только с Толей.

Лежал прокурор В.А.Букин в своей одинокой постели, слыша как в ванной Дора проводит с Толей процедуры по опорожнению кишечника, т.е ставит ему, бедному, сифонную клизму. Он тоже решил встать и пойти к ним, к единственно близким ему людям, к своим жене и сыну. Когда прокурор открыл дверь совмещенного туалета (унитаз с ванной), Дора, наклонившись над Толей, проводила определённые манипуляции. Она обернулась и с ненавистью посмотрела на мужа.
- Тебе чего?
- Да я просто так, к вам вот пришёл, - отчего-то смутился прокурор.
- Иди отсюда, - процедила она, - сам натворил такое, а теперь ему, видите, ещё и смотреть понадобилось.
- Что я такого сделал? - закричал он, - что?
- Я тебе говорила уже не раз – это как хочешь может называться, проклятие, карма, закон отмщения, не надо было про-ку-ро-ром быть, понял наконец, или нет? - почти визжала уже она.
- Папа, выйди, не нервируй маму, - устало попросил сын, ему надоели уже каждодненые ссоры родителей.
- Ладно, ухожу, - согласился прокурор.

Он не успел зайти в свою комнату, как подкошенно упал. Ещё не зная, что с ним случился роковой, смертный удар, он успел уже неслушаюшимся языком прошептать, обращаясь неизвестно к кому: может, к близким, а может, и нет: «Эх, вы...»



>>> все работы Инны Иохвидович здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"