Она лежала счастливая. Счастье безмятежно почивало в ней, прохладой окутывало старившееся тело, было и человеком, дремавшим рядом столь легко и чутко, что любое её движение пробуждало его. Сцепленные у спинки кровати ступни его, рука, лежащая на её плече, весь он рвался к ней и во сне. Осторожно она приподнялась на подушке, чтоб увидеть его иступлённо-исцелованное ею лицо.
В слабом ночном свете оно темнело на подушке, удлинённое, с опущенными веками, спокойное как посмертная маска. Она так пристально всматривалась в него, что не было уж целостности, а наплывали – выпуклые веки, большой рот над выступающим подбородком, запавшие щёки. Всё это ласкал её взгляд, тёмный из темноты.
Тихонько опустившись, она закрыла глаза. «Всё хорошо», – сложились слова, первые за сегодняшнюю ночь. Но в этом простом сочетании брезжила тревога: «Хорошо! Хорошо? Что хорошо!?» В смятении она вновь приподнялась. Лицо его мгновением раньше бывшее источником радости, покоя, тихой ласки, стало иным. Вернее таким же, покоившимся, с ничуть не изменившимся расслабленным выражением. Другим увидала его она. Неизвестным и тысячу раз виденным. Это был и тот, первый, над которым когда-то сплелись в объятии её руки, чтобы после, бессильно, как крыльям подбитой птицы, распластаться по белой простыне. И другой – с прозрачными в сумраке глазами, хмельной и жестокий, которого она любила вся сжавшись, с завязнувшим у горла рыданием. И ещё...и ещё, память о некоторых была живой, у других же не было лиц, но терпкими были их имена. «Кто ты? Кто?» – стонала она беззвучно, боясь разбудить пего. Она не знала, каким будет он, когда приоткроются светлеющие веки. Снисходительным. Властным. Жестоким. Равнодушным. Вожделеющим. Брезгливым. Или будет далеко отсюда, со своими мыслями, со своими делами, с другой женщиной... Она не знала. Он мог быть всяким, потому что был мужчиной! Взгляд её, тёмный из темноты излучал ужас, тревожно бомбардируя полоски кожи, под которыми лениво ворочались глазные яблоки.
Мужчины являлись к ней пришельцами из другого, непонятного мира, и то, что было для них мигом и концом, то для неё становилось началом и любовью. В краткости ночи появлялся мир, центром которого был спящий мужчина. Но все они уходили, исчезали в клубах утреннего тумана, растворялись в густой сетке дождя, терялись в хлопьях снега, скрывались за поворотом солнечного полдня. И взрывались миры, и рушилась жизнь.
Не понимая их, она боялась, а потому в любой, самой близкой близости, вся съёживалась, словно пытаясь стать меньше, незаметнее, чтобы уберечься, от чего она и сама не знала. Эта её скованность одних раздражала, иных даже бесила. А ведь она любила жаркую, потную сторону любви; любила мужчин, их тела, с выпирающими острыми костями таза, с мускулистыми ягодицами и поджарыми ногами, их, отзывающуюся на любое прикосновение женского, плоть. И как ей хотелось гладить впалые животы, и целовать соски в ореоле жёстких волосков, и ласкать, до забвения себя, тело, ведь в теле и была скрыта загадка. Наверное, это удивительное сочетание робости и бесстыдства, вернее её всепроникающее любопытство и отталкивало многих. Кто знает?
Вообще то, что девушки выходили замуж, рожали детей, жили с мужьями, было тоже загадочно. Понятно было, когда они разводились, когда «пришельцы» уходили. Да и женщины эти были не совсем женщины в её понимании, они словно исполняли постоянные роли – хозяйки в доме, официального лица, то есть жены в гостях и прочие. Наверное они всё же бывали и женщинами со своими мужчинами, но с ней они избегали говорить об этом. Причиной тому были вероятно её настойчивые расспросы и жадно-любопытный взгляд. Особенно она расспрашивала о «начале», как это было у этих женщин с их мужчинами, как начиналось? Но возникала путаница. Женщины вспоминая несли какую-то околесицу – бытовые подробности, незначащие детали, свои эмоции и ощущения...И всё это было ложью, и потому, что не было в том правды, миллиончики правдивых фактов виньеткой обрамляли не-истину.
Изнеможённо прилегла она, закрыла веки свои солёные глаза. И тут же зашевелился, прислоняясь к ней он. И она дала себе свободу! И тени, и звуки имён погибли в глубине её разгорячённого естества. Отныне она созидала мир сама, своим телом, собственной открытостью. И стала единой с таким же живым как и она.
Утром открылись двери, и рассыпались частой дробью его сбегающие по лестнице шаги. Она стояла на лестничной площадке в тапочках и халате на голое тело. Что осталось ей: не потерявшая ещё осязания его щеки рука, тёплое семя его, от которого не придётся ли ей спустя месяц освобождаться с болью и обидой, и что ещё? Ещё одно ночное лицо и имя...
По радио, столь же неправдоподобно, как и в фильмах, зазвучала песня. Слова к таким песням сочиняли люди, словно бы ничего не знавшие о любви, о мужчинах и женщинах. Но они почему-то нравились замужним женщинам и девушкам, которые обязательно выйдут замуж. Она
выключила радио на повторявшейся фразе: «...могу весь мир я обойти, чтобы найти кого-то, чтобы найти кого-то, чтобы найти...»
Через час она сидела у себя в конторе среди женщин, похожих и непохожих на неё, разведёнок и одиноких, таких почему-то особенно много бывает в женских коллективах. Сослуживица, тоже одиночка, подошла к ней.
– Что-то случилось или просто нездоровится?
– Что вы, – неожиданно она широко улыбнулась, всё хорошо!
