Светлана Ивановна Челомбитько начала работать в милиции сразу после окончания ею пединститута. Покойный родственник туда устроил: сначала в детскую комнату милиции, работать с трудными подростками; после уж пошла она как сама говорила – по «канцелярской линии», в паспортном столе, а последнее десятилетие в ОВИРе, опять же в районном, городском, а нынче уже и в областном отделе. И хоть званиями её не баловали, была всего лишь капитаном, а не майором, как ей самой по-справедливости представлялось, да что уж делать, не юридический же она закончила, и не школу милиции... А учёбой некогда ей было заниматься, даже на вечернем или заочном, сначала замуж по любви за хорошего человека пошла, потом и сынок родился...
Зато на работу ходила она с удовольствием, ещё в паспортном ей понравилось, а в ОВИРе и того лучше показалось. Подчас случалось и такое, что и уходить со службы вечером домой не хотелось. Дома-то скучно было, всё одно и то же, муж любящий, во всём помогающий, сын-отличник, подраставший и всё более от неё отдаляющийся, со своими интересами и своими друзьями... То ли дело было днём на службе, особенно в приёмные часы.
- Наверное, моё призвание в работе с людьми, - сказала как-то Светлана Ивановна мужу.
- Да, ты у меня знаток человеческих душ, - шутливо заметил он.
- И это правда, - не шутливо, а серьёзно согласилась жена, и подумала: «Особенно еврейских!» Тогда же она, может быть и впервые, задумалась о своём, сложном, отношении к этой нации.
В детстве, по-соседски, а потом и все десять лет в школе, лучшей Светиной подружкой была Лена Иоффе. Практически девчонки не расставались, встречаясь каждый день, и проводя вместе время. Светины родители были довольны этой дружбой, в смысле девичьей безопасности. Девочка как-то слыхала, как мать говорила отцу: «Вот и хорошо, что наша Света с этой Иоффе дружит, по крайней мере, не пьющие они люди, и не гулящие, плохому там не научится, недаром же евреи». Ей неприятно стало, что мать называет и Лену и её родителей таким будто бы плохо звучащим словом – «евреи». Каждый раз, как мама произносила это слово, девочке, а потом и девушке становилось не по себе, словно дружба с Леной была чем-то постыдным, что ли. И не только Лена, но и её родители, отец - дядя Сеня-фотограф и мама - тётя Сима, работавшая библиотекарем в районной библиотеке, очень нравились Светлане, они всегда были гостеприимными и приветливыми. Правда, после школы пути их разошлись. Лена поступала в консерваторию по классу фортепиано, и не поступила, а пошла в музучилище, а Света сразу поступила на филфак пединститута. И видеться стали они всё реже, пока не перестали совсем, так, изредка, по праздникам по телефону поздравляли друг друга.
А встретиться им пришлось через много лет, когда Светлана уже в районном паспортном столе работала.
Поздней осенью замещала она заболевшего начальника. К ней, в кабинет начальника и привёл дежурный женщину с опухшим от слёз лицом. Светлана ахнула, узнав в этой женщине Лену Иоффе.
- Что, что случилось? – только и смогла спросить она бывшую подругу.
Та, видимо не узнавая в женщине в милицейской форме свою Светку, пролепетала.
- Меня из поликлиники к вам послали, чтобы вы выдали мне форму один, так, кажется, называется, - женщина не могла говорить от душившего её плача.
- Лена, - схватив её за плечо, почти закричала Светлана Ивановна, - Лена, я же тебя спрашиваю, что случилось? Ты мне можешь толком объяснить?
Та по-прежнему неузнавающе глядя на Светлану Ивановну, проговорила.
- У меня умер папа, - и она снова заплакала.
- Как? Дядя Сеня умер, - изумлённо-горестно прошептала Светлана Ивановна. И только тогда заплаканная женщина, взглянув на неё, сказала.
- Света, это ты? Это правда, ты?
- Я, я, кто же ещё, - говорила сквозь слёзы Светлана Ивановна, она плакала горько и по дяде Сене, которого помнила ещё детсадовской девочкой, и по вдруг дорогим, воспоминаниям детства и отрочества, по юношеской, прошедшей своей поре, по себе самой, исчезнувшей в сумраке прошедших лет...
Оказалось, что у дяди Сени в последние годы его жизни не было паспорта, вместо него ему выдали временное удостоверение личности, до получения паспортов нового, уже несоветского образца. А когда появились новые паспорта, то дядя Сеня уже был прикован к постели, и Лена, работавшая в музыкальной школе да бегавшая по частным урокам, как-то всё откладывала на «потом» вопрос о получении отцом полноценного документа. К тому же и само удостоверение оказалось просроченным.
Теперь в поликлинике ей не выдавали свидетельства о смерти, потому что отягчающим обстоятельством явилось и то, что уже два года ныне покойного не осматривал врач из поликлиники. Лена доказывала им, что к отцу ходил врач-частник, который его и наблюдал. Нет, качала головой заведующая терапевтическим отделением, он, дескать, мог умереть и насильственной смертью...
- Ваша квартира ведь в историческом центре города, вы, может быть, и пытались ею завладеть, - продолжала говорить завотделением, не глядя на плачущую, не в силах ей что-либо возразить, Лену.
- Вот мы и передадим дело в прокуратуру, - теперь она выразительно посмотрела на сидящую перед нею женщину, - на предмет того была ли смерть беспаспортного гражданина Иоффе Семёна Ароновича, вызвана естественными причинами или насильственной. После этого, а можете прямо и сейчас оформлять в милиции форму номер один. А после того, как получим заключение судмедэкспертизы и форму один, то тогда и выдадим вам свидетельство о смерти. Вы меня поняли?
Обо всём этом и рассказала несчастная женщина Светлане Ивановне. Той было не впервые слышать подобное. Она приобняла Лену и сказала:
- Эх ты, недотёпа, она ж хочет, чтобы ты ей заплатила, только и всего!
- Как, она вымогает взятку? – с каким-то ужасом воскликнула Лена.
- Ну, уж ты так это по-газетному озвучила, - несколько раздражённо проговорила Светлана Ивановна.
Она обогнула стол и сев в кресло начальника, которого замещала, набрала какой-то номер.
- Алло, это заведующая первым терапевтическим отделением? С вами говорит исполняющая обязанности начальника паспортного отдела Киевского райотдела милиции старший лейтенант Челомбитько Светлана Ивановна. Да, да, я в курсе, форма номер один нами будет выдана, правда без актуальной фотографии. Что, что? Как это вы не можете? А вы что предлагаете делать актуальную фотографию с покойника? Знаете что, если человек болел долгие годы, то ясно и без экспертизы и прокуратуры от чего и почему он умер! Это вы мне мозги не компостируйте! Я-то знаю, почему вы дочь покойного решили загнать в «пятый» угол! К нам уже сигналы поступали... Так что советую, пусть врач из вашей поликлиники съездит и освидетельствует труп, сами знаете, насильственная смерть определяется не так уж и сложно. В противном случае мне придётся подключить не только ваше начальство. Да, вот и хорошо, вот и добре, надеюсь во всём на ваше благоразумие. До свиданья!
Положив трубку, Светлана Ивановна сказала Лене:
- Езжай в поликлинику, я обо всём договорилась. Нет, нет, не стоит благодарности, - каким-то, незнакомым Лене, повелительным жестом руки Светлана Ивановна остановила ринувшуюся благодарить подругу.
На похороны дяди Сени Светлана Ивановна не пошла, «это ж дело родственное, семейное», - сказала она себе, и забыла и о покойнике и о Лене.
Только на службе ощущала Светлана Ивановна свою нужность, просто необходимость, что ли. Ведь это она росчерком пера распоряжалась человеческими судьбами, от неё зависело, будет ли счастлив или несчастлив тот или другой человек, она решала, где жить тому или этому, словом в её руках были жизни, множество жизней! От чувства собственной силы у неё порою и дух захватывало, что там священники или врачи, она, она была чуть ли не Распорядителем человеков, во всяком случае, во вверенном ей районе. Незаметно для себя Светлана Ивановна начала и брать. Нет не деньгами, а поначалу коробками конфет, «киевскими» тортами, шампанским, коньяком и прочей мелочью, да это как бы и попросту прилагалось. Только снова по прошествии то ли двух, то ли трёх лет после встречи с бывшей подругой Светлана Ивановна в з я л а, и взяла не по-маленькой.
Опять же в её жизнь, вошла Лена Иоффе. На сей раз она пришла хлопотать за свою знакомую, у которой были трудности с получением загранпаспорта для выезда на постоянное место жительства за рубеж. Естественно, что и эта знакомая, как и сама Лена была еврейкой. Светлане Ивановне уже множество раз в своей паспортной деятельности приходилось иметь дело с евреями. Поначалу относилась она к этой нации равнодушно, дескать, есть такие да всё, но с течением времени она стала раздражаться – вечно у них всё было не как у людей, то одни документы не в порядке, то с именами нескладуха, в разных документах несоответствующие друг другу имена, отчества, фамилии, а то и даты рождения и даже годы рождения?! Хитрили больно, а потом сами из-за этого и страдали, начала считать она. Однажды, работая с посетительницей – еврейкой, она не выдержала и сказала:
- Вот обезьяна всё хитрит, хитрит, а в итоге всё равно с голым задом остаётся.
- Это вы к чему? - настрожилась дама
- Да так, просто, - спохватилась Светлана Ивановна.
У Лениной знакомой оказалось и не такое уж большое несоответствие между паспортом и метрическим свидетельством, и скорее всего это была не вина её родителей, а оплошность паспортистки из домоуправления. Светлана Ивановна согласилась ей помочь и получила, через Лену, большую сумму в твёрдой валюте. Это её, правда, почему-то вовсе не обрадовало, а только вызвало озлобление против этих евреев-богачей... Им, видите ли, позволено уезжать, и уезжать, и уезжать туда, где легче да сытней, и они ещё неохотно при этом расстаются со своими деньгами?! Да не бывать этому, как-то несловесно, но определённо решилось в голове и в душе Светланы Ивановны, да «их» обдирать нужно, унижать, нищими «туда» выпускать... Нечего попускать «им»! «Все они в золоте, да и при деньгах!» - пусть за всё и расплачиваются, говорила она себе, уже не думая о знакомых ей евреях, ни о Лене и её семье, ни о своей когда-то любимой учительнице истории Мирре Петровне, ни о знакомых ей преподавателях-евреях из пединститута...
- Евреи деньги очень-очень любят, - как-то в разговоре со своим начальником вдруг, совсем и не к чему сказала она.
- Ой, где ты права, там ты, Светлана Ивановна, права! – как бы и не удивившись этому, неожиданному заключению, подтвердил он. – Так давай же и выпьем за то, чтобы не позволять им трястись над своими бабками, их у них нужно экспроприировать! - и он громко захохотал, доставая из сейфа коньяк и два пузатых, (для бренди), бокала. Светлана Ивановна обрадовалась, что это было не только её умозаключение.
И стала она брать, а оттого, что брала, ещё больше озлоблялась против них, проклятых, которые были вынуждены платить, платить, платить, и уезжать, уезжать, уезжать...так что ей даже иногда стало казаться, что это самое настоящее бегство!!!
«Вот гады, - подчас думалось ей, - что им не так, чего не сидится, особенно теперь, когда графу «национальность» из паспортов убрали. Правда, - тут же вспоминалось ей, при регистрации брака в «свидетельство о браке» вписывают национальности брачующихся, но всё равно...»
И жизнь Светланы Ивановны Челомбитько так же и дальше текла бы себе в привычном русле, если бы... не гипотеза Пуанкаре?! Ничего до поры до времени не знала она об этой гипотезе, да и про самого француза этого, Пуанкаре, тоже никогда не слыхала. Да вот ТВ, радио, газеты что-то начали толковать про эту самую гипотезу, да про самого француза, да про медаль какого-то Филдса, и ещё про какого-то питерского математика-чудака Григория Перельмана, чего-то доказавшего в этой гипотезе. Она не вдумывалась в эту, ненужную ей информацию. У неё своих дел было невпроворот, чтобы ещё интересоваться всякой ерундой.
Ехала Светлана Ивановна со службы за рулём своей новенькой иномарки, когда увидала перебегавшую дорогу прямо перед её машиной женщину. Она резко затормозила, чертыхаясь, готовая чуть ли не обматерить эту женщину, когда узнала в ней Лену Иоффе. На той, как и всегда, было старое, казавшееся ветхим, пальтишко, да в руках авоська с книжками и пакет с молоком. Проводив её взглядом, задумалась: «И отчего она-то не уезжает, живёт ведь скудно, бедно, и это при её-то знаниях и одарённости. Правда нынче поток «уезжавших» поуменьшился. С чего бы это...» Но тряхнув головой, словно отгоняя ненужные сантименты, включила она автомобильный радиоприёмник. А оттуда и понеслось, что будто бы такой бессеребренник этот Перельман, что не только не явился на церемонию вручения ему медали Филдса, номиналом в семь тысяч долларов (!), у Светланы Ивановны перехватило дыхание от этого сообщения, но в следующую же секунду диктор объявил, что Григорий Перельман отказался и от миллиона долларов за доказательство гипотезы Пуанкаре. На этот раз Светлана Ивановна остановила автомобиль сама. Ей стало плохо, физически, словно бы воздуха не хватало, будто что-то в груди душило её, казалось, что она вот-вот потеряет сознание... По мобильному она дозвонилась мужу... и вскорости лежала в палате больницы скорой и неотложной помощи.
На следующий день Светлану Ивановну, по её настоянию, выписали. Диагноз ей поставили – «стенокардия»,.
- У меня грудная жаба, - объяснила она мудрёное название мужу, - и всё из-за них, сказала она уже самой себе, - из-за евреев, а в частности из-за наверняка психбольного Григория Перельмана. Никакому трезвомыслящему человеку не пришло бы в голову отказаться не только от миллиона, но и от семи тысяч тоже.
Это самообъяснение неожиданно успокоило её и вновь придало уверенности в себе, в собственной правоте. Поговорить обо всём этом очень хотелось, но было не с кем: мужу это было бы скучно и неинтересно, с сотрудниками ОВИРа невозможно, по причине того, что никто никому не доверял. Каждый из них, в том числе и сама Светлана Ивановна, считали что их «подсиживают», и если «брали» с получателей загранпаспортов, то только наедине, как говорится «тет-а-тет»...
И вдруг ей припомнился её бывший начальник в паспортном, тот, в ком она когда-то обнаружила единомышленника. К нему-то она и помчалась.
Поначалу Светлана Ивановна и не признала в исхудавшем, казалось, что только глаза светятся, человеке в подполковничьих погонах того самого бравого своего начальника, хоть и не виделись они всего лишь то ли три, то ли четыре года.
- Ничего Светлана Ивановна, не смущайся, не ты первая меня не узнала, у меня ж клиническая смерть была, я уже ТАМ был, - он поднял вверх руку. – С чем пожаловала, ведь ты просто так не заходишь, только по какому-нибудь делу?
- Да, ну что вы, Николай Фёдорович, - хотела было возразить Светлана Ивановна, но решила говорить напрямик, - вот я тут к вам по поводу Перельмана.
- Кого-кого? – у бывшего начальника вопросительно поднялись кустистые брови.
- Григория Перельмана, математика, - нетерпеливо заговорила Светлана Ивановна, ей хотелось побыстрей перейти к сути.
- Постойка-ка, если ты говоришь о том, о ком всё время по телеку говорят, то насколько я понял он не из нашего города, а из Ленинграда, ну то есть из Питера.
- Да, да именно о нём, - закивала она.
- Тогда мне совсем ничего непонятно, - развёл своими слабыми руками подполковник.
- Помните, когда-то мы с вами говорили, вернее я говорила, - быстро, сбиваясь, но взволнованно продолжая, проговорила Светлана Ивановна, - Что евреи деньги любят.
- Да кто ж их не любит, - добродушно усмехнулся Николай Фёдорович, - их все любят.
- Да, все, - с досадой произнесла Сетлана Ивановна, - но вы ж слыхали, что этот Перельман отказался от миллиона, это даже обсуждалось в передаче у Андрея Малахова «Пусть говорят»!
- Ну, и что?
- Как, что, - растерялась она, - он же - еврей! И от миллиона отказался?! Этого ж быть не может! Чтобы еврей, и от денег, таких денег отказался??? Он психбольной, - уже кричала она, забыв обо всякой осторожности, - если бы он был в своём уме и при памяти, такое бы не произошло, этого бы не произошло... Этого не может быть, потому что быть не может, - забилась она в истерических рыданьях...
- Успокойся, Света!- и бывший начальник, как и много лет назад, плеснул ей в бокал коньяку, себе же наливать не стал, - выпей, пройдёт... - И она начала медленно отхлёбывать успокоительную жидкость.
- Да, и я точно так же как и ты думал, пока не заболел...- он замолчал. - К сожалению, а может, и к счастью - не знаю - я не могу передать тебе ничего из того, что я узнал за время болезни, потому что ты или не поверишь мне, или решишь, что я, как и твой Перельман – психически больной, попросту сумасшедший... - он замолчал снова.
- Но где вы видели еврея, который отказался бы от миллиона? Таких не бывает, значит, он всего-навсего псих!
- Эх, Света, Света, записываешь ты в психи всякого, тебе непонятного. А впрочем, и я раньше так думал бы.
- А что же произошло? – совершенно не любопытствуя, скорей из вежливости, спросила Светлана Ивановна
- Да понял я, что Он есть, - тихо ответствовал бывший начальник
- Ах, - раздражилась она снова, - я вам про Перельмана, а вы? Я еще раз вас спрашиваю, слыхали ли вы, чтобы какой-нибудь жид, ростовщик-не ростовщик, сапожник-не сапожник, банкир-не банкир, часовщик, да кто угодно, нормальный, а не псих, как Перельман, кто бы отказался от миллиона???
- Достоверно известно об одном еврее, отказавшемся от всех ему предлагавшихся благ, ото всех благ мира сего.
- И кто же этот очередной сумасшедший жид, - усмехаясь, спросила Светлана Ивановна, - среди них, надо сказать, много сумасшедших.
- Иисус из Назарета. Христос.
