Повесть Людмилы Коль «Анна для взрослых» была опубликована в журналах Звезда №7/ 2007 (сокращенный редакцией вариант под названием «Нефритовая черепашка») и LiteraruS №1/2008 (полная версия). Видимо, проблемы, поставленные в этом небольшом по формату произведении, слишком созвучны времени, т.к. на него было много рецензий и откликов читателей из разных стран – повесть никого из прочитавших ее, кажется, не оставила равнодушным.
Читать повесть Л. Коль «Анна для взрослых» нелегко, потому что она правдива. Правда же, неприкрытая, голая, всегда жестока, поскольку снимает с обыденности все покровы, высвечивая всю неприглядность человеческой сущности и его существования…
«Анна для взрослых» – знаковая для нашего времени вещь. Хотя проблема «отцов и детей» существовала во все времена, взаимное непонимание различных генераций ранее всё же смягчалось не столь открытой грубостью, жестокостью и пакостностью незрелых ещё человеческих существ. Ведь, несмотря ни на что, само по себе общество было достаточно патриархальным и не столь секуляризованным, да и инфантильных существ в прошлом было несравненно меньше…
Нет, нет я не хочу взваливать всю вину за «непонимание» на молодое поколение. Отношения матери и дочери в повести драматичны, а ведь А.И. Герцен давно заметил: «Драма – это когда все правы». Однако здесь между персонажами повести драма доходит до трагедии…
В самом начале повести мать сообщает, что назвала свою дочь Анной (милостивая, благодатная). Так звали и любимых матерью Ахматову, и певицу Герман. Вероятно, она забыла про Чеховскую героиню из «Анны на шее». А в ней ведь история была об «умерщвлении» души молоденькой Анны, о том, как пространство души там скукоживалось до душонки.
И в самом начале всё складывалось тривиально-безобидно – с «курортного» романа. Но между Мариной и Марком чувств-то никаких не было, так только –«сексуальная гармония» (по словам героини). Она и лица-то Марка поначалу не запомнила. Их отношения строились, по выражению Н. Бердяева, на «любви к любви, а не на любви к лицу». И по мнению Марины, она «отдохнула хорошо… по полной программе».
Позже от их сожительства, от их безлюбости и родилась дочь Анна. Родила её Марина, что называется «от ума», оттого, что дети у всех, чтобы и быть как все.
У Марины близких людей и нет, просто родственники, как отец, мать, бабушка, да ненавидимая, по сути чужая, сестра – эгоистка и захватчица Оля. Вот разве только одно лелеемое существо – дочь Аннушка. Мать действительно хочет дать ей многое – различные кружки, и обучение английскому, и музыке, всячески развитию ребёнка способствовать, «старалась всё дать ей, что могла»…
Героиня шла по пути многих, обучала всему, да не учила главному – этике, или по-народному, – «что такое хорошо и что такое плохо»… Сама героиня живёт сообразно обстоятельствам, не верящая ни во что, руководствующаяся принципом «удовольствия – неудовольствия», поверхностная, так ничего в жизни и не понявшая, даже не задумывающаяся над смыслом собственного присутствия в этом мире. Такой же безответственно-нетерпеливой, эгоистичной она вырастила и собственную дочь. И это, такое же не осмысляющее своего места в мире существо, выросло, готовое к жизни – как к «празднику», а не как к терпению и труду… «Принцип удовольствия» сыграл с обеими злую «шутку» – он стал «принципом разрушения»!
Мать вспоминает первые годы жизни своей «светлой девочки», то, как встречала та её с букетиком полевых цветов в дачном посёлке, как, кажется ей, всё было прекрасно. Она не задумывается, что её девочка – это плоть от плоти её самой, с видами на жилплощадь, в которой пока проживает дед. Она не задумывается о том, что и она, и дочь подсознательно желают смерти близкому человеку, как вместе крепчают в своей ненависти к Ольге – пусть и неправой, но к сестре и тётке…
Когда же наступает «эра конфликтов», мать начинает метаться – то к врачу-психоневрологу (уверяющего её, что всё пройдёт после переломного возраста), а то в церковь (как ей посоветовали, покрестить дочь, и тогда-де она станет лучше). Марина, дочка бухгалтера из КГБ, никогда не читала Писания, потому и не знала, что «Зол человек от юности своей». И ни советы врача, ни крещение неверующей девочки, не приносят, по сути, никаких изменений. Мать продолжает, по совету врача, ни в чём не возражать и ни на чём не настаивать, а дочь по-прежнему продолжает, по выражению матери, «заниматься демагогией» в зависимости от обстоятельств. Этика обеих относительна, ситуационно обусловлена. Постепенно отношения матери с дочерью становятся и вовсе брутальными… И ощущение предстоящей катастрофы ничего не меняет.
Очерствление души девушки сказывается и на её внешности. Здесь нет эффекта «Портрета Дориана Грея». Мать об Анне: «…волосы прямые, тяжёлые, русые, со светлой прядью от затылка, почти до пояса отрастила, фигурка маленькая, точёная. Она ещё больше её подчёркивала раньше – всё только в обтяжку носила и говорила: «Женщина должна быть миниатюрная, изящная». В такую игру играла. Ну, теперь разнесло… Может от постоянного курения, может от того, что часто пьяная напивается… Или, может, таблетки принимает… Глаза узкие стали, щёки вверх полезли, талия стала расплываться… Но теперь у неё другое рассуждение: говорит, что в моде кустодиевские женщины, пышные. Поэтому без комплексов. Нравиться стало, чтобы тела было много и чтобы всё это наружу, показать всем округлость, формы, сексуальность подчеркнуть».
Один лишь раз на страницах повести появляется намёк на Маринину жажду духовного – это эпизод её выхода из церкви, когда весь мир вдруг представляется ей иным…
Но это лишь эпизод, случайность в кромешной тьме их со-существования. Даже у зверей, проживающих на одной территории, нет таких искажённых, злобно-истерических отношений, как у этих двух, самых кровно близких, но ставших чужими, желающими избавиться друг от друга, людей.
И жизнь их, подобная кошмарному сновидению – недаром и начинается повесть, и перемежается, и заканчивается этим жутким переходом, – идет как по заминированному полю. И пробуждение возможно только в смерть…
